В начале декабря 1997 года я поехал в Москву посмотреть, чего нового в тамошних дискотеках, а заодно повидать несколько человек, в том числе легендарного Шабтая Калмановича, убитого сейчас в Белокаменной бандитскими пулями.
Бывший король русского бензина Марат Балагула, сидевший тогда в техасской тюрьме, в интервью со мной отозвался о нем весьма критически, и я хотел получить у Шабтая комментарий по этому поводу, давно взяв в привычку выслушивать по возможности обе стороны. Такая система несколько нарушает стройность повествования, но она справедливее, и я был тогда уверен, что российские журналисты возьмут ее на вооружение уже в следующем столетии.
Я оказался неправ.
И еще у меня было поручение к Шабтаю от Мони Эльсона, с которым они когда-то сидели вместе в израильской тюрьме в Рамле; Шабтай с тех пор больше не садился, а Моня побывал в итальянском централе, откуда был выдан в США и находился в тот момент в манхэттенской КПЗ, ожидая суда за три убийства, одно покушение на убийство, четыре эпизода вымогательства и наркотики.
Поручение к Шабтаю носило вполне невинный характер и не было попыткой наладить через меня криминальную связь (Моня, например, просил меня передать Калмановичу поцелуй, но согласился с моим требованием выполнить это поручение не буквально).
"Моня просил передать вам поцелуй, но вы уж не обессудьте, если я сделаю это не буквально", — сказал я, пытаясь перекричать громкую музыку, когда, наконец, встретился с Шабтаем. Этой встрече, однако, предшествовали двухнедельные попытки сперва найти Калмановича (выданный мне в Нью-Йорке телефон уже устарел), а потом получить у него аудиенцию, а также длинная беседа с Иосифом Кобзоном, который и устроил мне личное свидание с Шабтаем.
Я давно мечтал увидеться с Иосифом Кобзоном, с которым был знаком очень приблизительно: за несколько лет до этого назад он справлял день рождения в "Русском самоваре" на 52-й улице, и нас представил друг другу его импресарио Леонард Лев ("Леня Усатый"), которого потом судили вместе с Япончиком за то, что он якобы устроил тому фиктивный брак с моей доброй знакомой Ириной Ола, аккомпаниаторшей Вилли Токарева.
Уже в тот вечер Кобзон начал меня с кем-то путать: в одном из своих монологов в "Самоваре" он помянул своего покойного друга Отари Квантришвили, незадолго до этого убитого снайпером по выходе из Краснопресненских бань, недовольно заметил, что вот некоторые газетчики теперь пишут, что "я следующий", и бросил гневный взгляд на меня, хотя я до этого больше десяти лет не написал про него ни строчки (в прошлом я упоминал его лишь в 1983 году во время легендарной "Операции Песня", когда гастроли Кобзона пикетировали эмигранты под руководством одного прощелыги, которого я потом разоблачил как агента конкурирующей болгарской эстрады).
Помог случай: я занес привезенный из Нью-Йорка пакет бизнесмену Михаилу Рудяку, строившему в Москве самые большие подземные сооружения, вроде нового Манежа, и однажды расстрелянному у себя в машине из автомата (он как-то задрал при мне рубашку и показал шрамы от пуль); Рудяк выжил, чего нельзя сказать об одном из его спутников. Он умер в Америке в 2008 году.
Рудяк как раз говорил по телефону с Кобзоном. Я попросил замолвить за меня словечко.
Сперва Кобзон энтузиазма не проявил, снова приняв меня за другого и сославшись на какие-то мои статьи в "Новом русском слове"; потом выяснилось, что он-таки перепутал, и статьи писал не я.
Он обещал интервью и дал номер своего мобильника (к тому времени я прочел это новое для меня слово в Интернете на странице "Русская мафия" и решил, не отходя от кассы, его активизировать). Когда я позвонил, чувствовалось, что Кобзону не до того (среди прочего, он собирался в тот день "чествовать одного генерала"), но, к чести своей, он выполнил обещание, и мы с ним мило проговорили больше часа.
Вкратце, меня интересовало, насколько основательно мнение ФБР о его принадлежности к русской мафии; Кобзон заверил, что оно безосновательно, и подарил на прощенье альбом своих фотографий.
Где-то в середине интервью я заметил, что никак не могу состыковаться с Калмановичем. "Попробуй соедини сюда меня с Калмановичем", — тут же приказал Кобзон секретарше, показывая на телефон. "Вы с ним дружите или нет?", — спросил я, пока она соединяла.
"Нет, — сказал певец. — Мы с ним не дружим. Я очень много для этого человека отдал здоровья и сил в течение пяти лет, когда я занимался вопросом его освобождения; после этого я перевез его в Россию, потому что ему там делать было нечего. Мы создали это предприятие "Лиат-Натали", назвав его именами дочерей наших. Поскольку начали публиковать, что Кобзон создал сеть аптек для отмывания наркобизнеса, я вышел из этого бизнеса, и мы с ним перестали общаться".
"У вас есть сеть аптек?", — спросил я. "У меня нет. У Шабтая есть. У меня больше нет фармацевтического бизнеса". Тут зазвонил телефон. "Алло, — сказал Кобзон. — Да, привет Шабтай. Как там?". Говорил он довольно холодным тоном, а что говорил, я не слушал и выключил из вежливости диктофон, хотя сейчас, конечно, жалею. Моей журналистской работе часто мешают воспитание и робкий характер.
Потом певец передал трубку мне, и мы договорились, что я перезвоню Шабтаю в 7 вечера. Я вышел из офиса Кобзона через дверь в стеклянной стене, которая снаружи выглядит зеркалом, а изнутри прозрачная, и через нее видно, как посетитель прихорашивается перед этим зеркалом или там ковыряет в носу.
"Ловко", — одобрительно сказал я провожавшему меня охраннику.
Поездка в ночи
На следующее утро я улетал обратно в Нью-Йорк и назвал гостей к себе на проводы, сказав им приходить в 9 часов. Званы были тогдашний редактор журнала "Лица" Григорий Нехорошев, дама из "Деловых людей", заодно выдавшая мне гонорар, знакомая лесбийская пара, влиятельная московская сваха Марьяна Маркова, моя танцевальная партнерша Арина Голованова из "Эха планеты" и композитор Журбин, еще живший тогда в Нью-Йорке, но гостивший в тот момент на родине. В конечном итоге Журбин продинамил: он предпочел такому изысканному обществу ресторан "Золотой Остап" и, надо признать, правильно сделал, потому что вечер оказался скомканным.
"Приезжайте в 9 вечера в "Балчуг", — назначил мне Калманович. "Нельзя пораньше или попозже?", — взмолился я, потому что некому было бы встречать гостей. Шабтай сказал, что нельзя. Слава Богу, Нехорошеву полагался по должности сотовый телефон, тогда еще имевшийся далеко не у всех. Я спешно вызвонил его быть за хозяина, а сам помчался в "Балчуг", он же отель "Кемпинский"; до этого я был там один раз на встрече с Соросом — еще до того, как узнал, что его предки были Шварцами.
Роскошное фойе "Балчуга" было почти пусто, не считая пары скучающих дорогих проституток, группы громко говорящих на кавказском наречии бандитов и светской львицы Нины Максудовой с волосами ярко-морковного цвета; когда-то она держала салон рядом с Белым домом.
Мы судачили с нею, уютно устроившись в мягких креслах, как вдруг в дверях показалась группа людей, среди которых я увидел модного фотографа Барментьева, уже попавшегося мне предыдущей ночью в обществе тогдашней жены Березовского, писаной красавицы Елены на открытии московского филиала галереи Феликса Комарова.
"Здорово, — подошел я к нему. — А ты чего здесь делаешь?" "Как что? — сказал он. — Я с Лайзой Минелли шел. Ты что, ее не видел?" Лайза уже скрылась в лифте. "Нет, — сказал я, — я только на тебя смотрел".
Ровно в 9 ко мне подошел коренастый парень в кожаной куртке и спросил: "Вы не Шабтая ждете?" Я кивнул. "Сейчас поедем", — сказал он и пошел любезничать с девицами в регистратуре. Через несколько минут он вывел меня на улицу и посадил в черный "Мерседес" 600-й модели, стоявший в снегу на обочине.
В то время я ездил на "Мерседесах" только в Москве и давно обратил внимание, что в них даже по тамошним мостовым летишь, как на крыльях. Вот мы и полетели в темноту, быстро набирая скорость и через пару минут чуть ли не отрываясь от асфальта. "Далеко ехать-то?", — спросил я. "Нет", — сказал шофер. Мы пронеслись мимо Большого театра, мимо "Метрополя" и въехали во двор бывшего рассадника вольнодумства — Центральных бань, где, как оказалось, находился теперь супердорогой ресторан "Серебряный век".
Все происходило, как в приключенческом фильме.
Не говоря ни слова, шофер проводил меня по дивной резной лестнице в гардероб, а потом и в зал, где на сцене танцевали полуголые барышни, а передо мной сидел с бабой Брежнев в маршальском кителе и с орденами.
Я узнал его: это был двойник Брежнева, которого за деньги приглашали на всякие мероприятия; в Москве были такие же Горбачев, Ельцин, Ленин, Сталин, Николай II и Гитлер по фамилии Шишкин, которого я видел перед этим на партконференции ЛДПР.
Брежнев, похоже, получал недурно: мне сказали потом, что покушать в этом ресторане запросто стоило сто долларов на человека. По тем временам это были дикие деньги. За что купил, за то продал, меню я не посмотрел, потому что был там недолго. В дальнем углу сидел желанный Шабтай с каким-то восточным господином.
Хотите верьте, хотите нет, но когда мы с ним разговаривали, из динамиков неслась "Хава на гила" (не знаю, как это пишется; по-арабски "хава" — это "воздух". Я как-то переводил арабам лекции по двигателям внутреннего сгорания, и "дахиль хава", или что-то в этом роде, означало такт впуска. Поэтому "хавать" должно по идее означать "дышать", а не "есть". Еще одна загадка бытия).
Я подсел к Калмановичу и было вытащил фотоаппарат, но, в отличие от Кобзона, он отказался сниматься, чем изрядно меня обескуражил.
Я передал ему послание от Мони Эльсона и записал на магнитофон его краткую ответную речь, которую под Новый год проиграл по телефону Моне, гремевшему в трубку кандалами, потому что в тот момент он сидел в изоляторе за драку из-за телефона.
Потом я задал Шабтаю те два вопроса, за ответом на которые пришел, получил ответ и был таков, отказавшись от его предложения "попить" уже налитой мне в бокал красной жидкости: программу-минимум я уже выполнил, а брать настоящее интервью под гремящую музыку было невозможно.
Жаль: такие встречи бывают нечасто.
Шофер безропотно довез меня до дому, поведав по дороге, что "Мерседес" был куплен в Германии за 90 тысяч долларов, а новый такой стоит 170 тысяч.
Сейчас Шабтая застрелили в его "Мерседесе", тоже черном. Я сперва подумал, не в том ли, в котором я тогда ездил, но потом решил, что он, наверное, поменял их с тех пор штук десять.
Добавить комментарий