Сегодня вспомнилась одна наша боевая операция. Потом о ней долго писали на первых полосах газеты. Федеральный прокурор Харрис, расследовавший действия «Революционной армии», был приговорен нами к смертной казни. Соответствующие письма мы разослали в редакции газет, на телевидение. После этого власти выделили Харрису казенную машину и охранника. Охранник по утрам сопровождал прокурора на работу, присутствовал во время его выступлений в зале суда, вечером отвозил домой. Харрис жил в Манхеттене, возле Центрального парка. В вестибюле его дорогого многоквартирного дома весь день восседал за стойкой швейцар.
Сперва мы досконально изучили расписание Харриса. По вторникам, в утренние часы, он предпочитал работать дома. Каждый вторник, в 11: 15 утра, пунктуальный Харрис выходил с охранником из подъезда и садился в машину. К тому времени жильцы дома уже разъезжались по делам, вероятность встретить кого-нибудь в вестибюле была минимальной. Требовалось лишь ненадолго выманить из вестибюля швейцара. Все было подготовлено и просчитано Урсулой по минутам. Мне она поручила главную роль.
Вижу это октябрьское утро. Через улицу, на полянке Центрального парка, тучная мамаша играет в мячик с малышкой-дочкой. Ветерок перекатывает под деревьями пожухлые листья. Ветерок теплый, но меня почему-то слегка знобит. Я стою на автобусной остановке, больше никого нет. На мне широкая желтая куртка. Мою раннюю лысину прикрывает парик — длинные темно-коричневые волосы спускаются на лоб. На руках перчатки — чтобы не оставить где-нибудь отпечатков пальцев.
Вдоль обочины запаркованы автомобили. В одном из них, чуть позади остановки, сидят Урсула и Тимоти. Стараюсь не глядеть в их сторону. Рядом — вход в подъезд дома, где живет Харрис. Через стеклянную дверь виден швейцар за стойкой. Сбоку от стойки дверь в подвал, там хранятся баки с мусором. По вторникам, около полудня, эти баки забирает мусоровоз. Приехав, водитель мусоровоза по мобильному телефону звонит со двора швейцару — тот спускается в подвал и открывает дверь во двор.
Бросаю взгляд на часы — 11: 10. Впереди, на свободном месте у обочины, останавливается машина со знакомым номером. Из нее выходит долговязый охранник. По прежним наблюдениям я уже хорошо знаю его насупленное лицо.
Швейцар открывает ему дверь подъезда. Охранник входит в лифт. Швейцар возвращается к стойке. Видимо, звонит его телефон — он снимает трубку, что-то коротко отвечает и скрывается за дверью в подвал. Ясно: это Тимоти, назвавшись водителем мусоровоза, позвонил швейцару по мобильному телефону. Пора. Нащупываю в кармане два ключа, раздобытые нами заранее. Один — от входной двери. Открыв ее, оказываюсь в вестибюле. Где-то наверху зашумел лифт. Быстро подхожу к двери в подвал, засовываю второй ключ в замочную скважину и поворачиваю его. Теперь швейцару не выйти.
Замираю возле двери лифта. Рука внутри правого кармана куртки сжимает пистолет с глушителем. Неторопливо шумит приближающийся лифт. Останавливается. Створки раздвигаются. Охранник делает шаг вперед, но я на его пути. Наши глаза встречаются. В его взгляде — недовольство, потом недоумение. И вдруг он все понимает. Его рука ныряет под пиджак, к кобуре под мышкой. Поздно. Не вынимая пистолета из кармана, я стреляю ему в живот. Именно в живот — выше может быть надетый под рубашку бронежилет. Выстрел! Второй! Третий! Охранник начинает медленно валиться на меня. Я отталкиваю его, и он сползает на пол лифта, только ботинки высовываются наружу.
Реакция у Харриса быстрая. Еще когда я отталкиваю от себя тело охранника, Харрис, мгновенно оценив ситуацию, нажимает на кнопку верхнего этажа. Створки съезжаются навстречу друг другу. На лисьей мордочке прокурора мелькает надежда. Но ботинки охранника не дают створкам сомкнуться. Вытянув руку с пистолетом, разряжаю в Харриса всю оставшуюся обойму. Заталкиваю высовывающиеся ботинки внутрь кабины. Створки, наконец, смыкаются. Вздрогнув, лифт начинает свой путь наверх.
Дергается дверь, ведущая в подвал, — ее пробует открыть запертый там швейцар. Пусть пробует, сколько хочет. Быстрым движением надеваю черные очки. Потом снимаю куртку, выворачивая ее в рукавах. И опять одеваю. Цвет куртки теперь другой — вместо желтой она стала темно-серой. Да и дырки в кармане, образовавшиеся после моих выстрелов в охранника, теперь не видны.
Выхожу из подъезда. На тротуаре — никого. Через улицу, на полянке Центрального парка, мамаша с дочкой играют в мячик. В голове у меня гудит. Неторопливо подхожу к нашей машине. Тимоти уже выворачивает ее на проезжую часть. Все, дело сделано…
Каждый раз после проведенной операции мы затихали на время, перебиралась в другой штат, в другой большой город. В больших городах легче раствориться, исчезнуть из поля зрения копов. И все равно исход был предрешен. Раньше или позже огромная карательная машина самой мощной мировой державы должна была поглотить нас. Кольцо вокруг нас сжималось. Испуганные потоками крови, отказывали в помощи «сочувствующие». Двери в их домах и квартирах, где прежде можно было спокойно пересидеть очередной всплеск розыскной активности ФБР, все чаще оказывались для нас закрытыми.
А тут еще неудачно прошла «экспроприация» банка.
Как обычно, за пару часов до нее со стоянки возле супермаркета мы угнали автомобиль. На нем — к вечеру, перед закрытием — подъехали к банку. Наша боевая группа состояла из пяти человек. Роль каждого была четко обозначена Урсулой. Каждый имел свой номер — чтобы во время операции обращаться друг к другу, не называя имени. «Первой» была Урсула.
В дверях банка мы мгновенно натянули на головы шапочки, закрывающие лица — лишь с прорезями для глаз. Автоматы, вытащенные из-под широких курток, дали очереди по телекамерам. Раздался резкий голос Урсулы: «Революционная армия! Всем на пол — лицом вниз, ладони на затылок!» Под дулом автомата кассирша трясущимися руками переложила пачки денег из сейфа в наши сумки. Чтобы нагнать больше страха, на прощанье прозвучали еще выстрелы — в потолок. Уже спустя четыре минуты «первая», «второй» и «третий» с туго набитыми сумками в руках усаживались в автомобиль.
На беду, один из лежавших на полу посетителей банка оказался полицейским. В свободное от службы время он был в штатском — но при оружии, кобуру с пистолетом прикрывал пиджак. «Четвертая» и «пятый», Хелен и я, были уже в дверях, замыкая отход группы, когда полицейский выхватил пистолет и выстрелил. Пуля попала Хелен в спину. Моя ответная очередь прошила плечо полицейского, его пистолет отлетел в сторону, лицо ткнулось в пол. Тело Хелен безжизненно распласталось возле двери, глаза закрыты, на подбородок вытекла из-под маски струйка алой крови. Я выскочил на улицу и прыгнул в автомобиль. Из-за угла уже доносился захлебывающийся вой полицейских машин. «Четвертая убита» — оглушенно сказал я. Урсула молча дала полный газ. Через несколько кварталов, в тихом безлюдном переулке, мы быстро пересели в другой автомобиль, поджидавший нас, и мирно продолжили свой путь.
Поздно вечером в телевизионных новостях было показано интервью с представителем полиции. Тот сообщил, что одна из участниц ограбления банка задержана и находится в реанимационном отделении — в бессознательном состоянии. Последнее, Майки, было неправдой. Копы не хотели вспугнуть нас. В тщательно охраняемой палате Хелен была допрошена. Уж не знаю, каким способом, копы сумели вызнать у нее адрес пригородного дома, где мы скрывались.
Под утро свет автомобильных фар вдруг ударил в наши окна. Назначенный в караул «Альберта» сладко спал, положив голову на подоконник. За невысокой изгородью в белесоватом предрассветном воздухе проступали очертания полицейских машин. Мгновенно проснувшаяся Урсула приоткрыла заднюю дверь, ведущую во двор. С той стороны дома тоже горели автомобильные фары. Зазвучал голос в мегафон: «Вы окружены, сдавайтесь!»
На самом деле копы совсем не стремились к тому, чтобы мы сдались. Слишком долго «Революционная армия» оставляла их в дураках, наносила болезненные удары и исчезала без следа. Наконец-то, они получали шанс отыграться. Первая же автоматная очередь, выпущенная Урсулой, вызвала шквал ответного огня. Стреляя по окнам, полиция задействовала гранатометы. Глухие взрывы гранат внутри комнат, пятна крови на стенах, запах горелого мяса... Через десять минут наше сопротивление было полностью подавлено.
Осколком гранаты Урсуле разворотило живот. Я схватил ее за плечи и спиной по полу перетащил в маленькую кладовку возле кухни — окон там не было. Снаружи раздавались звуки выстрелов, грохот разрывающихся гранат. В доме к тому моменту оставались в живых только я да умирающая Урсула. Я сидел на полу — ее голова на моих коленях, зеленые глаза полузакрыты, рука придерживает что-то белое, вываливающееся из живота. Урсула подняла веки, всмотрелась в мое лицо. «Ну, вот и расстаемся, Майки косолапый» — прошептала она. Только однажды, несколько лет назад, я упомянул случайно, что так меня звала мама. И Урсула, оказывается, запомнила. «Спасибо за твою любовь... И прости меня, прости за то...» Она не договорила, за что именно просит у меня прощения. Когда через полчаса, обыскивая дом, полицейские распахнули дверь кладовки, голова мертвой Урсулы все еще лежала на моих коленях. А я...
Ты, наверное, обратил внимание, Майки, — мое предыдущее предложение оборвалось. Потому что в камеру пожаловал внезапный гость, сам начальник тюрьмы. Такой визит всегда воспринимается как внезапный, даже если его ждешь и стараешься себя подготовить. Начальник тюрьмы вежливо поздоровался, помолчал. И объявил, что приговор будет приведен в исполнение сегодня, в 11: 30 вечера. Он предложил прислать в камеру священника. Я отказался...
Пусть так, пусть Бог на самом деле существует. Но я не верю, Майки, тем, кто вещает от имени Его. Слишком уж мелки и тщеславны их заботы, слишком смешны многие их предписания и ритуалы. Одни настаивают, чтобы родившийся младенец был подвергнут обрезанию. Другие, напротив, утверждают, что только крещение в купели спасет душу родившегося. Третьи считают, что молиться Богу надо пять раз в день — не больше, не меньше; причем голова должна быть повернута в сторону Мекки. И так далее, и тому подобное. Но ведь Бог един во Вселенной. Понимаешь, един!
Он остается Богом и для каких-нибудь «зеленых человечков», обитающих в далекой галактике. А если у тех и обрезать нечего? А как тем определить, куда обращать голову при молитве, где именно расположена эта Мекка? Каждая конфессия самоуверенно возглашает именно себя носительницей высшей истины, а всех других — еретиками. Но эти яростные взаимные обличения доказывают только одно: служители разных религий прежде всего думают не о Боге едином, а о собственных амбициях. Нет уж, Майки, если есть потребность говорить с Богом, говори напрямую. Посредники тут ни к чему…
Минувшей ночью мне приснился сон... Какой-то темный бесконечный коридор. Впереди мелькает тень. Вроде бы Урсула? Убыстряю шаги ей вослед. И падаю. Все быстрее — в пропасть. Помню ужасные мгновения — ожидание встречи беспомощного, хрупкого тела с дном пропасти... Сон-предчувствие?.. И еще один вещий сигнал, смысл которого я постиг только сейчас: уже второй день, как исчезла Немезида. Жужжала в душном воздухе камеры, деловито бегала по столу, садилась иногда дружески мне на руку. И вот исчезла. Почувствовала, что больше не будет мне нужна?..
Перед тем, как покинуть камеру, начальник тюрьмы спросил, что хотелось бы мне иметь сегодня на ужин. Я ответил, что оставляю это на его усмотрение. Потом, улыбнувшись, добавил, что предпочел бы поменьше жирной пищи — избыточный вес, как известно, вреден для здоровья.
Пошутил и остался опять один в своей камере. Теперь уже ненадолго.
А душе не до шуток... Что ждет ее? Может, все-таки существует что-то за пределами этой жизни? У кого есть надежда, им уходить легче. Вот поделюсь с тобой, Майки, на прощанье некоторыми размышлениями. Они зародились, когда, скрываясь у Джейкоба, я изучал премудрости генетики.
Одним из наиболее трудных для науки остается вопрос о возникновении жизни. Многообразные химические и физические процессы, протекавшие в жидких средах на Земле миллиарды лет, способствовали образованию все более сложных молекул. И предполагается, что молекулы эти должны были раньше или позже случайно столкнуться друг с другом и, соединившись в определенной последовательности, сформировать самую первую, самую примитивную живую структуру.
Однако мы знаем: фундаментальная черта всего живого — воспроизведение себе подобного. А это невозможно без генов. Как слово состоит из букв, так ген состоит из нуклеотидов — в составе гена их обычно около тысячи. И вот если перемножить число нуклеотидов в каждом гене на общее число генов, присутствующих внутри даже самого простого одноклеточного организма, произведение оказывается огромной величиной. Иначе говоря, вероятность случайного столкновения всех этих нуклеотидов да еще их соединения в определенной последовательности настолько мала, что практически равна нулю. А значит, самопроизвольное зарождение жизни на Земле выглядит невозможным.
Понимают это теперь и многие серьезные ученые. Некоторые из них делают отсюда вывод, что жизнь в виде спор простейших микроорганизмов была когда-то занесена на Землю из космоса. Хорошо, допустим, что так. А там она как зародилась? Ведь рассуждения, приведенные выше, остаются в силе: в любой точке Вселенной самопроизвольное зарождение живой материи одинаково невероятно. Догадываешься, Майки, куда я клоню?.. В таком случае приходится признать существование Творца. Верующие наделяют Его многими высшими качествами — всесильный, всеведающий, всеблагой, вершащий суд над людьми. С другой стороны, атеисты полностью отвергают эти представления. Но кроме верующих и атеистов, есть еще одна группа людей, возможно, самая многочисленная. Это агностики — те, которые не утверждают и не отвергают существования Бога, которые честно говорят: «Мы не знаем». К ним принадлежу и я. Да, мне кажется, что без Творца не объяснить возникновения ни жизни, ни самой Вселенной. Но присутствует ли Он незримо среди нас ныне, обладает ли
Он всеми упомянутыми качествами? Предуготовил ли Он для души прибежище по ту сторону земного? Не уверен, что сегодня серьезно мыслящему человеку под силу ответить на эти вопросы. Вот задачка, которой не жаль посвятить жизнь. Подбрасываю тебе, Майки. Это все-таки лучше того, чему посвятил жизнь я...
Только помни: даже если ты сумеешь убедительно доказать существование Творца, в чьей-нибудь неугомонной голове сразу возникнет новый вопрос — а Его кто сотворил?
Щелкнул замок в двери. Надзиратель несет ужин. Главное, чтобы нежирный… Надеялся, что у меня впереди неделя-другая, еще о многом хотел поговорить с тобой. Не успел. Этот усатый надзиратель заберет письмо после ужина. Потом письмо отдадут Джейкобу, и он сохранит для тебя. Прощай, Майки! Или до свиданья? Не знаю… И все-таки страшно — ставить последнюю точку; поставлю многоточие…
На следующее утро газеты сообщили о приведении приговора в исполнение. Все прошло гладко. Перед казнью приговоренный выглядел спокойным, даже пытался шутить — только губы иногда непроизвольно подрагивали.
Не так гладко прошла ночь за пределами тюрьмы. Возле нее собрались протестующие — в руках у многих зажженные свечи, над головами плакаты с требованием отменить казнь. После полуночи, когда стало известно, что казнь уже состоялась, в Манхеттене начался многотысячный митинг. Все более распаляясь от ненависти к «произволу властей», толпы молодежи опрокинули полицейские кордоны и потекли вдоль улиц. Начался стихийный погром, поджоги зданий. Под ударами камней разлетались стекла в запаркованных на улицах автомобилях, в витринах магазинов. Наиболее сообразительные тащили из магазинов то, что попалось под руку. На Первой авеню заполыхало многоэтажное здание, где были расположены офисы модных адвокатов и врачей. В нем находилась и лаборатория известного специалиста по медицинской генетике доктора Джейкоба Ливи. Пожарные запоздали. Как писали наутро газеты, вся коллекция клеток, используемых доктором Ливи в его работе по клонированию, погибла в огне.
Добавить комментарий