В журналистике полным-полно фамилий, но имен очень немного. Таких имен, за которыми чувствовалась бы яркая индивидуальность. Александр Минкин, на мой взгляд, несомненно, один из самых интересных журналистов, пишущих на русском языке (и не только на русском), вызывающий, наверное, споров больше, чем любой другой.
С Александром я познакомился лет 14 назад, провел с ним по радио десятки передач (одну из них совместно с Еленой Боннер), а вот в жизни встречался, к сожалению, значительно реже.
А узнал я о нем чуть больше 20 лет назад. Я прочитал в "Аргументах и фактах" небольшую, но показавшуюся мне очень интересной статью Александра и позвонил главному редактору еженедельника. Если не ошибаюсь, ни у одной газеты за всю историю человечества такого тиража не было, свыше 30 миллионов. С Владиславом Старковым мы были близкими друзьями, работали с ним в одной из редакций Гостелерадио вместе 5 лет, сидели рядом, стол к столу. Владислав сказал, что он специально придержал выпуск, чтобы напечатать статью Минкина. Когда я уехал в Америку, мы несколько лет не встречались, а потом мне как-то позвонил один из его помощников, сказал, что Владик в Нью-Йорке, и поручил ему меня разыскать. Это была очень теплая встреча, и среди прочего мы говорили о российской журналистике и о Минкине в частности. С Владиславом потом мы еще не раз встречались в Москве, и он всегда очень высоко отзывался о творчестве Минкина. Я акцентирую на этом внимание читателей, потому что в то время (да и сейчас) мнения многих журналистов о творчестве Минкина были далеко не однозначными и даже весьма неприязненными.
В этом я мог убедиться не только по некоторым публикациям, но и, так сказать, в натуре. Как-то Александр пригласил меня в Москве в Дом журналиста. Я там давно не был, с удовольствием встретился со многими знакомыми и из любопытства пошел с Александром на пресс-конференцию с каким-то крупным чином по делам избирательным. Как мне показалось, единственным, кто задавал дельные и острые вопросы, был Минкин. Большой чин вежливо отвечал, обходя все острые углы. А вот журналисты... Некоторые просто шикали, остальные сидели с недовольными лицами, мол, что пристаешь с разными вопросами, всех достал. Когда я спросил Александра, почему его не любят некоторые журналисты, он ответил с иронией, что хотелось бы, чтобы они просто писали лучше, чем он. И тогда бы им стало легче. Ведь и к Майе Плисецкой в Большом театре относились плохо балерины. Успеха не прощают.
Насколько я могу судить, сегодня статьи Минкина вызывают самые большие дискуссии среди читателей в России. Одни пишут о нем самые добрые слова, другие изо всех сил ругают. Это говорит о том, что его творчество интересует, волнует, заставляет спорить. И что его статьи не просто читаются, но порою находят отклик, причем порою совсем неожиданный.
Я не случайно начинал со статьи Александра в "Аргументах и фактах". Ее в Москве нигде не хотели печатать, и только Старков (несколько лет назад он ушел из жизни) взялся ее напечатать. Она рассказывала о том, как проходили похороны Андрея Дмитриевича Сахарова. Об этом Александр написал и в швейцарской газете.
А. Минкин: — В статье было написано, что для дипломатов на похоронах Сахарова было отведено отдельное место, чтобы они не стояли вместе с простым народом. Но один дипломат — швейцарский посол — этой привилегией не воспользовался и стоял во время похорон в холодной луже. Некоторые дипломаты, наверное, пришли в этот декабрьский день на похороны, следуя дипломатическому этикету. А посол Швейцарии пришел по велению души. Вдруг неожиданно мне пришло приглашение в швейцарское посольство на обед. Посол (итальянский швейцарец с замечательной для русского уха фамилией Пьянка) расспрашивал о литературе, о театре, а под конец (потрясающий кофе, ликеры, сигары) объяснил, почему пригласил. Оказывается, его срок в Москве подходил к концу, и он уже знал, что его следующее место работы — Марокко. Это было понижение, потому что в Марокко работать, конечно, было менее престижно, чем в СССР. К тому же Пьянка всю жизнь занимался историей Ватикана, а мечта о Риме уплывала навсегда. И вдруг его вызвал министр иностранных дел Швейцарии и сказал: "Мы знаем, что вам хотелось бы стать послом в Риме, вы едете туда". — "Спасибо, очень рад, но почему?.." И тут министр показал ему журнал L'Hebdo с моей заметкой о похоронах Сахарова, где упоминалось, как посол стоял среди простого народа в ледяной луже. А в Швейцарии главная и максимально ценимая добродетель — скромность. Мы налили еще по одной, и Пьянка сказал: "Ближайшие четыре года резиденция посла Швейцарии в Риме — ваш дом". И я однажды (на один день) воспользовался этим приглашением. Это было потрясающе — на огромной машине со швейцарским флагом (шофер в белых перчатках) ехать в Колизей.
Из "Писем президенту":
"Одна страна назначает человека послом в престижную страну за то, что молча стоял в ледяной луже. Другая страна делает послами тех, кто построил себе дворец за 50 миллионов долларов, украденных из бюджета; или политически грамотно обсчитался на выборах, а потом политически грамотно по ошибке сжег бюллетени; или ограбил пенсионеров и вздул цены на лекарства ради бизнеса жены... Опозорился, проворовался — в послы! — представлять Россию там, где очень хорошо знают (проклятые шпионы!), кем был и какими подвигами прославился новый посол. Аргументы власти при назначении послов у нас и в Швейцарии — разные. Власть наша носит часы, сделанные там, где высшая добродетель — скромность, а ведет себя так, будто высшая добродетель — наглость".
— Сколько лет этому жанру — "Письма президенту"?
— Наверное, шесть.
— Почему ты шесть лет назад обратился к президенту Владимиру Путину через газету, а не в частном порядке?
— Началось все это случайно, когда я писал заметку, и она называлась "Письма президенту". Я писал о том, что это глупое занятие, писать коллективные письма президенту. Из-за этой заметки, что не надо писать коллективные письма президенту, вышел вдруг неожиданный для меня жанр, который уже несколько лет имеет успех.
— А почему именно президенту? Газета и так ведь, как принято говорить, "общественная трибуна".
— Российскому журналисту, чтобы чего-то добиться, приходится обращаться именно к президенту, потому что он все решает в стране. Послать письмо по почте? Но ведь оно не дойдет. То есть дойдет в лучшем случае до старшего помощника младшего дворника. И я получу официальный ответ: "Спасибо, ваше мнение будет учтено". Учтено — это что? Записано в книгу учета и сдано в архив? Письмо, напечатанное в газете, тоже не обязывает президента к ответу... Ну а вдруг...
— Ты спрашиваешь президента, перед кем он несет ответственность — перед народом, перед Богом или перед собственной совестью?
— Перед народом — конечно, нет. Наш президент перед народом ответственности не несет. Ведь перед народом отвечают только в том случае, если народ его может сместить. При нашей системе выборов (пропаганда, подсчет), при нашей управляемой демократии кто-то за нас решает: сколько пришло, сколько будет за.
Перед Богом ответственность — это если президент верит (чего знать никто не может), и соблюдает заповеди, что для политика почти исключено. Перед совестью — ну, это самое простое. Взрослые люди (особенно родом из СССР и уже тем более с такой непростой биографией) удивительно умеют договариваться с собственной совестью. А раз так, раз нет высшей инстанции, которая может (и вправе) требовать к ответу, то ответственность — пустой звук. Я писал в статьях, что искренним, смелым и честным надолго отбили охоту чего-то защищать. А у неискренних и нечестных такой охоты и раньше не было.
Из "Писем президенту":
"Россия, вперед!" — с этим лозунгом не поспоришь (с лозунгами вообще трудно спорить, они всегда такие хорошие), но в самом первом своем письме про это ваше письмо я спрашивал вас: "А где перёд?" Ответа пока нет.
Зато есть статистика. Россия — рекордсмен мира не только в экспорте нефти и газа. У нас рекорд мира: 25 процентов стариков думают о самоубийстве. У нас рекорд мира по героину на душу населения. У нас рекорд мира по алкоголю на душу населения.
У нас рекорд мира по числу убийств, бандитских нападений, грабежей, изнасилований и пр. с участием сотрудников правоохранительных органов (МВД, ФСБ, прокуратура и т.д.).
По фальсификации выборов нам до рекорда далеко. В Либерии однажды за партию власти проголосовало 1600 процентов избирателей. Вот была заслуженная победа, вот была радость.
— Шесть лет довольно большой срок. Какая-то трансформация внутри этого жанра — и по тематике и в подходе к событиям произошла или нет?
— Валится такая лавина проблем, что я просто не успеваю за всем следить. Хорошо бы у меня были негры, которые бы за меня все делали. Вы не сердитесь на меня в вашей политкорректной Америке, я имею в виду литературных негров, скажем так. Вы знаете, в Голландии как-то мальчик заткнул пальцем дырочку в плотине, ждал, пока пришли люди и спас страну от наводнения. Если бы не он, там бы размыло дамбу и были бы большие неприятности. Так вот, у нас столько дырок и из них так хлещет, что я не могу заткнуть, как тот мальчик, все дырочки.
— Не только время прошло, но и президенты разные. Письма президенту Дмитрию Медведеву отличаются от писем президенту Владимиру Путину? Кстати, иногда ты обращаешься сразу к тандему сегодняшнему — президенту и премьер-министру одновременно.
— Отличаются. Дело в том, что они сами отличаются. Путин и Медведев — это разные личности. Один был достаточно характерный, я имею в театральном смысле, характерный — это когда яркие проявления, можно играть. Артисты любят играть таких личностей, потому что там яркие черточки. А положительного героя, такого пай мальчика, отличника, очень трудно играть. Поэтому, все письма, которые были обращены к прежнему президенту начинались"Владимир Владимирович", а к нынешнему я обращаюсь "Господин президент".
— Это почему так?
— Владимир Владимирович — понятный, его, характер, поведение, речь, словечки, грубые шутки — это все как-то создает впечатление. А новый президент достаточно аморфный, мне кажется, там не за что ухватиться, нет ярких черт личности, мне кажется, или они пока не раскрылись. Он очень скован. И тем более это видно, когда он старается поговорить в таком панибратском, простецком тоне. Ему это не идет, у него это получается натужно, вымученно и напрасно он это делает, мне кажется.
Из писем президенту:
Г-н президент, вслед за вашим тандемом все (министры, добрые старушки, церковные иерархи, депутаты), как попугаи, повторяют "в милиции не все плохие", "в милиции много хороших". Они это за вами повторяют, а вы за ними — так оно и идет. Но, увы, некоторые утверждения не становятся умнее от бесконечных повторов. Наоборот, если непрерывно пичкать сиропом, то ребенка (а народ — большой ребенок) начинает подташнивать. "Не все милиционеры плохие" — согласен. А сколько там хороших? Вы сказали "огромное количество, подавляющее большинство". Это, наверное, процентов 70 (как у "Единой России" в Думе), а то и больше. Это не шутки, это очень важно. Допустим, хороших 70 процентов, или хотя бы 50 — это тоже очень много. Но как хорошие терпят, что плохие с ними рядом и действуют у них на глазах? Где это огромное количество хороших, когда плохие группой пытают людей, сажают на кол, забивают ногами насмерть? Г-н президент, когда ваш премьер был вашим президентом, он (кажется, по поводу Белоруссии и ее президента) сказал, мол, мухи отдельно, котлеты отдельно. Это значит отделять хорошее от плохого. И то же самое он говорит о милиции. Но она не состоит из мух и котлет. Это просто большая-большая котлета. Допустим, мы такие оптимисты, которым кажется, будто в милиции 50 процентов хороших. Значит, в этой котлете примерно поровну тухлого фарша и свежего. И это, как в любой котлете, тщательно перемешано, добавлено одно тухлое яйцо и одно свежее. Кушать будете, ангелы вы наши небесные?
— Мы не раз говорили на эту тему и ты отмечал, что Путин, по твоим сведениям, читал письма. Не отвечал, но читал.
— Да, читал. И Медведев читает. Я знаю.
— А по чему это видно?
— Я знаю. Потому что они живут не на острове Пасхи и не на Марсе, они живут здесь, они обслуживаются сотнями людей, и мы узнаем кое-что. Более того, истекает иногда оттуда сверху гневная реакция, иногда просто очень яростная реакция. Она истекает на голову главному редактору нашему, а от него ко мне остаток доходит. Поначалу многие начинали беседы об этом с вопроса — а как ты не боишься? Я на эту тему не люблю говорить, потому что слова имеют свойства материализоваться.
— Меня лично в этих письмах привлекает и стилистика, и круг поднимаемых проблем, и еще то, что реалии, в них упоминаемые, зачастую приводятся в контексте историческом, нередко с упоминанием событий мировой истории, по времени весьма далеких от нас. И часто думаешь о тех аналогиях и параллелях, о которых раньше и не задумывался. И на этом фоне факт сегодняшней жизни глядится как маленькая частица большой истории, в которой все так порою причудливо и тесно сплетено.
— Спасибо тебе, что ты это заметил. Потому что не во всех письмах, но очень часто пытаюсь сказать и читателям, и своему адресату, что вот посмотрите, это же очень характерно, вот что про это написал Пушкин, а вот что думал по этому поводу Достоевский. У меня было письмо, на которое многие попались. Они читали с ужасом, а потом когда дочитывали до конца, то оказалось, что это не я писал про Кремль, а Свифт, это он писал про Лилипутию.
— Когда я читаю "Письма президенту", я потом знакомлюсь и с откликами читателей. Их обычно великое множество. Много таких, где читатели "Московского комсомольца" весьма, на мой взгляд, конструктивно высказываются по поводу поднимаемых проблем. Но есть и письма, которые изумляют и поражают той концентрацией злобы и желчи, которая выплескивается из этих комментариев. Типа — а не катиться ли тебе, Минкин, в Израиль со своей такой-сякой критикой.
— Я эти отклики не читаю. Я их боюсь. Когда-то на заре этих сайтов я читал это. Конечно, там есть хорошие люди и те, кто с тобой не согласны, но которые тебе разумно возражают, у них другое мнение. Это нормально. Но есть люди, из которых льется злоба. Я как-то написал о выборах во Франции и упомянул не имеющее никакого отношения к выборам сообщение в одной из газет о том, что кто-то из предков Саркози был евреем. Писал о том, зачем об этом упоминать, разве это имеет прямое отношение к выборам. Если в моей заметке прозвучит слово "еврей" в любом контексте, такое впечатление, что вскрываются могилы и сразу миллион бешеных расистов вылезает из этих могил. Как бы по волшебству. Они уже не слышат, о чем этот текст. Они только реагируют на это слово. И с этой секунды ничего кроме дикой сатанинской свистопляски в откликах на эту заметку не было. И я перестал читать эти отклики.
Из "Писем президенту":
Самое легкое (и потому самое любимое) занятие власти — это ругать проклятое прошлое. Большевики ругали проклятый царизм, при Ельцине ругали проклятых коммунистов, а ваш тандем придумал для проклятого прошлого новую кличку — "лихие 90-е". Это выражение должно означать, что тогда было безобразие и хаос, а теперь — порядок. (Спроси любого студента: что хорошего сделал Путин? Ответ стандартный: "Навел порядок!") Но ведь это только слова. Есть ли способ пощупать этот порядок, посчитать его рост?
Лихие девяностые... и ваши благословенные нулевые... Самые ужасные теракты ("Норд-Ост", Беслан, два пассажирских самолета сразу, "Невский экспресс") — это нулевые. А взрывы в Москве 1999-го — это как раз момент перехода власти от лихих к благословенным.
Гибель "Курска", катастрофа Саяно-Шушенской ГЭС, рост наркомании в 10 раз, рост насилия над детьми в 30 раз... Многие искренне верят, будто стало лучше, потому что денег стало больше, а думать стали меньше. Но ведь не в деньгах счастье, согласны? (А если не согласны, посмотрите на угрюмое лицо Дерипаски.)
В лихие 90-е стреляли бандиты, в благословенные нулевые стреляют менты — значит ли это, что порядка больше, поскольку стреляют законновооруженные?
Состояние милиции, армии, медицины — вот по каким критериям стоит судить о порядке в стране. Но по отношению к милиции власть высказывается как о любимом ребенке — немножко больной, немножко хулиганит, но ведь родной. Нельзя же всех мазать черной краской.
Вторая идея (кроме не мазать черной краской) — поднять милиционерам зарплату. Тоже все повторяют годами. Мол, при нищенской зарплате другого поведения от милиции не жди. Не слушайте эту ерунду, г-н президент, не тратьте понапрасну деньги. Посмотрите на наших депутатов и убедитесь: зарплата в тысячи долларов, сумасшедшие льготы, огромные пенсии — ничего не меняют. Гангстер не превращается в доброго честного дядю, просто его бандитские возможности растут в точном соответствии с ростом доходов.
Кроме того, при нынешней нищенской зарплате наши милиционеры (даже нижние чины) ездят на самых роскошных машинах и отдыхают (от нас) на самых роскошных курортах. На такую жизнь никакой зарплаты не хватит. Даже американским полицейским полковникам не угнаться за нашими милицейскими сержантами. Они ездят на "Лексусах" и "Поршах". Вы хотите им добавить, чтобы они пересели на "Майбахи"? Но "Майбах" на зарплату госслужащего — ... даже совестно заканчивать фразу, потому что закон обязывает оставаться в рамках нормативной лексики.
Г-н президент, пишу вам, исходя (как всегда) из презумпции невиновности. То есть мы допускаем, что вы хотите как лучше. И не только вы, но и Путин, и депутаты Думы, министры, губернаторы — все высшие руководители хотят как лучше. Некоторые, к сожалению, занимаются коррупцией, но в душе, разумеется, хотят для России всего самого лучшего — здоровья, успехов в труде.
А раз вы (и все ваши соратники) хотите как лучше, то мы должны вам помогать. Чем?
— Александр, в журналистике множество фамилий и мало имен, то есть тех журналистов, которых знают, творчеством которых интересуются, которых хвалят или изо все сил ругают. Что отличает хорошего журналиста от посредственного? Какими качествами надо обладать?
— На это мне сложно ответить. Людям это не так важно, им нужен результат. С этим вопросом надо обращаться к тем, кто преподает на журфаках. Я знаю, что там работают преподаватели, которые в жизни ни одной заметки не напечатали. И как они учат студентов, понятия не имею. Это как если бы те, кто в жизни не оперировали, учили бы хирургов.
— Еще древние говорили, что тот, кто может, тот делает, а тот, кто не может, тот учит.
— Ну вот, они точно сказали. Что же я могу тут добавить.
— Мне кажется, что вы скромничаете и на самом деле прекрасно знаете, как журналист становится "штучным" и узнаваемым. Кстати, вы, наверное, единственный в мире известный журналист, который одинаково успешно выступает как "политический журналюга" и как прекрасный театральный обозреватель. Когда я прочитал статью о спектакле "Три мушкетера" в одном из московских театров, то еще раз понял, как ты любишь театр и Александра Дюма.
— Вот приятная для меня тема. Когда я смотрел этот спектакль, я ахнул. Мне так понравилось. Это было такое наслаждение. И я пошел второй раз, а в третий раз я потащил с собой нашего главного редактора Гусева. Он в этом театре в жизни не был и вообще не знал о его существовании. Он мне говорит — ну это что-то особенное. Напиши. А я ему, что это невозможно написать, в этом спектакле слишком много всего, все это не ухватишь, это нечто неуловимое. Пришел ночью домой, задумался... У меня в этом театре есть свой крючок на вешалке. И гардеробщицы никогда его никому не отдают. Он всегда свободен. Если я пришел, то мое пальто на него вешают. Когда Гусев это увидел, что у меня свой постоянный крючок, без номерка, он удивился. С этого я и начал...
Из статьи:
Спектакль так и называется "Три мушкетера", а они там по-настоящему идут — проходят мимо нас, скромно, вдоль стены партера, мимо нашей новой жизни, в своих старых пиджаках с орденскими планками (в молодости, как вы знаете, они повоевали — прославились на весь мир) — проходят через зрительный зал и сцену; оглядываются на нас без любопытства, как на пустое место; и исчезают в сиянии, о котором можно только мечтать...
Мы живем на одной земле, но — в разных мирах. У кого-то свой причал для яхты и свой ангар для самолета, а у кого-то свой крючок на театральной вешалке.
Что общего у этих людей? Детство и три мушкетера.
Ватники, валенки, горбушка, чинарик... и в этой сталинской нищете (которая ощущалась душой и кожей как яркое счастье) — в ней три мушкетера: Д'Артаньян, Атос, Портос и Арамис...
Почему три? Их же четверо! Господи, кого волнует арифметика. Да, их 4, а называется 3. Название не совпадает никогда. Московская особая — вовсе не особая, а самая обычная; французская булка — вовсе не французская; единственная — увы, не единственная, не первая и даже не последняя. Герои войны? — вот они идут вдоль вагона, поют, в кепку звякают медяки. Разве может герой войны, весь в орденах и планках, — побираться? Нет! Нет! Нет! А вот он хромает, в углу рта цигарка, глаза — мимо, чтобы не споткнуться об твой ужас; неужели это Арамис, ходивший во вражеский тыл брать языка? неужели это Д'Артаньян, заброшенный за линию фронта ради подвесок королевы? Мальчишки играли в трех мушкетеров. Те, кто помладше, только фехтовали (рискуя палкой выбить глаз) и орали "подохни, проклятый гвардеец кардинала!", а те, кто постарше, догадывались принять в игру девчонок, лапали Миледи, тискали Бонасье и катали на раме Королеву.
...Ах, какая тончайшая актерская работа, какое хулиганство!
...Хотите два часа счастья за 300 рублей? — купите билет на "Три мушкетера" в театр "Около" (полное название "Около дома Станиславского").
Это шедевр мирового класса.
Если вам от 3 до 23 — вам ужасно понравится.
Если вам от 24 до 40 — вы будете очарованы талантом, тонкостью игры, остроумием, мастерством.
Если вам... в общем, если вы советский — вы поймете, что до сих пор никто и никогда так красиво не рассказывал вам вашу жизнь, ваше детство, ваши мечты, любовь... Вы (как в детстве!) поскачете в Лондон (не заметив Ла-Манша) — всех убьете по дороге, спасете Эльку-Королеву, и ничего вам не сделает сука-Кардинал, и не поймает участковый Рошфор, а Катька-Бонасье споет под гармошку "ах, кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня", и, высунув голову из-под одеяла, Д'Артаньян крикнет: "Катя, я здесь!", но она не услышит, она поет...
Спектакль весь сделан из добра, любви и души; не спектакль, а облако в штанах.
Об этом спектакле можно писать роман-биографию, можно — историю, учебник истории. Чем больше вы знаете — тем больше получите. Чем вы надменнее — тем меньше. Надутый индюк со своею надушенной раскрашенной индюшкой — не получат ничего. Даже не ходите, потому что с индюшкиной точки зрения — это не спектакль, а просто позор.
В этом спектакле слоёв — бесконечно. В попытках всё рассказать и всё объяснить можно устать самому и утомить читателей, а толку?
Вот дерево. В поисках его души можно стругать и стругать палочку; и вот уже она тоньше спички; еще чуть-чуть — и переломилась. У ног — кучка стружки, в руках — ничего. А где же дерево?
Добавить комментарий