Михаил Козаков: чем сердце успокоится. Интервью

Михаил Козаков в роли директора школы Сальвадора Далиевича в фильме "Сказка XXI", 2009 г.

О Бродском

— Михаил Михайлович, из того, что Вы делали за прошедший год, наиболее значительными представляются два спектакля по поэзии Бродского: "Дуэт для голоса и саксофона" в паре с Александром Новиковым и "Ниоткуда с любовью". Как-то в нашем разговоре вы сказали, что являетесь учеником Бродского.

— Читаю сейчас его интервью — гениальные.

— Те, что собрал Соломон Волков?

— Другие. Только что вышла толстая книга "Интервью Бродского". Их собрала Валентина Полухина. Очень рекомендую. Даже если не знать его стихов, такая книга говорит о нем как о великом человеке.

— А как вы относитесь к книге Льва Лосева о Бродском?

— Книга Лосева замечательная, на мой взгляд.

— Мне в ней не хватило личной интонации.

— Он делал это специально, поскольку занимался литературной биографией.

— А вам хватило этой биографии? Все же книга вышла в серии "Жизнь замечательных людей", а жизнь поэта складывается не только из литературных трудов.

— Самое ужасное — читать на этот счет Бобышева или Наймана...

— Я бы их не смешивала.

— Оба больны "сальеризмом".

— Вы имеете в виду зависть? У Анатолия Наймана все намного благороднее.

— Оттенки г... не хочу различать. Тут недавно приехал из Израиля некто Генделев, поэт.

— Я его видела и слышала по ТВ. У него с Наумом Коржавиным полностью совпадает концепция: оба считают, что Бродский — поэт неразвившийся, потерявший в эмиграции свою потенциальную гениальность...

— Коржавин хотя бы умеет писать стихи, а Генделев... Два часа по ТВ "нес" Бродского. Я смотрел и хохотал. Ай, Моська, знать она сильна, что лает на слона.

— У него такая точка зрения.

— Точка зрения? Можно не любить даже Пушкина...

— Можно. Некоторые и этим прославились.

— Человек вправе любить и не любить кого угодно. Но если тобой руководит "сальеризм"...

— Вполне возможно, что Бродский-поэт действительно мешает ему жить. То, что он прочитал как свое стихотворение, поражает ужасной беспомощностью.

— И берется рассуждать о Бродском! Это все равно, что я буду критиковать... Станиславского!

— И на здоровье. Ничто не возбраняется в свободной стране и в свободной прессе.

— Перестаньте, свободных стран нет. Бродский не потенциально гениален, а просто гениален. Вот я играю пятый год его вещь — и аншлаги.

— Давайте тогда чуть-чуть эту тему продолжим. И Коржавин, и Генделев напирают на то, что начинал Иосиф Александрович как гений, но в эмиграции в нем что-то сломалось, и он начал писать головные засушенные стихи. Вы ведь много читаете его стихов последнего периода?

— Да, много.

— Как слушательница ваших концертов могу сказать, что вы интерпретируете поэзию Бродского. Иногда, когда читаешь его тексты про себя, его поэтическая логика не сразу раскрывается, нужно читать, перечитывать, какие-то связи ускользают...

— А Пушкин доходит до читателя в своих последних стихах?

— Тоже, наверное, не доходит. Но мы об этом уже забыли... И Пушкина нужно толковать. И были Бонди, Лотман, которые делали это замечательно. А Бродского прекрасно толковал Ефим Эткинд. Вы заменяете Эткинда на сцене — доносите поэтические смыслы стихов Бродского до слушателя. Даже то, что казалось сухим и малопонятным.

— У него есть такого рода стихотворения — и у позднего, и у раннего, между прочим. Я выбираю у него то, что люблю и понимаю. А этого довольно много.

— У всякого поэта есть хорошее и плохое. Но если взять избранное, тут уже зазора нет, хорошие стихи идут косяком.

— Этот разговор бесконечен. Я 38 лет занимаюсь Бродским. Вижу его корни у Державина, Джона Донна. Если искать его привязанности, то это Фрост... Оден...

— Наверное, вы могли бы читать о Бродском лекции — перед выступлением.

— Мог бы и в университете, только никто не зовет. Мог бы читать лекции о русской поэзии — не хуже, чем Найман или Рейн.

— Не сомневаюсь. Просто нужно, чтобы кто-то проявил инициативу — и вас позвал. Еще вас спрошу про Бродского. Меня всегда удивляло, что свою прозу, посвященную таким близким душе вещам, как родной город, дом, родители, он писал по-английски. Уж не возникла ли у него своеобразная неприязнь, идеосинкразия к русскому языку, после того как он был лишен возможности приехать в страну, когда власти не пустили его даже на похороны родителей?

— Это, простите, глупости.

— Ну, так объясните по-своему.

— У него не было амбиций англоязычного поэта. Стихи он писал по-русски. Иногда он пытался перевести их на английский, но по-русски они звучат все равно лучше. А вот прозу он писал грандиозную — по-английски. Он уже был на таком уровне, когда мог писать с одинаковым результатом и по-русски, и по-английски.

— Ой-ли? Трудновато это, когда осваиваешь язык не с детства...

— Для Бродского двуязычие было таким же естественным, как для Пушкина — в отношении французского и русского.

— Но Пушкин на французском не сочинял, разве что в детстве.

— Извините, половина его писем — на французском.

— Это письма, они не предназначаются для печати, адресованы частным лицам. А Бродский пишет художественную прозу о самом для себя родном — по-английски. Почему?

— Ему так интереснее. Не отказывайте человеку в этом праве. Потом английский текст быстрее доходит до издательства.

— А, понятно! До американского издательства быстрее доходит англоязычный текст. Ведь Бродский жил уже в другой стране, где русского языка не понимали и произведений на нем не печатали...

О Михоэлсе

— Михаил Михайлович, почему вам закрыли фильм о Михоэлсе? Ваш друг Станислав Рассадин считает, что виновата тема органов.

— Из-за этой темы лежит на полке моя картина "Очарование зла". Она о людях, которые поддаются этому очарованию. Одним из них был Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой.

— Эти два ваши фильма как-то связаны?

— Ну да, история о Михоэлсе ведь тоже о том, как артиста заманивают в политические игры. К тому же, еврея, к тому же, гениального Михоэлса...

— Получается, что некоторые темы в стране просто нельзя поднимать?

— Давайте смотреть глубже. Почему Сталин и Гулаг — это можно, а Михоэлс — нельзя?

— Сейчас нет ни Сталина, ни Гулага — в том прежнем объеме.

— Но ведь и Михоэлса нет.

— Но существуют заказные политические убийства. Некоторые из них сильно запятнали российскую власть.

— Пусть так. Но Сталин и Гулаг — это тоже во многом политические убийства, причем массовые.

— Массовые убийства в России сегодня ушли в прошлое (стучу по дереву).

— Какое прошлое? Мамина жизнь — две посадки... Куда это денется?

— Из вашей жизни это уже никуда не денется... Да и из истории...

О классике и грузинах

— Михаил Михайлович, может быть спасение в классике? Вы сейчас что-нибудь делаете в стационарном театре?

— В драматическом театре имени Станиславского ставлю пьесу Фридриха Дюренматта "Метеор" и играю в ней главную роль. Премьера — 23 января, приглашаю¹.

В Театре Моссовета буду играть профессора Серебрякова в "Дяде Ване". И надеюсь там поставить одну из пьес Шварца. Но, к сожалению, очередь до меня дойдет только через год, хотя у меня в голове весь спектакль созрел.

— Шварц — это здорово. Какую пьесу?

— "Дракон".

— Тема власти — актуальнейшая для России. А с Чеховым вы не в первый раз встречаетесь. В Израиле играли в "Чайке" писателя Тригорина (на иврите!), теперь очередь дошла до профессора-литературоведа Серебрякова в "Дяде Ване..."

— Я поставил "Чайку" на грузинском языке в Грузии, в театре Марджанишвили.

— А вы знаете хоть немного язык?

— Очень мало знаю — слежу по русскому тексту. Там, кстати, играет моя дочь, Манана.

— Кого?

— Полину Андреевну, маму Маши.

— А смогут ли они приехать в Россию?

— Они должны были приехать в Россию, и я очень переживаю, что пока поездка отложена.

— Политика.

О конце света

— Михаил Михайлович, что-нибудь вас потрясло в кинематографе?

— Картина Мура "Фаренгейт 9/11". И итальянская картина на эту тему. Видели?

— Я таких впечатлений избегаю — тяжело смотреть, когда сильно перегибают палку. Я знаю, о чем там речь.

— Мне тоже многое тяжело смотреть, но в этом случае нужно. В итальянском фильме нобелевские лауреаты рассуждают о технологии разрушения зданий — как у нас, так и в Америке...

— Не будем легковерными, даже если на эту тему рассуждают нобелевские лауреаты. Про Россию не берусь говорить, но поверить, что американские власти такое проделали, не могу. Если этому поверить, полетит вся привычная картина мира.

— Но мир давно рушится. Идет постепенный Апокалипсис.

— Нет, то, что власти сами подстроили 11 сентября, неправда. Не будем говорить высоких слов о гуманности и сострадании, но только глупцы ставят столь многое на карту, а политики не глупцы. Другое дело, что в некоторые вещи верить не хочется, а они оказываются правдой. Я долго не могла поверить, что Сергей Эфрон был сталинским агентом.

— Да? А он, как Фейхтвангер, как многие, был убежденным человеком, считал, что там, у Сталина, делается дело... и отчасти был прав.

— Насчет дела — да. Вопрос — какое?

— Какое дело? Индустриализация всей страны. Какой ценой — это вопрос второй.

— Почему второй? Тогда жизнь вашей мамы, два раза отсидевшей непонятно за что, не считается? берется за скобки? Она была необходимой жертвой индустриализации? Которая, кстати сказать, велась для подготовки к войне...

— Надо хорошо знать историю России. Она была кровавая, страшная. Почему именно при Сталине работал Ландау? Да, его сажали, но потом он работал. А сегодня на науку нет денег.

— Мне кажется, эту тему так просто не разрешишь. Она обоюдоострая и распутывать ее надо с начала.

— Тогда начинайте с Петра.

— Почему не с Ивана Грозного? Или не с призвания варягов?

— Да, а в Америке надо начинать историю с уничтожения индейцев...

Дочка Зоя

— Михаил Михайлович, чем сердце успокоится? Мы с вами в нашей беседе вышли на Апокалипсис. Что же, надежды нет?

— Будем надеяться на Господню милость. У нас у всех дети, внуки... Бога надо молить, чтобы сохранил мир от глобального потепления, от глобальной войны. Люди, к сожалению, только ускоряют этот процесс. Посмотрите эти жуткие блокбастеры — как будто дьявола в гости зовут.

— Нельзя это призывать, нельзя даже называть.

— Но делают — и здесь, и у вас. Как с коррупцией. В мире все решает "партия денег". Она едина, эта партия. Я смотрю на вещи пессимистично, но уповаю на Бога. У меня в Израиле сын Миша, он сейчас в армии. И дочка Зоя. Ей только 13 лет. Очень их люблю и боюсь за них.

— Вашу маму ведь тоже звали Зоя?

— И маму, и бабушку.

— Было бы здорово, если бы у вашей Зои со временем родилась девочка. Еще одна Зоя. Давайте загадаем!

¹ Со времени нашего разговора ситуация, увы, катастрофически изменилась. Пьеса Дюренматта была "снята с финансирования". Экономический кризис — следовательно у гостеатра нет денег на декорации к уже готовому спектаклю!!! Козаков лихорадочно пытается найти выход из безвыходного положения...