Станислав Лем: «Мой день длился по 18-20 часов в сутки»

Опубликовано: 16 мая 2003 г.
Рубрики:
      Человеку из Союза не нужно объяснять, кто такой Станислав Лем. Уже сколько лет мы читали его книги, каждый раз поражаясь неожиданным поворотам фантазии, провидению и особому гротеску этого писателя. Но вот, начиная, пожалуй, с середины 80-х, его новые произведения перестали до нас доходить, и даже не было известно, где он, пишет ли и жив ли вообще. А дело в том, что когда социалистическая Польша «заколебалась» и активно выступила «Солидарность» (руководители которой впоследствии наделали немало ошибок), Лем, не имея возможности на все это влиять и многого не одобряя, уехал и год жил в Германии, а потом несколько лет — в Австрии. Все это время он продолжал писать, в основном на философские темы, его статьи с большим интересом читались в Германии (в немецкой энциклопедии он даже значится не «писателем», а «философом»). Правда, иногда Лем позволял себе порадовать читателей прежней выдумкой и юмором: как-то в немецком «Плэйбое» появился его рассказ «об изобретении «спермодема» — устройства, с помощью которого можно сделать беременной женщину, находящуюся на другой стороне океана»(!).

      В начале 90-х, когда Польша уверенно стала на новый путь, Лем вернулся домой. И вот в 2002 г. в краковском издательстве вышла толстая книга его бесед (лет за двадцать) с журналистом Ст. Бересем, почти единственным из журналистской братии, с которым Лем чувствовал себя легко и соглашался говорить. Говорили они о многом: о книгах и фильмах, о техническом прогрессе и его затейливых путях, о космосе, «иных цивилизациях» и науке; рассказывал Лем, по настоятельной просьбе собеседника, и о себе (до этого о нем в предисловиях к книгам скупо сообщалось: «родился — написал то-то — живет в Кракове», еще — лишь о раннем детстве, и, избирательно, рассказывалось в его повести «Высокий замок»). В беседах Лем тепло вспоминал свой родной Львов, который он с родителями покинул после войны — они не хотели становиться советскими гражданами. Начав учиться в тамошнем

      «Державниму медичниму iнститутi», он продолжил учебу в Ягеллонском университете Кракова.

      Рассказывал Лем и о своих первых писательских опытах: о повести «Человек с Марса», написанной еще в годы немецкой оккупации, о «Больнице преображения», из-за которой его то принимали, то исключали из Союза писателей; вспоминал он и давнюю пьеску, где действовал «ученый Мичуренко, любимый ученик Лысюрина», который скрестил кактус с коровой — и теперь кактус давал молоко! На вопрос журналиста, вступил ли он в партию, Лем отвечал, что нет — хоть Путрамент (некто вроде советского Фадеева) его уговаривал. Уговаривал, кстати, Путрамент искренне — это позже он прозрел и даже написал для режиссера Вайды сценарии фильмов «Человек из мрамора» и «Человек из железа». А потом у Лема пошли великолепные книги: «Солярис» и «Голос господина», рассказы о пилоте Пирксе и «Звездные дневники Ийона Тихого», сборник «мнимых рецензий» и два тома анализа американской научной фантастики, совершенно необычная «Сумма технологии» и многое другое. Явилась международная известность и переводы на разные языки; на сегодня его произведений «насобиралось» на 44 тома, а общий их тираж составил 28 млн. («Куда мне до Агаты Кристи с ее 400 млн., и даже до «Гарри Поттера», — говорит Лем, добавляя с усмешкой, — «но я работаю в другой области»). Дома, в Польше, его долгое время считали писателем «для детей старшего школьного возраста», при этом поругивая, что он «берется за все виды науки, не будучи специалистом ни в одной», — и это про Лема, которому многие университеты (в том числе и львовский) присвоили звание профессора honoris causa, не говоря уже о высочайших оценках его знания и провидческого таланта, признанных крупными мировыми учеными! Эх, старая история о пророке в своем отечестве...

      Сейчас Лем, вместе с женой Барбарой, продолжает жить в Кракове; у него есть сын Томаш — литературный переводчик, есть и внучка. В прошлом (кажется, сентябре — точно месяца не знаю) ему исполнился 81 год. Ежедневно он получает «по килограмму почты»: с просьбой об автографе, о его портрете («просят обычно два — один для себя, а другой для обмена, — наверно, на более ценного писателя»), его хвалят, благодарят, задают вопросы о будущем человечества и об «инопланетянах». Самой приятной неожиданностью, рассказывает Лем, был случай, когда во Вроцлаве он оставил на ночь свою порядком грязную машину на стоянке, «а наутро, представьте, она оказалась чистенькой — какой-то мой поклонник ее безвозмездно помыл!» Лему, завзятому лыжнику, уже недоступны высокие снежные вершины любимых Татр, но кругозор, интерес, новые идеи, желание и способность писать он сохранил.

      Чтобы читающий эту статью услышал голос «самого Лема», я приведу здесь (в своем переводе) несколько его ответов-рассуждений из новой книги, которая так и называется «Так говорит... Лем».

      - Мне жаль, что зимой я не могу сесть в сани, которые везет лошадка, покрытая кожаной попоной, а из под попоны выступает ее круп. Я, конечно, понимаю, что современный непоседа-джип куда удобнее, но это не то же самое. На вопрос, что предпочесть — любовь с красивой живой женщиной или с ее великолепной копией (что это копия, можно убедиться по наклейке на ее попке «Мade in...») почти каждый ответит, что выбрал бы ту первую. Почти каждый.

      - Больше всего я стал отговаривать спрашивающих от писательства, когда голову поднял коммерческий подход. С тех пор я всегда толкую — чтобы стать писателем, нужно изрядно помучаться, а лучше всего заиметь богатую тетушку.

      - Я всегда стремился соотносить свое творчество с действительностью. И вот действительность реализовала мои фантастические идеи, часто в карикатурном виде. Примером тому могут служить японские игрушки. О подобных штуках я писал, но никогда мне в голову не приходил массовый выпуск электронных собачек и кошечек. У нас дома есть собаки, но ни одной из них я не променял бы на керамического болванчика, который ходит и делает вид, что лает.

      - Во время ПНР я иногда выступал на краковской радиостанции с циклом научно-популярных лекций, позже их передавали и в Варшаве. Это имело смысл, я мог о многом рассказать. А сейчас, когда ко мне являются телевизионщики, то сразу предупреждают: «Поговорите о чем-нибудь минут 8-10 на камеру, а потом мы все сами смонтируем». О чем можно за эти минуты рассказать, тем более, что половину и так вырежут? «Расскажите, ну, хотя бы, что-то про Краков! Или про свое первое любовное свидание». Таков интеллектуальный уровень родимых организаций культуры. Страшное дело!

      - Я думаю, что Квасневский справляется с ролью президента, а кушал ли он до этого маленьких детей на завтрак и сколько, сегодня значения не имеет, потому что главное — это то, как он ведет себя сейчас. Да и при коммунистах он особых заслуг не имел, потому что трудился в области физкультуры и спорта. Я этим специально не интересуюсь, даже спортивные вкладки из газет сразу выбрасываю. Не беспокоит меня вовсе, на сколько метров и где прыгнул наш будущий олимпиец. И вообще прыгал ли он. По мне он мог бы с таким же успехом прыгать у себя дома на диване.

      - Да, кое-что в Польше строится, но вы лучше посмотрите на Чехию и Словакию. Во время Гусака у них было хуже всех, теперь же там — завод автомобилей-фольксваген, а сеть автострад в восемь раз больше, чем у нас. В Польше есть только превосходная транспортная дирекция с очень хорошей зарплатой. Мы, единственные в Европе, имеем в столице всего полтора километра метро, хоть его дирекция еще больше, и на ее зарплату идет, наверно, больше денег. У поляков — одна нога в новом ботинке и чепрак узорный, зато другая — босая, и видно грязную пятку. Так выглядит Польша, если не смотреть на нее с парадной трассы Краков-Закопане.

      - Чтобы показать «температуру» моих встреч в Советском Союзе, я расскажу тут две истории. Когда меня доставили в Харьков, и нужно было ждать, пока вагончики, которые тянул специальный тягач, подъедут к трапу, встречающие ученые как-то «вынули» меня из самолета и усадили в «Волгу», сразу помчавшуюся в город. Забавная картинка — я просто утопал в хризантемах, будто достойный покойник, которого везут на кладбище, — на мне лежала целая гора белых, мокрых и очень холодных цветов; в Харькове, наверно, больше цветов не осталось, все были тут. Я пробыл там два дня, но не увидел даже ни одной улицы. А когда перед самым отъездом в Москву несколько десятков профессоров и доцентов сопровождали меня пешком до гостиницы, и вдруг на нашем пути показался пьяный, которого заплетающиеся ноги несли по синусоиде, то все они окружили меня, словно квочки, охраняющие птенца от ястреба, чтобы этого позора я не видел.

      Вторая история случилась, когда профессор Капица — Нобелевский лауреат, ученик Резерфорда, «старейшина советских физиков» — захотел со мной побеседовать. Он пригласил меня в свой институт и, к страшному разочарованию сотрудников, завел в свой кабинет и закрыл его двери на замок. И мы говорили с ним о всяких делах на земле и на небе. Когда я вышел и увидел огорченные лица, то легкомысленно предложил, что если кто хочет со мной поговорить, то может прийти вечером в гостницу. Пришло столько народа, что я ужаснулся. У меня была большая комната, но все стояли, сесть нельзя было даже на полу. В присутствии, наверно, 60-ти человек состоялось там нечто вроде митинга. Чего они от меня ждали, и чего уже стоит моя литература, не скажу, — но все это было очень искренним и настоящим.

      - В СССР меня издавали громадными тиражами, а переводы делали известный астрофизик, известный математик и даже некий японист, т.е., люди вовсе не из писательского мира. Расскажу о невероятных событиях, приключившихся там со мной. Когда я, уже много лет тому, приехал в составе писательской делегации в Москву, то под сильным и активным нажимом научных кругов, студентов и членов Академии наук был сразу же «отсоединен» от группы, для которой имелась установленная программа встреч и посещений. В течение двух недель я практически этих своих коллег не видел, потому что побывал в университете, на атомной электростанции, в Институте высоких температур, и еще в Харьков меня возили. Под напором ученых польское посольство даже организовало коктейль-прием, на который, чтобы меня приветствовать, явилась элита советской науки. Это были сумасшедшие недели, когда посольский секретариат стал моим секретариатом — такое неимоверное количество приглашений прибывало с разных сторон. К этому позже присоединились космонавты Егоров и Феоктистов, которые меня совсем уже выпотрошили.

      Когда на следующий год я снова приехал с какой-то делегацией, то все повторилось, но в большем масштабе. Я помню свою встречу со студентами московского университета, на которую рвались такие толпы, что я, наверно, выглядел как Фидель Кастро среди своих обожателей. Могу добавить, что я вообще не имел возможности познакомиться с советской жизнью, потому что от нее меня отделяла человеческая стена. Тогда я был еще молодой и выносливый, и мог все это выдержать, а день мой длился по 18-20 часов в сутки. Во всем этом, что интересно, участвовали массы ученых, меня возили в частные дома, в библиотеку им. Ленина, к президенту Эстонской Академии наук, но не было там ни одного писателя. Только я. У меня было ощущение какого-то странного триумфа, странного, потому что мне хотелось, чтобы все это происходило дома, в Польше.

      Пока перевода сборника этих бесед на русский (и на английский) нет, но вне сомнения, что скоро он появится — книга этого заслуживает.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки