 |
| Анатолий Якобсон во время редактирования "Хроники текущих событий". 1972 г. Photo Courtesy: Ludmila Alexeeva. Soviet Dissent. 1985. |
|---|
Tот, кому посвящена эта книга1, покоится на Масличной горе в Иерусалиме. Она выпущена к 75-летию со дня рождения Анатолия Якобсона, ушедшего из жизни очень рано — сорока трех лет от роду. Восемьдесят участников, знавших Анатолия при жизни, поместили в сборнике свои свидетельства восхищения, любви, сочувствия и признательности. И это через 33 года после смерти "героя".
Кто же он — тот, кто удостоился посмертного сборника любовных признаний? Учитель — и это его главная миссия. В этом смысле Анатолий Якобсон не зря закончил Педагогический институт, попал туда по призванию, хотя, по воспоминаниям однокашников, будучи отличником и стипендиатом, на занятиях появлялся редко. Жаль, что нет в этой толстой книге ответа на возникающий вопрос, откуда и как добывал Анатолий свои глубокие, не укладывающиеся в советский образовательный канон знания в области литературы и истории, о коих наперебой говорят его ученики; по всей видимости, — добывал из книг, сидя в библиотеках, копаясь в библиотечных фондах, отыскивая раритеты везде, где можно, — короче, используя давно известный способ самообразования. При этом не исключаю, что в бытность Якобсона студентом историко-филологического факультета МГПИ были там и настоящие Учителя, способные заразить и повести за собой, как были они в мое время.
Книга воспоминаний о Якобсоне, на мой взгляд, выходит за рамки подобного рода сборников и претендует на некую общезначимость и общенужность в сегодняшнем российском обществе. Почему? Попробую объяснить.
Будучи яркой, самобытной фигурой, чья разносторонняя деятельность включала, кроме преподавания и работы переводчика и литературоведа, еще и защиту гражданских прав — с писанием Открытых писем и редактированием подпольной "Хроники текущих событий", — Анатолий Якобсон являл собой образец того поколения и того общественного движения, которое с легкой руки Станислава Рассадина стало называться "шестидесятниками". С равным правом сегодня мы причисляем к ним и диссидентов-правозащитников, подобных самому Якобсону и его бесстрашным друзьям, и тех, кто как Булат Окуджава, самим своим ремеслом слагателя и исполнителя неофициального "фольклора" взламывал существующую советскую парадигму и разрушал ее.
Феномен этого поколения, чья юность застала самый конец сталинского правления и последовавшую за ним "оттепель", мало изучен, а между тем какие судьбы прошли мимо нашего внимания, какие удивительные личности! Составители сборника — а один из них, Юлий Китаевич, принадлежит как раз к этому поколению — проделали громадную работу, собрав в комментариях все доступные сведения об авторах воспоминаний, среди которых большое число именно "шестидесятников".
Для меня было новостью, что еще до смерти тирана в Москве существовала молодежная организация "Союз борьбы за дело революции", 16 участников которой были арестованы органами и обвинены по 58-й статье. Троих расстреляли, десятерых приговорили к 25-летнему лагерному сроку. Среди этих десяти была Майя Улановская, студентка-первокурсница, в будущем жена Якобсона и мать его сына Саши.
Помню, в конце восьмидесятых на волне Перестройки появилась в печати книга Анатолия Жигулина "Черные камни", все во мне всколыхнувшая. Автор, двадцатилетним попавший в сталинский лагерь, был одним из членов подпольной молодежной организации, верящей в возможность коммунизма "с человеческим лицом". До того мне казалось, что все сидевшие при Сталине по политическим статьям были посажены по сфабрикованным обвинениям. Было открытием, да еще каким! — что находились и в ту кромешную пору люди, не порабощенные страхом и не убоявшиеся государства-убийцы!
Знаменательно, что именно из числа молодых — школьников, студентов...
Майя Улановская и ее "подельники" пострадали в сущности за то же, что и Жигулин, и примерно в те же самые годы. Можно ли после этого говорить, что активного внутреннего сопротивления при сталинизме не существовало?
Важным для понимания того поколения был для меня и такой сюжет, ярко описанный Леонидом Лозовским. В 70-е годы компания 30-40-летних "диссидентов" из Москвы и Новосибирска (один из них Анатолий Якобсон) отправилась не куда-нибудь в Подмосковье, а в Якутию — на заработки. После прочтения этого на редкость любопытного материала с неменьшим интересом погружаешься в комментарий, где в манере скупо перечислительной говорится о фантастических людях и судьбах.
В "ватаге отменные подобрались человеки"2 — физики, математики, лингвисты; костяк их составили "подписанты" "письма 46" (1968), протестовавшие против закрытых процессов и, естественно, после этого выгнанные с работы, сидевшие и т.д. Среди прочих Константин Бабицкий — один из мужественной семерки, вышедшей на Красную площадь в знак солидарности с восставшей Прагой3. Не знала, что бунтарь был к тому же и поэтом-"бардом", чьи песни любил Анатолий Якобсон. Или еще одна судьба: Игорь Хохлушкин (1927-2002) совсем юнцом арестованный в конце войны за антисоветскую деятельность. Дальше выписываю из комментария: "Ничего не подписал. Отсюда и мягкий приговор (5 + 3). Следы от плоскогубцев на руках и от гашения окурков на ногах остались до конца жизни. И еще — ямка в груди от лопаты на лагерных работах...". Люди эти не ломались, не уходили после "отсидки" в тень — недаром один из видевших "якутскую ватагу" отозвался о них, как о "пригоршне алмазов". Тот же Хохлушкин впоследствии подписывал "письмо 46", участвовал в "Хронике текущих событий" — власть соответственно реагировала...
Вспоминается популярная песня середины 60-х с незамысловатым припевом "А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги". Сейчас подумалось, что цензура помешала выговорить истинную причину "езды за туманом" — жажду свободы. Не могу не привести поразительный кусок из воспоминаний Леонида Лозовского: "Потом я заговорил, что хорошо бы организовать поселение. Где-нибудь на Кольском или на Восточном Саяне (на мой взгляд, это два самых прекрасных места в стране). Только друзья. Где каждый бы занимался любимым делом. Литературой, матлингвистикой, математикой, физикой. Сообща, не надрываясь, и огородик для собственных нужд не в тягость. Я бы, например, охотился, рыбачил в свое удовольствие. Кто-то музицировал бы...".
Идеалисты 60-х! Ведь это мечта социалистов-утопистов, словно перекочевавшая в якутское лето 1972-го прямехонько из снов узника Алексеевского равелина Николая Чернышевского.
Итак, один из драгоценных пластов книги, по-особому актуальный в наши дни, — это свидетельство о "шестидесятниках", людях поколения Анатолия Якобсона.
Второй, не менее актуальный пласт, связан с педагогикой. Будучи учителем по призванию, Якобсон не сразу смог устроиться в школу4 — работал грузчиком на Заводе малолитражных автомобилей. Потом друзья привели его в школу — сначала в № 689, а затем в легендарную Вторую.
Надо сказать, что не только во Второй, но и в 689-й школе, помимо Якобсона, были прекрасные учителя-словесники — та же Татьяна Червонская, о которой с благодарностью вспоминает такой ершистый ученик, как Николай Кульбак, ныне известный художник, — или Юна Вертман, увлеченная театром, работающая над диссертацией... И даже на этом фоне Якобсон выделялся. Если суммировать: старшеклассников поражала его манера — сочетание страстности и искренности.
Написала — и подумала, что именно страстность и искренность поражали меня во Владимире Высоцком, якобсоновском сверстнике, прожившем такую же короткую и яркую, факелом сгоревшую жизнь. Наверное, были похожи.
Феномен Второй школы, приютившей Якобсона и ставшей для него "своей" на целых пять лет, удивителен. Его стоит изучать, памятуя о будущем. Сегодняшняя российская школа, как кажется, перестает быть центром интересов школьника и кафедрой для учителя, да и идет она нынче в "западном" направлении, изгоняя гуманитарные предметы из программы и устные ответы из экзаменов, вводя ЕГЭ, ориентирующий на механическое заучивание, а не на работу мысли, — такой школе опыт, накопленный во Второй физмат, не нужен, но, возможно, он пригодится для школы будущего. В сборнике, один из составителей которого — Александр Зарецкий — учился у Анатолия Александровича, есть специальный раздел "Вторая школа о Якобсоне" с подразделами "Учителя" и "Ученики". Страницы эти не могут не вызвать, особенно у таких, как я, проработавших в советской школе много лет, сложный спектр чувств — удивление, восхищение, зависть...
Атмосфера — вот то главное, что отличало детище Владимира Федоровича Овчинникова, директора Второй с момента ее основания в 1956-м году до его увольнения и последовавшего за сим разгрома выпестованной им школы в 1971-м. Катастрофа разгона Второй школы была отражена в "Хронике текущих событий", редактируемой Якобсоном. Сам он, уйдя в общественную деятельность и в переводы, к тому времени уже три года как в школе не работал, но "искавшим крамолу" хватило улик и без него. Подозрителен был для "проверяльщиков" этот своего рода Царскосельский лицей, где воспитатели юношества вдохновлялись не "кодексом строителей коммунизма", а высокой наукой, искусством, поэзией, где на уроках звучали формулы высшей математики и вышедшие из "небытия" имена — Пастернака, Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама...5
Не верится, что учителя школы, как пишет Татьяна Ошанина-Успенская, "были свободны от советской идеологии", все же Вторая существовала не в вакууме, а в пространстве советского государства, с его партконтролем, проверками методистов, утвержденными сверху программами... Но, как я понимаю, до времени администрации удавалось "нивелировать" вмешательство этих сил в жизнь школы. При всем при том и школьники, и учителя не могли не ощущать "чужеродность" того, что происходило "внутри", тому, что правило бал "вовне". Недаром один из бывших учеников написал в своих записках, что "школа существовала вопреки (курсив мой, — ИЧ) желанию советских властей".
В таком вот крошечном "оазисе свободы" и проходили субботние лекции Анатолия Якобсона о русских поэтах, на которые сбегалось пол-Москвы — школьники, их родители, их любящие стихи друзья...
Вот мы и дошли наконец до главного героя сборника. Рассказ о нем — еще один важнейший пласт книги, — многоголосое свидетельство о необыкновенном "обыкновенном" человеке.
В одной из мемуарных заметок выражается простодушное удивление: почему Анатолий Якобсон, работавший простым школьным учителем, не будучи ни великим писателем, ни выдающимся литературоведом, издавший при жизни, да и то за границей, всего одну книгу ("Конец трагедии", Нью-Йорк, 1973), остался в российской истории столь славен и почитаем? И, правда, почему? Кто-то даже сравнил его с легендарным Сократом, не написавшим ни строчки, но прославленным благодаря своему ученику Платону, воссоздавшему в своих диалогах личность учителя и его "уроки..." Что ж, есть, есть в этом сравнении доля истины.
В воспоминаниях, а значит и в душах учеников, Якобсон остался как личность уникальная, обладающая особым даром воздействия на аудиторию. Пишут о "вулканической" мощи его темперамента, особенно в важные моменты жизни. И здесь вспоминается "неистовый Виссарион", который вел себя точно так же, когда дело касалось его убеждений. Белинский был хилого телосложения, болезнен, внешне неказист. Про Анатолия Якобсона этого не скажешь. Характерно, что амплитуда восприятия его внешности необыкновенно широка и разнообразна. Для кого-то он красавец с вьющейся копной волос, с голубыми глазами, мужественным красивым голосом, для кого-то — человек мало следящий за собой, растрепанный, нервный, вечно крутящий в пальцах "спасительную" веревочку...
Однако все подчеркивают его физическую силу и боксерскую закалку.6 Некоторые мальчики проверили на себе недюжинную крепость "историка", будучи вышвырнутыми из класса — не болтай на уроке! Этот учитель иногда прибегал к "не педагогическим методам", кстати сказать, журнала не заполнял, случалось, рассказывал на уроках анекдоты, делился с учениками своим сиюминутным и даже... боюсь произнести... мог выпить с кем-то после школы... Это я к тому, что не был он "образцовым учителем" из методичек того времени, где означенный персонаж наделен уныло линейным набором положительных черт: честный, идейный, без вредных привычек и т.п. Якобсон был Якобсоном — с только ему присущими страстностью, несдержанностью, постоянным внутренним императивом помочь слабым и преследуемым, с любовью к женщинам и тягой к алкоголю, а также с органичным как дыхание пребыванием в русской культуре...
И вот с этим органичным "пребыванием в русской культуре" фатальным образом — а объяснений его отъезда много, и все вполне резонные — оказался в Израиле, где прожил пять мучительных лет. Вообще-то уезжать он не хотел, самые дорогие люди из числа литераторов — Давид Самойлов, Лидия Чуковская — отъезд осуждали, но — случилось. Прочитайте замечательные воспоминания его израильских друзей Владимира Фромера, Эли Люксембурга — а Анатолий обрастал друзьями мгновенно, — и вы поймете, что вовсе не эта земля стала причиной добровольного его ухода из жизни. Муссируется тема депрессии, психической болезни... Наиболее приемлемым объяснением его самоубийства кажется мне высказанное одним из мемуаристов предположение об одинаковой неприкаянности "Тоши" Якобсона как в тогдашней России, так и в Израиле: "он был слишком талантливым и независимым и для России, и для Святой Земли".
Осталось сказать о тех, кто работал над сборником. Здесь нельзя не упомянуть покойного Василия Емельянова, чья Мемориальная сетевая страница о Якобсоне стала, как я поняла, основой представленного материала. Составители сборника Александр Зарецкий и Юлий Китаевич проделали колоссальную работу: собрали и обработали материалы, провели или обеспечили записи многочисленных интервью, снабдили мемуарные заметки подробными комментариями и не забыли сообщить читателю — редкая научная щепетильность, — кто эти интервью проводил и кто их редактировал. Поначалу мне казалось, что подобного рода сборник непременно должен содержать литературоведческие статьи Якобсона и его книгу о Блоке. Сейчас вижу, что этот материал был бы избыточным при том огромном количестве включенных в книгу стихов и переводов и самого Якобсона, и его друзей и учеников. Читатель оказывается с головой погружен в поэзию, все мемуаристы цитируют чужое или свое и, кстати сказать, среди воспитанников Якобсона — даром что математики! — литераторов и поэтов предостаточно. Вот уж точно: учитель, воспитай ученика! Замечаний не так много. Некоторые интервью показались по своей схеме похожими на допрос. Поскольку часть из них проводилась с бывшими "диссидентами", ассоциация возникала весьма определенная. Но это почти из раздела юмора. А вот что порой мне мешало, так это повторяемость материала. Целый ряд стихов, и порой очень длинных, цитируется дважды (например, "Прощание" Давида Самойлова). Из воспоминания в воспоминание, случается, переходят одни и те же истории. Так рассказ о том, что у Овчинникова с Якобсоном был договор: если пребывание последнего станет для школы опасным, он уйдет, — встретился мне по ходу чтения раз пять или шесть. Но все это пустяки в сравнении с главным — созданием содержательного памятного сборника.
Спасибо авторам за то, что открыли перед нами эту удивительную жизнь! И вот что еще. Так случилось, что могила Анатолия Якобсона расположена на Масличной горе, где похоронены праведники, которые, по еврейскому преданию, первыми встретят Мессию. Самое место для учителя и поэта.
1 Памяти Анатолия Якобсона. Сб. воспоминаний к 75-летию со дня рождения. M-Graphics Publishing, 2010, Бостон, составители: Александр Зарецкий, Юлий Китаевич.
2 Из письма Анатолия Якобсона из Якутии Лидии Чуковской.
3 25 августа 1968 года с лозунгом "За вашу и нашу свободу" на Красную площадь вышли Наталья Горбаневская, Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Вадим Делоне, Павел Литвинов, Виктор Файнберг, Владимир Дремлюга.
4 Не мешал ли трудоустройству молодого специалиста с красным дипломом пресловутый "пятый пункт"?
5 Не последнюю роль, в разгоне школы, как кажется, сыграло и то, что Овчинников брал на работу евреев, что не поощрялось советским руководством.
6 Жизнь заставила интеллигентного еврейского мальчика пойти в боксерскую секцию — только так можно было защитить себя от оскорбительного "жиденок". Схожая мотивация привела в бокс израильского приятеля Якобсона Эли Люксембурга, бывшего ташкентца.
Добавить комментарий