Илья Маркович долго сопротивлялся уговорам соседа по дому — Володи. Тот какие только аргументы ни приводил: и еда там чуть ли не из лучшего ресторана Бруклина, и артистов замечательных приглашают, а знаменитый в прошлом певец Вадим М. каждый день поет для клиентов — штатный, стало быть, сотрудник.
— Да поедем с нами на один день, сам все посмотришь. Понравится — будешь ходить, нет — сиди дома, может, чего и высидишь...
Илья Маркович с ответом не спешил. Прежде всего его смущало само название учреждения: "садик".
— На что же оно намекает? — усмешливо думал он. — Уж не на то ли, что его прихожане впали в детство? Конечно, старость — не радость, но и я, и мои ближайшие друзья-сверстники еще в полном порядке. Не будет ли приход в этот самый "садик" началом едва заметной, но неуклонной деградации?
Хотя, слышал он, "садиками" и бывшие доктора наук не брезгуют, и известные в прошлом журналисты, а уж отставных музыкантов там несть числа, хоть организуй Большой пенсионерский симфонический оркестр...
В том-то и дело, что, достигнув американского пенсионного возраста, Илья Маркович ни на секунду пенсионером себя не ощущал. Был он моложав, следил за фигурой (Да что там следить! Не обрести бы, как шутил один его приятель, впереди себя дирижабль — только и всего), гордился отсутствием даже намека на лысину — вот что значат мамины гены. Она умерла в 69 лет от диабета, но работала едва ли не до последнего дня. Шутка сказать — сорок лет в адвокатуре! Уже и нога болела, и сердце пошаливало, а она накрасит губы, наденет туфли на высоком каблуке, вызовет такси — и в юридическую консультацию, где ее ожидают страждущие, или в суд — держать защитительную речь.
— А что я потеряю, если поеду посмотреть, как там все устроено? — подумал как-то наш герой и — согласился.
Володя, оказавшийся "садиковским" начальником ("президент смены" — так называлась его выборная должность), быстренько с кем надо договорился ("Тебя же там покормят — а ты как думал?"), в назначенное время к подъезду их дома подкатил микроавтобус, человек 6, кряхтя, поднялись по его ступенькам, расселись по местам, и автобус тронулся.
Илья Маркович скромно устроился на длинном, во всю ширину кабины, заднем сиденье, Володя с женой сели спереди, справа от водителя — как президент и "первая леди".
Его представили администратору — полной губастой женщине, как две капли воды похожей на ведущего образцовского "Необыкновенного концерта" Эдуарда Апломбова. Ей нравилось выходить на небольшую сцену светлого, просторного помещения, делать какие-то объявления, неизменно заканчивавшиеся словами: "Люблю, целую, ваша Люба".
Илья Маркович представлял, как эти мясистые, щедро накрашенные губы впиваются в его все еще довольно моложавый рот. За ним он тоже пристально следил: иногда его расстраивало то, что левая сторона верхней губы едва заметно проседала, более-менее сохранявшийся рисунок губ становился асимметричным. Спустя какое-то время губа ни с того ни с сего отходила, и Илья Маркович успокаивался...
Он начал, говоря по-советски, вливаться в коллектив. Илью Марковича посадили за крайний, самый отдаленный от кухни, стол. Его это вполне устраивало, в отличие, как он заметил, от многих, стремившихся сесть поближе к кухне. Строго говоря, это была не кухня, а пункт раздачи привозимой в "садик" расфасованной еды. Супы подавали в запечатанных картонных стаканчиках, второе — в прямоугольных, тоже закрытых, корытцах из фольги, а салаты — в хлипких бумажных тарелках.
Разносили еду одна-две официантки, рядом с ними сновали шоферы микроавтобусов, облаченные по сему случаю в белые фартуки и тонкие резиновые перчатки. И те и другие начинали с ближайших к амбразуре раздачи столов, поэтому часто на стол Ильи Марковича забывали поставить то первое, то второе, то третье — руки официантов, точнее, ноги не доходили. Вот почему, догадался он, люди стремятся сесть к раздаче поближе — чтобы, не дай Бог, не обделили. Их всю жизнь обижали там, откуда они слетелись в Америку, ну, а здесь советское чувство обделенности довольно скоро трансформировалось в требовательность: даете, так давайте быстро и сполна!..
С одним из соседей по столу, бывшим киевским инженером Юрой, интересным седовласым мужчиной высокого роста, Илью Марковича сблизили шахматы. Оба, как заведенные, резались в блиц, часто не обращая внимания на призывы локального радио занять свои места за столами. Илью Марковича веселила фраза главной объявлялы:
— Господа, сейчас вам подадут снэк.
Он не упускал случая пропеть Юре измененное начало известной песни на стихи Евтушенко:
А снэк идет, а снэк идет,
и всё вокруг чего-то ждет...
А все вокруг ждали ясно чего: еды, именно она привлекала людей в "садик", а общение, культурное времяпрепровождение, поездки в музеи или на пароходе вокруг Манхэттена — все это было вторичным.
Жена Ильи Марковича, младше его на семь лет, продолжала работать, ежедневно рулила аж на юг штата Нью-Джерси, была в таком же, как его, садике "активити директором". Готовить она никогда не любила, а сейчас ей просто было некогда — приезжая с работы, она валилась с ног, засыпала, потом смотрела русское телевидение и засыпала снова. Илье Марковичу было ее искренне жаль, частенько он сам становился к плите и готовил ужин, а то и обед назавтра — в ее "садике" сотрудников не кормили.
— Главное, — говорила она, — давать нагрузку своим полушариям, а не ногам и, тем более, желудку. Шахмат недостаточно! Почему ты так редко печатаешься? Лень шевелить мозгами? С Альцгеймером познакомиться хочешь?..
Жена все время тормошила своих клиентов: предлагала им серьезные кроссворды, организовала для "продвинутых" клиентов английский чай, где "меж ними все рождало споры" — причем на чужом языке. И не было дня, чтобы люди не отвечали на отрытые ею в интернете вопросы веселых шарад или викторин.
Илья Маркович невольно сравнивал работу жены с тем, что делал их "активити директор", известный совпевец Вадим. А он откровенно сачковал: в конце дня споет одну песню, его хитом был "Сиреневый туман", и точка. "Кондуктор не спешит, кондуктор понимает...". Певец тоже не спешил работать: играл с клиентами в подкидного дурака или в домино. До шахматного столика Ильи Марковича и Юры с соседнего столика доносился стук костяшек и возгласы: "рыба!", "пусто-пусто!" и что-то в таком роде.
Дело кончилось тем, что однажды, в понедельник утром, певцу домой позвонил кто-то из начальства садика и сказал:
— Мы в ваших услугах больше не нуждаемся...
Это было верхом унижения. Высшей степенью недовольства сотрудником считалось увольнение в пятницу: в понедельник, мол, на работу не выходите.
Но вчерашний певец в понедельник на работу пришел и — хватило же ума человеку! — со сцены обратился за защитой к своим слушателям. Илья Маркович в тот день в садике отсутствовал, но ему рассказали, что желающих хлопотать за полузнаменитого бездельника среди пациентов не нашлось.
...Запаздывая после шахматных баталий к столу, Илья Маркович и Юра часто не находили там своей еды — ее по распоряжению начальства раздавали исключительно в присутствии клиентов. Бывали случаи, когда кто-то получал еду для соседа, пересевшего на время раздачи за другой стол. В результате хитрец получал две порции. Илья Маркович, человек в общем-то честный, к этим проделкам коллег относился снисходительно. Вспоминал Ивана Денисовича, умыкнувшего в лагере лишнюю миску то ли баланды, то ли каши.
— Ну так то же в сталинском "истребительно-трудовом" лагере! Там несчастных зэков явно морили голодом, а здесь котлету дают величиной с ладонь, хлеба — до отвала, соки, фрукты и овощи — каждый день. Одно слово — санаторий. И главное — ни за что, ни про что, — рассуждал наш герой. — Сколько лет я отработал в Америке? Месяца два-три, на бензоколонке, да и то за наличные, кэш, обманывая, по существу, щедрое к беженцам государство. Так чего же еще требовать, качать, как говорят некоторые посетители садика, права?..
Третьим за их столом был Лева. За два года сидения с ним бок о бок он ни словом не обмолвился о своем прошлом, специальности, семье. "Черный ящик" — прозвал его Юра. Пару раз Лева заставлял Илью Марковича надраивать до блеска кусок клеенки, на которую он, Илья Маркович, ронял во время трапезы крошки, проливал суп. Илья Маркович, смеясь, указаниям Левы подчинялся, но однажды вспыхнул:
— Лева, ты в Советской Армии случайно не старшиной служил?
Лева подоплеку вопроса, видимо, усек и сказал с раздражением:
— Я не служил, потому что сидел. Таких, как ты, мы в сортире мочили...
И с того дня перестал с Ильей Марковичем не только разговаривать, но и здороваться.
Переставать, обижаясь, здороваться — стало фирменным знаком садика. Или, если угодно, поразившей многих инфекцией. Гордыня ведь, — думал Илья Маркович, — тоже непреодоленный, вывезенный из Совдепии, комплекс неполноценности. Американцы, как бы тошно у них ни было на душе, на лице сохраняют улыбку. Это — признак воспитанности, хамоватый же плебс — бывший раб, не преодолевший рабства, — перестает здороваться. Пораженный этим вирусом садик превращался в банку пауков, где все обижались на всех. То есть, гуманная американская идея — вытащить пенсионеров из дома, окунуть в родную среду — в исполнении homo soveticus едва не превращалась в свою противоположность.
Самое интересное (а скорее, печальное) было то, что переставали здороваться не только коллеги, но и обслуживающий персонал садика. Стоило Илье Марковичу сделать мелкое замечание Галине — прямой, как бревно, дылдоватой мадам, ведавшей посещаемостью, как она встала на дыбы, то есть... перестала с ним здороваться. Рассказывая об этом сыну, Илья Маркович возмущался:
— Ведь ей зарплату платят, и немаленькую, не только за то, что она табель ведет, но и за то, чтобы она здоровалась со всеми, улыбалась нам, правильно?
Сын, молодой американский адвокат, внимательно слушал, потом отшучивался:
— Пап, сколько тебе платить, чтобы ты туда не ходил?
Ходить туда Илье Марковичу становилось не в радость, но не ходить туда он уже не мог...
Все было бы ничего, если бы не изматывающая работа жены, которая, как и положено, напрямую начала сказываться на их отношениях. Жена стала раздражаться по любым пустякам, исколола Илью Марковича замечаниями. Чем тяжелее женщине на работе, тем нетерпимее она становится дома. Исключения лишь подтверждают правило...
В один из ненастных осенних дней он позвонил сыну и рассказал все как есть.
— Переезжай, папуля, ко мне, поживешь у меня, отдохнете с мамой друг от друга, а там посмотрите.
— Заодно и от "садика" отдохну, — подумал Илья Маркович. Одел темносиний английский плащ с теплой подкладкой, взял на всякий случай под мышку длинный, как трость, тяжеловатый зонтик и отправился на прогулку в ближайший парк — имени Рейгана, между прочим...
Добавить комментарий