Алексей Николаевич Варламов — писатель и филолог, лауреат премии "Большая книга" (2007), премии Александра Солженицына (2006), премии Антибукер (1995). Автор биографий Михаила Булгакова, Михаила Пришвина, Александра Грина, Алексея Толстого, Григория Распутина в серии ЖЗЛ, романов, повестей и рассказов. Доктор филологических наук, профессор МГУ.
— Алексей Николаевич, извините за тривиальный журналистский ход: вы не родственник известного русского композитора Александра Егоровича Варламова, автора музыки романсов "Красный сарафан", "Вдоль по улице метелица метет"...
— У меня немало великих однофамильцев — и актеров, и композиторов, и дирижеров, и режиссеров. Но прямого отношения к ним я не имею. Мои корни по отцу крестьянские.
— Теперь несколько слов о себе, Алексей Николаевич: кто ваши родители, почему вы избрали филологию? — в современной России, как и в Америке, это ведь "неприбыльная профессия"...
— Я родился и воспитывался в советское время, когда понятие "прибыльная профессия" было довольно условным: было неясно, что приносит прибыль, а что — нет... Родители мои были филологами, но не это определило мой выбор. В старших классах средней школы меня больше интересовали география, история, биология. Я даже отчасти жалею, что не пошел, например, по "биологическому" пути — для писателя, видимо, более перспективному. Стечение обстоятельств способствовало тому, что я поступил на филологический факультет МГУ, и хотя я жалею, что не стал биологом или историком, выбор оказался счастливым, потому что филфак в те годы — с 1980 по 1985 — был весьма достойным местом учебы. И среди преподавателей, и среди студентов были замечательные люди, открывшие мне глаза на многие вещи. Для моего прозрения и духовного роста студенческие годы были очень важными. Возможно, на других факультетах МГУ я ничего этого не получил бы. И еще: я всегда точно знал, что хочу учиться только в МГУ. Само это знаменитое здание (на Воробьевых горах) было таким манящим!
У меня есть повесть "Здравствуй, князь!", герой которой — мой условный двойник — испытывает по отношению к университету те же чувства, что в свое время испытал я. В любом случае я благодарен своей филологической молодости, и в филологии работаю по-прежнему.
— Своим ученым собеседникам я люблю — не знаю, почему — задавать вопрос: тема вашей докторской (или кандидатской) диссертации?
— Я могу назвать даже тему своей дипломной работы (смеется). Дело в том, что филология делится на две составляющие: лингвистику и литературоведение. В студенчестве я был лингвистом и считаю, что для будущего литературоведа очень полезно поначалу быть лингвистом — это дисциплинирует мозги (смеется). К тому же у меня была очень хорошая, очень строгая научная руководительница — Вера Арсеньевна Белошапкова, отсекавшая все ненужные фантазии, бороздившие писательскую голову. Отучившись, я стал преподавать и не думал защищать диссертацию, но... Вы наверняка знаете, что и зарплата, и карьера преподавателя вуза напрямую зависит от того, имеет ли он ученую степень.
Так вот, моя кандидатская диссертация была связана с тем, что я делал в прозе: в начале 90-х годов я написал роман "Лох" — о конце света. Апокалиптический, я бы сказал, роман. Написав его, я с удивлением обнаружил, что довольно много самых разных авторов, не сговариваясь, написали романы на схожую тему. Вот я и выбрал тему для "диссера": "Апокалиптические мотивы в русской прозе конца XX века". Я писал об Анатолии Киме, Викторе Астафьеве, Леониде Леонове, Чингизе Айтматове, Венедикте Ерофееве, Валентине Распутине, сравнивая прозу конца XX века с прозой его начала, также отмеченной апокалиптическим всплеском. Здесь могу назвать "Петербург" и "Серебряный голубь" Андрея Белого, философские труды Бердяева и Булгакова, Мережковского, Розанова, позже появился "Чевенгур" Андрея Платонова и так далее.
А докторская была посвящена творчеству Пришвина, и называлась она "Жизнь как творчество в Дневнике и художественной прозе Пришвина". Диссертацию "вдохновили" поразившие меня дневники Михаила Михайловича, которые у нас начали печатать в 90-годы. В этих дневниках он открылся с неожиданной стороны — как свидетель и участник русской истории в самые драматические ее моменты. Меня очень заинтересовал путь Пришвина — ведь он на дух не переносил революционных большевиков. А окончил полным их приятием, считая, что все, что делается в Стране Советов в конечном счете делается правильно. С этим можно не соглашаться, но понять логику глубокого и честного мыслителя, каким был Пришвин, очень важно для того, чтобы разобраться в том, что же с нами произошло в XX веке. И почему произошло.
— За что вам была присуждена премия Александра Солженицына?
— Формулировка была такая: "за тонкое исслеживание (слово Солженицына) в художественной прозе силы и хрупкости человеческой души; за осмысление путей русской литературы в жанре писательских биографий". То есть конкретно никакое произведение названо не было. К тому моменту в ЖЗЛ у меня вышли только две книжки: биографии Грина и Пришвина. Но, насколько я понимаю, Александру Исаевичу особенно понравилась биография Алексея Толстого, существовавшая тогда в журнальном (журнал "Москва") варианте.
— Вас, уверен, с премией Солженицына многие поздравляли — это естественно. А приходилось ли вам слышать упреки по поводу принятия этой премии? Ведь немалое количество российских интеллигентов относятся к Александру Исаевичу настороженно, особенно после публикации его двухтомника "Двести лет вместе"...
— Ни разу я не слышал упрека в том, что я принял эту премию. Это, во-первых. Во-вторых, я знаю немало противников Солженицына, но они стали таковыми не из-за книги "Двести лет вместе". Им не нравятся другие его книги, линия жизни, его поступки, высказывания, что-то еще. Но не "Двести лет вместе".
— Возможно. Лично я бросил ее читать — очень сухо, скучно написано... Если бы "Молодая гвардия" предложила вам написать для серии ЖЗЛ книгу о Солженицыне, вы бы взялись за нее?
— Такая книга уже написана Людмилой Ивановной Сараскиной, правда, не в серии ЖЗЛ, а в другой — "Биография продолжается". В ней выходят книги о замечательных людях, признанных замечательными при их жизни. Александр Исаевич успел прочитать эту книгу, хотя был противником ее прижизненной публикации. Книга, на мой взгляд, интересная, глубокая, фактологически выверенная.
Если же говорить о моем выборе героев, то мой принцип — не писать биографии людей, которые недавно умерли. Мне кажется, должно пройти не менее полувека, только тогда можно чувствовать себя достаточно свободным, не связанным тем, что живы жена, дети, для которых горечь утраты не прошла. Понятно, что, когда пишешь биографию, касаешься самых разных сторон жизни человека, и было бы нечестно по отношению к читателю о чем-то умалчивать или что-то выпячивать. Надо показывать своего героя во всем противоречии, прекрасно понимая, что писателя без "скелета в шкафу" не бывает, и этот скелет надо обозначить, иначе будет непонятно, что это за писатель.
— Еще об одном писателе мне хотелось бы вас спросить: о Валентине Саввиче Пикуле. Вам, автору книги "Распутин", видимо, пришлось прочитать его роман "У последней черты". Что вы о нем думаете?
— У Пикуля мне очень нравится роман "Реквием каравану "PQ". А "У последней черты" — ужасная, не выдерживающая никакой критики книга.
О Григории Распутине написал, например, некто Олег Платонов, с которым еще можно как-то полемизировать. С Пикулем в данном случае полемизировать не о чем: это не история Россия, а непонятная агитка.
— Из которой выясняется, что не царь, не Распутин профукали Россию, а еврейское окружение Николая II...
— Людей, гоняющихся за еврейским следом в истории России или судьбе Распутина, — много. Но они хоть пытаются обнаружить этот след более основательно: привлекают какие-то источники, свидетельства. А у Пикуля его интерпретация истории просто несерьезна. Но за "Реквием..." ему можно многое простить.
— Беллетризованные биографии в русской литературе появились сравнительно недавно, в конце XIX века, тогда и возникла серия ЖЗЛ. Но этот жанр, мне кажется, в русской литературе не слишком прижился, авторов можно сосчитать по пальцам: Тынянов, Шкловский, Берберова, Трифонов, Варламов. А в западноевропейской литературе — десятки блестящих имен, начиная с Андрэ Моруа и кончая... Закончу вопросом: я прав или нет, Алексей Николаевич?
— Ну, себя бы я из этого ряда убрал. А к названным вами отечественным именам добавил бы Владислава Ходасевича и Бориса Зайцева — писателей русского Зарубежья.
Мне кажется, биографическая традиция нашей литературы — может быть не так громко о себе заявившая, как западная — все равно очень глубокая. А сейчас в литературе просто биографический бум. Одна за другой появляются интереснейшие биографии талантливых авторов: Дмитрия Быкова, Олега Лекманова, Ирины Лукьяновой, Павла Басинского, Майи Кучерской, Александра Архангельского, ожидается биография Леонова, которую пишет Захар Прилепин — много имен еще можно назвать.
Почему возник такой бум? Сегодняшний читатель жаждет понять, как все было на самом деле, ему интересна фактическая сторона дела. В биографиях замечательных людей он находит не абстрактные, не надуманные, а реальнее ответы на вопросы истории и современной жизни.
— В книге о Михаиле Михайловиче Пришвине вы пишете, что полностью его дневники не изданы, и в то же время часто их цитируете. Мне понравилась запись Пришвина о Сталине: "Бездарен и честен, как чурбан". Откуда цитаты?
— Когда я писал эту биографию, сотрудницы музея Пришвина пустили меня в его архив, хранившийся в обыкновенный московской квартире.
— А вообще — какие архивы вам доступны, Алексей Николаевич? В частности, меня интересуют архивы Президента и ФСБ.
— Моего коллегу Виталия Шенталинского в архив ФСБ пустили, но — со скрипом. Сейчас с допуском в архивы стало сложнее, чем в ельцинское время. Посещение архивов не запрещено, однако усложнено. Это огорчительно, конечно, но все же моя принципиальная задача состоит не в том, чтобы найти новый материал — этим занимаются исследователи, архивисты, чей труд я безмерно уважаю и, если им пользуюсь, то всегда считаю должным сделать сноску, примечание, откуда что взято. Свою задачу я вижу в том, чтобы осмыслить то, что они сделали, честно к этим документам подойти, то есть не передергивать карты, а посмотреть, как эти карты ложатся. Не пытаться ничего упрощать и, наоборот, не нагнетать страху там, где этого страха нет — как это делает Эдвард Радзинский... Я — аналитик, и моя задача — быть максимально добросовестным.
— Какие курсы вы читаете студентам МГУ?
— Преподавание в университете во многом совпадает с тем, что я делаю для серии "ЖЗЛ". Я читаю спецкурс по русской литературе XX века, то есть практически веду разговор о писателях, которыми и занимаюсь как писатель. Преподаю, как вы поняли, на филологическом факультете, который окончил когда-то. Вы спросили, хорошо ли в нынешние времена заниматься филологией — неприбыльное, мол, это дело. При желании человек, окончивший филфак, может сделать карьеру, которая принесет ему много денег. Да и вообще — однозначной связи между образованием и деньгами все-таки нет. В любом случае, филологическое образование — хорошее, МГУ ценится во всем мире, возможно, именно поэтому мало кто остается в этой профессии (смеется). Хотя для некоторых молодых людей филология становится делом всей жизни, так что говорить о каком-то студенческом однообразии не приходится.
Кроме университета, я веду семинар прозы в Литературном институте. Там тоже замечательные студенты. Несмотря на кризис, много в нашей жизни отрадного, честно вам говорю.
— Хорошо. У вас, я знаю, есть дочь и сын. Они пошли по вашим стопам?
— Сын учится в 9 классе, сильно увлекается, к моему сожалению, компьютерами. А вот дочь окончила романо-германское отделение филфака и работает в одной итальянской фирме в Москве. Это как раз к вопросу о мотивации филологов.
— И последний, не очень оригинальный, но важный для пишущего человека вопрос: что у вас на рабочем столе, Алексей Николаевич?
— Биография Андрея Платонова.
Добавить комментарий