Странно...
Почему здесь так тихо?..
Ведь вокруг всего лишь пара метров кирпича, уложенных чуть больше полувека назад в аккуратную, толстенькую стеночку... За которой Москва. Горластая и бегущая. Кашляющая традиционно-простуженными “москвичовскими” моторами и шаркающая элегантными, вопреки неэлегантности зарплат, туфельками и ботиночками. Бесстыдно горланящая всеакцентными голосами и хохочущая, назло всем проблемам, открытым, рассыпчатым, словно правильно сваренная гречневая каша, смехом...
Почему весь этот оркестр сворачивается в клубок у издевательски-обнадеживающе-зеленых металлических ворот?..
Он что — знает, что дальше ему путь закрыт? Или ему тоже становится грустно при взгляде на еловую аллею в центре бетонного монстра? А может...
Может быть, сударь Децибелл тоже приходит сюда, чтобы встретиться с кем-то, кого он никогда уже не встретит на всех бесчисленных квадратных километрах своей роскошной квартиры с не по-столичному высоким аквамариновым натяжным потолком...
Оно маленькое... Неправильно маленькое. Неправильно уютное. Неправильно красивое...
Неправильно, потому что оно должно быть большим, чтобы вместить всех своих гостей. Неправильно, потому что из уюта не хочется уходить, а здесь либо остаются навсегда, либо уходят поскорее. Неправильно, потому что сюда приходят с несуетными мыслями, а красота есть суета...
Донской. Нет, не монастырь. А тот, что правее...
В роскошной, многоликой, сияющей Москве есть много красивых, легендарных, знакомых любому русскому хотя бы по открыткам или телевизионным экранам мест. И даже Церковь, казалось бы чуждая тяге к славе, с удовольствием подставляет свои сверкающие купола и морщинистые иконостасы под вспышки и софиты. Но... Но что-то останавливает любопытствующих, и прожекторы гаснут, когда видоискатель случайно соскальзывает с парадного фасада туда. В сторону грусти... В сторону скорби... В сторону слез... Вопреки всем уверениям о великолепии того, никому не ведомого мира. Лишь изредка, прощаясь с кем-то, бесконечно любимым чуть большим количеством людей, чем может вместить его уютная кухня, мы бываем приглашены сюда...
Я не вспомню, сколько мне было лет, когда я впервые пересекла границу тишины перед тогда еще мышино-серым, напоминающим кадры из старых, черно-белых фильмов о концлагерях, непонятным для круглой бантично-хвостиковой головы угластым утесом. Я только помню, что тянущая боль внутри соседствовала со жгучей неловкостью при виде пыльного барельефа на стене “нового” тогда дома со странным, то ли медицинским, то ли цветоводческим названием “колумбарий”... Мне было неловко поднять глаза на голого дяденьку, лежащего перед склонившимися над ним незнакомыми плачущими людьми... Но эти люди, их невидимые, но такие ощутимые слезы как раз и заставляли какую-то невидимую ниточку внутри тянуть и тянуть что-то, чему я не знала названия, к горлу, туда, где рождается колючий колобок плача...
Таким я запомнила Донской Крематорий в моем, таком уже далеком детстве.
А еще я запомнила тихий Вечный Огонь. Тихий. Домашний. Такой, у которого можно остановиться на бесконечные пять минут тишины. И не чувствовать себя на витрине. Витрине “патриотизма”. Витрине “сопереживания”. Ибо не существует патриотизма напоказ. Как не существует и “со-переживания” — мы переживаем сами по себе, а не за компанию... Здесь пляшущие язычки издают тихое шипенье, напоминающее звук родной, домашней конфорки. Здесь пламя не доказывает свою силу, побивая рекорды великих прыгунов — оно всего лишь ростом по локоть пятнадцатилетнему мальчишке... Тому самому, который, вынув из букета астр, принесенных бабушке, одну, самую пушистую, положит ее перед жарким дрожащим бутоном. Просто так. Потому что так получилось...
Здесь мало крестов. И не в том дело, что по сути должно быть больше Звезд Давида. Просто... Просто здесь каждый камень разговаривает с тобой. Просто каждая фотография здесь рассказывает тебе о чем-то... О чем-то своем. О чем-то совсем не похожем на то, что расскажет ее соседка. А единые символы слишком уравнивают... Поэтому неизвестная девушка, обнявшая серый мрамор, вырастая из трепещущего цветка камня, поведает тебе красивую в своей тайне, и библейски трагичную историю, сведенную кем-то, бесконечно любящим, в короткую фразу без начала и конца — “Светя другим, сгорела...”
Здесь каждый памятник — словно дом. Тот самый, большой, свободный дом, о котором мы так грустим временами. Тот дом, где под одной крышей объединяются поколения. Где нет места обидам и раздорам. Где июльское утреннее солнце пускает радужных зайчиков, отражаясь от слезинки в кубике брынзы на громадном завтрачном столе, за которым дедушка неряшливо посыпает хлебными крошками седоватую бороду, бабушка привычно нестрашно ворчит на внуков, а невестка игриво стискивает под бахромой скатерти голую коленку новоприобретенного супруга... Здесь кованые оградки не отделяют ушедших друг от друга, предоставляя долгожданную отдельную жилплощадь — здесь полированный гранит заботливо объединяет семьи в той самой любви и благоденствии, о котором они так мечтали когда-то...
Здесь нет помпезности Новодевичьего. И нет славы Ваганьковского. И вряд ли многие помнят, что именно здесь где-то отныне живет великая и непостижимая Раневская. И хорошо, что немногие. Потому что и тогда, почти полтора десятка лет назад, она предпочитала одиночество и тишину... Донской уважает право своих хозяев на тишину. Он свято охраняет это право. Он не приваживает зевак и не прикармливает репортеров. Здесь вы в безопасности. Придя сюда, вы не боитесь, что ваши слезы или улыбки станут достоянием бессердечной толпы, перехваченные на полдороге к маме, так и не коснувшись ее теплой щеки, живущей теперь за прохладной керамикой фотографии...
Здесь красиво. Здесь уютно. Здесь по-домашнему мало места...
Правильно красиво. Потому что безысходность грусти расставания не соперничает с суетностью красоты — они помогают друг другу дарить покой ушедшим и утешение остающимся...
Правильно уютно. Потому что в тепле и уюте душа смелеет и раскрывается, готовясь к общению...
Правильно тесно. Потому что не метрами измеряется близость душ, ибо им никогда не бывает мало места рядом друг с другом...
Я еще вернусь туда. Вернусь не раз. Прежде чем останусь там навсегда... Но временами память опережает сверхзвуковые лайнеры и заставляет вновь и вновь проходить по еловой аллее в центре бетонного монстра, окунаясь в эту странную, нелогичную тишину...
И меня уже не пугает порозовевшее в ногу с модой и ставшее не таким угластым здание, где я в последний раз видела любимое лицо в трех измерениях...
Я просто прихожу туда, чтобы снова сказать: “Ну, привет, мам...” и не стесняться, что кто-то увидит мои слезы — мы там все свои....
Добавить комментарий