Развеяв нас по всем дорогам
Бог
дал нам ум, характер, пыл;
Еврей, конечно, избран Богом,
Но для чего —
Творец забыл.
Игорь Губерман
 |
Этот спекталь, сыгранный 300 раз, объехавший полмира, в Нью-Йорке впервые шел на русском языке. Даже для московских гастролей не было исключения — москвичам пришлось пользоваться наушниками. Актеры-сабры 1 выучили роли на русском ради одного-единственного спектакля — это ли не подвиг!
Отхлопав ладоши в бесконечных вызовах, я постаралась стряхнуть с себя чары режиссуры Евгения Арье, волшебной игры Демидова и Додиной, и посмотреть, что в остатке. Результат оказался неожиданным для меня самой, и уж точно не предусмотренным режиссером.
Зингер написал роман-притчу, роман-сказку, полную мистики, чудес, эротики и чертовщины. Как это часто бывает, он спроецировал на сюжет факты собственной биографии и одарил героя своими собственными демонами, которых у него было более чем достаточно. Евгений Арье написал сценарий по роману Зингера, сохранив дух и букву его романа, что, как минимум, вызывает уважение на фоне того беспредела, который творят с классиками иные авторы. Но и чрезмерная верность первоисточнику иногда бывает не на пользу. Потому что каждый классический спектакль содержит некое послание современникам, иначе, зачем тревожить тень его создателя?
Если бы только мы могли воспринять его спектакль, как прекрасную, хоть и грустную сказку о великой любви, какой еще не было на свете! Но реальная еврейская история слишком кровава, она не для сказки, она всегда плохо кончается. Якову чудом удалось избежать смерти под шашками казаков Хмельницкого. Он был схвачен и продан в рабство, а его семья — жена и трое маленьких детей — были зарыты живыми, — об этом Якову сообщили односельчане, выкупившие его из рабства. Они же рассказали, что творили казаки с евреями в его родном местечке. Повторить их рассказ невозможно.
Якова играет Израиль Демидов, которого называют секс-символом театра “Гешер”: высокий, статный, с длиными волосами, в живописном рубище, — он напоминает Христа, каким его изображали художники Возрождения. Случайное сходство? Сознательный прием? Скорее последнее.
Яков в неволе много лет. Он одичал, потерял счет времени, но регулярно молится, покрывает голову и старается сохранить в себе еврея, насколько это возможно в этих условиях. Когда-то у себя в местечке он был уважаемым цадиком, сейчас он обитает в горах в ветхом шалаше, пасет хозяйский скот. Единственной его собеседницей является корова по прозвищу “Квитунья” — ее замечательно “играет” Наталья Войтилевич. “Мне кажется, что я последний еврей в мире”, — говорит он ей, и корова сочувственно мычит ему в ответ под смех зрителей.
Еду Якову приносит дочь управляющего Ванда, соблазнительная молодая вдовица, слывущая в деревне ведьмой. Она-то и нарушает его праведный, хоть и вынужденный покой. Деревенская красавица по-уши влюбилась в странного чужеродца, который так не похож на ее вечно пьяных ухажеров, и соблазняет его всеми доступными ей средствами. Бедная, она еще не знает, что полюбить еврея, значит приговорить себя и его к смерти на костре. Евгения Додина мастерски ведет роль от трагикомедии к высокой трагедии шекспировского накала. Яков, годами не знавший женщины, стоически противится ее чарам: Ванда — “гойка”, а соитие с “гойкой” — скверна, страшный грех, который Бог не прощает, так сказано в Торе... Больше реальной смерти на костре Яков боится Божьего гнева и страшного суда. Борьба между зовом плоти и религиозным запретом достигает апогея в сцене “грехопадения”, поставленной и сыгранной с тем чувством меры и такта, когда даже продолжительно обнаженные тела актеров не шокируют. Сам любовный акт целомудренно тонет в затемнении. “Господи, что мне делать? — в отчаянии вопрошает Яков Бога. — она не еврейка, но я люблю ее... даже больше, чем я люблю тебя!” Можно ли себе представить большее кощунство в устах верующего еврея? Монологи Якова, обращенные к Богу составляют существенную часть роли, и Демидов произносит их так, что замирает душа перед великим даром лицедейства.
Режиссер не пожалел сатирической краски для изображения пьяного польского быдла, которое издевается над Яковом только потому, что он еврей. “Все наши беды от него”, — твердят они. — “Евреи убили нашего Бога”, — повторяет Ванда вслед за ксендзом. — “Бога нельзя убить”, — кротко возражает ей Яков. Даже когда озверевшая чернь привязывает его к столбу, обкладывает соломой и поджигает — он не сопротивляется, не проклинает своих мучителей, а в отчаянии взывает к Богу. И Бог совершает чудо: среди ясного неба сверкают молнии, гремит гром, и на казнимого низвергается спасительный дождь.
Понимаю, что не мне, ассимилированной атеистке, судить о теологических спорах, которые ведет ученый цадик со своими мучителями, хотя, в принципе, я подписываюсь двумя руками под каждой из десяти моисеевых заповедей. Но я — против богоизбранности, даже если она имела место в туманной ретроспективе мироздания. Не только потому, что этот факт исторически недоказуем, а потому что богоизбранность ничего кроме страданий еврейскому народу не принесла.
Евгений Арье создал образ идеального еврея. Некий эталон. Сам Зингер, великий греховодник, на практике этому идеалу не следовал, но вполне возможно, он создал этот образ во искупление собственных грехов? Выросшая в атмосфере российского идеологизированного театра (в той же самой, в которой вырос ученик Товстоногова Евгений Арье), я привыкла во всем искать сверхзадачу. Во имя чего нам рассказана эта притча? Для того ли, чтоб мы всплакнули над несчастной судьбой влюбленных (нет повести печальнее на свете), или для того, чтобы мы приняли этот постулат на вооружение — то-есть женились и выходили замуж только за своих, дабы сохранить чистоту своего племени? Справедливости ради следует отметить, что этот средневековый постулат благополучно дожил до наших дней: еще моя мама была против того, чтобы я вышла замуж за русского, для меня это уже не имело значения — главное, чтоб человек был хороший. А уж о сегодняшней молодежи и говорить нечего.
Как же нам жить в сегодняшнем мире, чтоб оставаться евреями? По законам ли каббалы, или по законам совести, которая, если она есть, безошибочно отличит добро от зла? У меня нет ответа на этот вопрос. Я только могу повторить за поэтом: “Каждый выбирает по себе / Женщину, религию, дорогу / Дьяволу служить или пророку / Каждый выбирает по себе”. Во мне этот спектакль однозначно вызвал протест против всех и всяческих догм, против религиозного и этнического фанатизма. Не знаю, учитывал ли режиссер такой “побочный эффект”?
Человек греховен по своей сути — независимо от расы и вероисповедания — такой неутешительный вывод делает Башевис Зингер. Все, что ему, человеку остается — изгонять из себя злых духов. Недруги говорят, что писатель потому переселился перед смертью во Флориду, что там много пальм, а демоны боятся пальм, как черти креста. Но если человек — размышляет Зингер — создан по образу и подобию божьему, стало быть, и греховность его — от Бога?
Правоверные евреи, среди которых поселились Яков и, принявшая имя Сары беременная Ванда, ничуть не лучше грубых и невежественных поляков. Они подозревают в Саре нееврейку (она притворилась глухонемой, чтоб не выдать себя чужим языком). Еврейские жены оскорбляют ее, муж изводит ее изучением Торы и иврита и упрекает ее польским акцентом, который всегда будет выдавать ее происхождение. Нет им мира и покоя ни среди чужих, ни среди своих. Яков стал раздражительным и хмурым, он полон мрачных предчувствий, он предвидит трагический финал.
Сара все терпит и все прощает. Ее чувственная любовь к Якову не знает границ. Нет такой жертвы, которую она бы не принесла ради любимого. Потрясающе сыграла Додина сцену, когда вокруг Сары, двое суток мучающейся в родах, собираются благочестивые евреи и, судачат, сейчас ли казнить преступницу, которая два года обманывала их, притворяясь глухонемой, или все-таки дать ребенку родиться. Кто-то советует изгнать из нее злого духа Дибука, который говорит по-польски и называет себя Вандой; кто-то “гуманный” советует подождать, потому что убивать нерожденного — грех (понятие греха, таким образом, существенно расширяется). К счастью, убивать Сару не пришлось: она умерла от послеродовой горячки, оставив на руках у Якова новорожденного сына.
Сара умирает зимой, в снежном безмолвии, и снег укрывает ее, как саваном. За свою любовь к еврею, за принятие во имя этой любви иудейской веры, она заплатила самую высокую цену. Через 20 лет Яков приехал за ее прахом и перезахоронил его на святой земле — за оградой, где обычно хоронили неевреев. Но за прошедшие годы кладбище разрослось, и могилы Сары и Якова оказались в центре среди могил правоверных евреев. Таким образом, Сара после смерти стала, наконец, настоящей еврейкой. Об этом с удовлетворением повествует автор, которого озвучивает Арье. Мне в этой связи вспомнился не столь давняя вспышка возмущения среди репатриантов, когда солдат-неевреев, отдавших жизни за Израиль, религиозные ортодоксы запрещали хоронить внутри ограды еврейских кладбищ...
Сценография спектакля (Евгений Арье и Михаил Краменко) и его музыкальное оформление (композитор Эви Бенджамин) соответствует состоянию его героев. В первом акте сцена тонет во мгле, освещаемая огнями костров и всполохами молний. Отделяясь от зрителя световым занавесом, Арье и Краменко оригинально решают множество чисто постановочных задач, как например, иллюзию движения. Гершон (Леонид Каневский) вертит большое колесо, седоки трясутся на ухабах и валятся друг на друга, когда “телегу” заносит.
В этом все еще ансамблевом, несмотря на многие вводы, спектакле, много актерских удач: эпизод с пышнотелой Невестой, которую Рут Хейловски разыграла “всерьез” — но с чувством юмора... Отлично справились со своими непростыми ролями Клим Каменко (граф Адам) и Наталья Войтилевич (графиня Тереза, вторая роль актрисы в этом спектакле). Сложная, хоть и небольшая роль графа — “гуманного” антисемита и “образованного” самодура, могла бы развалиться при малейшем нажиме, к счастью, актер нашел золотое сечение.
С романом “Раб” у меня давняя история. Когда-то, когда Башевич-Зингер был еще жив и только что получил Нобелевскую премию, редакция журнала “Интервью” поручила мне взять у него интервью. Дать интервью такому престижному журналу было почетно,хоть бы и нобелевскому лауреату. Мне было вручено письмо от редакции, но свое собственное обращение к знаменитому писателю никак не получалось по той причине, что я на то время не прочла ни одной его строчки. Я взяла в библиотеке роман “Раб” на английском языке и с помощью словаря одолела его. Это была первая книга, прочитанная мной на английском языке. Впечатление было потрясающим. Я, как могла, описала его в письме к автору, с просьбой — нет, мольбой — дать мне, недавней эмигрантке, этот шанс. И стала ждать ответа. Его, увы, не последовало. Тогда я изменила тактику и принялась “отлавливать” нобелевского лауреата по библиотекам, где он читал благотворительные лекции, — они не рекламировались, но в планах библиотек были объявлены. К означенному времени у библиотек собиралась толпа, но писатель так ни разу не появился. То ли его не было в Нью-Йорке, то ли он заболел, а может, просто передумал. Работники библиотек тоже ничего не знали. Разочарованные поклонники расходились с тяжелым сердцем. Так повторялось два или три раза.
Скверный характер нобелевского лауреата был известен, у Башевиса Зингера было много врагов. Некоторые считали, что Нобелевскую премию ему дали незаслуженно, что его идиш провинциален и несовершенен, и что для английского издания он существенно перерабатывал свои рассказы. Как бы там ни было, слава, которая пришла к писателю после смерти, поставила точку на этих спорах. Башевиса Зингера читают во всем мире. Лучшие его рассказы переведены на русский язык. Победителей не судят.
Добавить комментарий