Подпольные группы сопротивления начали создаваться вскоре после образования гетто, и отличались они некоторыми характерными особенностями. Во-первых, они прекрасно отдавали себе отчет в том, что в случае прямого столкновения с оккупантами их потери будут огромны. И не голод, не отчаяние толкали их на самопожертвование, — лучше всего их идею выражает их девиз: «Пусть погибнут десятки тысяч и спасут тем самым тысячи». Во-вторых, эти группы отличались друг от друга политическими и религиозными убеждениями, и должно было пройти довольно много времени, пока все отличия были отброшены прочь, и они стали представлять собой однородную массу, подчиняющуюся единому руководству. В-третьих, подпольщики-поляки, преследуемые столь же жестоко, как и подпольщики гетто, поняли это и объединили свои усилия с их деятельностью. И, в-четвертых, и без того трудные будни участников Сопротивления осложнялись еще бесчисленными провокаторами и соглядатаями, связанными с Юденратом.
В самом начале был создан подпольный «Антифашистский блок». Он был предан провокатором, и ночью 17 апреля 1942 г. все 52 активиста организации были схвачены гестапо и расстреляны. Была еще «Еврейская боевая организация», но и она была выдана и уничтожена в 1942-м. После этого в гетто пробрались несколько членов «Фарбунда» — «Союза борцов», подпольной военизированной организации, созданной в 1939 году и связанной с гетто в Белостоке, Вильно и Ковно, а также с «арийцами» (т.е. польскими подпольными группами) и польскими партизанскими формированиями, снабжавшими подпольщиков оружием. Фарбундовцы создали главное в гетто подполье, они прятали тех, за кем охотились на улицах, они находили шпионов и провокаторов и уничтожали их, — и они же соединили канализационные коллекторы трех секций гетто между собой и с внешним городом в единую систему.
Такова была ситуация в январе 1943 года, когда Гиммлер нанес неожиданный визит в Варшаву, увидел, что в гетто всё еще обитает около 60 тысяч евреев, разгневался и отдал приказ сделать Варшаву «юденфрай» к 15 февраля.
Руководство «окончательным переселением» было поручено бригадефюреру СС Юргену Штроопу, и вся история «очистки» гетто изложена им в переплетенном в кожу 75-страничном докладе начальству с выразительным названием «Варшавское гетто перестало существовать».
18 февраля 1943 года подразделение эсэсовцев вошло в гетто, чтобы по быстрому провести «окончательное переселение» последних его обитателей, ослабевших от голода и болезней. Однако в гетто было уже известно, что «люблинский трудовой лагерь» — это на самом деле лагерь уничтожения в Треблинке. Обитатели гетто знали также о приказе Гиммлера сделать весь огромный район между Одером и Днестром совершенно «юденрайн» (очищенным от евреев) в течение трех месяцев. Поэтому эсэсовцы, привыкшие смотреть на обитателей гетто как на покорное стадо, были безмерно удивлены, попав под перекрестный огонь на улицах. Эта первая стычка продолжалась три дня, и — неслыханное дело! — те, чей один мундир наводил на людей панический страх, должны были отступить.
Но время восстания еще не пришло, и, пока депортация продолжалась, фарбундовцы лихорадочно готовились: собиралось оружие, прокладывались ходы из дома в дом, налаживалась связь с польскими партизанами. Стало известно, что немцы готовят «прочесывание» гетто, имея в виду уничтожение или депортацию всех его обитателей, к 20 апреля — дню рождения Гитлера. Состоялось экстренное совещание руководителей боевых отрядов, и главою восстания был избран Мордехай Анилевич.
Каратели должны были быть пропущены в глубь гетто беспрепятственно, и сигналом к началу восстания должен был стать выстрел на улице Налевки.
На «прочесывание» гетто силы были брошены немалые: 2000 солдат Ваффен-СС, поддерживаемые тремя дивизионами артиллерии и саперов, 200 немецких и 300 польских полицейских, плюс полиция Юденрата, и 300 украинских и литовских «добровольцев». И был еще резерв — 7000 человек.
В 6 часов утра 19 апреля операция началась: колонна «прочесывающих» вошла в гетто, дошла до улицы Налевки и здесь была внезапно атакована с трех сторон. Немцы отступили, оставив лежащих на мостовой и — самое главное для восставших — часть оружия. Через несколько часов атака повторилась. Теперь впереди двигались украинские и литовские «добровольцы», поддерживаемые танками и бронемашинами. Машины были подожжены бутылками с горючей смесью и остались на поле боя. Наступавшие снова бежали, оставив множество убитых и раненых. Так закончился первый день, оказавшийся весьма неудачным подарком ко дню рождения фюрера. На следующий день губернатор Франк телеграфировал в Берлин, что взять гетто будет возможно лишь с привлечением крупных сил, поддерживаемых артиллерией и авиацией.
Из рапорта Штроопа:
«Сопротивление, которое оказывали еврейские бандиты, могло быть сломлено только при безжалостном использовании всей нашей силы и энергии как днем, так и ночью. 23 апреля 1943 года рейхсфюрер СС издал приказ произвести уничтожение Варшавского гетто с крайней жестокостью и безжалостностью. Поэтому я решил разрушить все места жительства евреев путем поджога каждого квартала, включая также здания, которые находились вблизи военных предприятий. Производилась систематическая эвакуация обитателей, а затем здания сжигались. Тогда евреи почти в каждом случае покидали свои убежища.
Зачастую евреи оставались в зданиях, охваченных пламенем, до тех пор, пока из-за жары и страха быть заживо сожженными они не предпочитали выпрыгивать из верхних этажей, после того, как предварительно выбрасывали матрасы и другую мебель из горящих зданий. Затем они с переломанными костями еще пытались переползти в те здания, которые еще не горели. Зачастую евреи в ночное время меняли место укрытия и прятались в развалинах сожженных зданий, где их обнаруживали затем наши патрули.
Пребывание в коллекторах канализационной системы также становилось для них невыносимым после первой же недели. Нередко с мостовой мы слышали голоса, доносившиеся из канализационных колодцев. Тогда солдаты СС и саперы, а также полиция мужественно спускались в колодцы с целью извлечь оттуда евреев, но часто находили там их трупы. Чтобы заставить бандитов выйти наружу, приходилось всегда применять дымовые шашки. В течение только одного дня мы вскрыли 183 канализационных люка и бросили туда дымовые шашки. В результате бандиты выскакивали из колодцев канализационной системы. Большое количество евреев, не поддающееся учету, было истреблено путем взрывания участков канализации».
16 мая Штрооп торжественно сообщал:
«Еврейская часть города существовала, но ее нет больше. Сегодня, в 20.16, Гроссакцион (т.е. главная операция) закончена. Варшавское гетто перестало существовать».
А вот выдержка из телеграфного разъяснения от 24 мая относительно числа уничтоженных евреев: «Из общего числа 50 065 пойманных евреев примерно 7 тысяч были убиты на территории бывшего гетто во время операций широких масштабов, а 6929 евреев были уничтожены после доставки их в Треблинкский лагерь. 13 929 человек было уничтожено помимо названных 50 065, а пять или шесть тысяч погибли в пламени пожаров или во время взрывов».
Да, гетто уже не существовало, но более сотни бойцов через канализационные коллекторы пробрались в «арийскую» часть города и там присоединились к польскому подполью. И еще в июле в обугленных развалинах гетто скрывались отряды восставших, нападавшие на немецкую полицию и охотящиеся за пищей.
Так закончилось восстание в Варшавском гетто.
* * *
Летней ночью 1942 года еврейский мальчик, живущий в Варшавском гетто, пробрался через узкий лаз под стеной, отделявшей гетто от остального города. В его кармане лежала монета для покупки пищи — Исаак (так звали мальчика) был единственным кормильцем семьи. Его система была проста: он всё покупал в двойном количестве, будь то буханка хлеба, пакет картошки или что-нибудь еще, что удавалось купить. Половину купленного он приносил домой, а вторую половину — продавал в гетто, и этой выручки хватало на следующую покупку.
Он знал гетто как свои пять пальцев — обнесенные стеной двести кварталов с 27 000 квартир, где в жуткой тесноте ютилось около полумиллиона людей. Исаак без труда протискивался через щель под стеной: он был мал, худ и ловок.
В ту ночь, с 21 на 22 июля, он с обычной ловкостью пробрался в город, но вернуться обратно не смог: по всему периметру гетто, выдвинутые на 25 шагов перед стеной, стояли немецкие патрули. Исаак был ошеломлен. Он подождал до зари — патрули сменялись, но не уходили. Он спрятался в угольный склад и каждую ночь, на протяжении двух недель, тщетно пытался вернуться в гетто. А потом патрули ушли, мальчик пробежал по знакомым и странно пустым улицам своего квартала, потом — по таким же пустым и безмолвным лестницам своего дома он прибежал в свою квартиру. Она была пуста, лишь ящики комода валялись на полу да на кроватях лежали изрезанные матрацы. Исаак побежал в соседние квартиры — они имели такой же вид, тоже были, видимо, оставлены в спешке.
Не было ни родных, ни знакомых, оставаться здесь было бессмысленно, и идти было некуда, 13-летний Исаак Прайс, едва сдерживая слезы, последний раз пробрался наружу под стеной гетто и исчез...
Прошло свыше 60 лет. Гражданин Соединенных Штатов Исаак Прайс (здесь он сменил свое имя на Джек) живет ныне в одном из пригородов Филадельфии, ему 73 года, и он — владелец магазина деликатесов. Он так и не разыскал ни своих родителей, ни других родственников: все они, более двухсот человек, исчезли в огне и дыму Холокоста. Их осталось очень немного — тех, кто видел своими глазами события в Варшаве шестидесятилетней давности. С каждым годом их делается всё меньше, и всё драгоценнее делаются воспоминания этих свидетелей. Филадельфиец Исаак Прайс — один из них. 87-летний Феликс Сиркус, тоже филадельфиец, — другой. И он тоже потерял большинство родных; после войны, со своей первой женой, ныне покойной, он пробрался в Германию, в американскую оккупационную зону. С помощью еврейских агентств он прибыл в Филадельфию, где со временем стал владельцем магазина готового платья.
Истории Прайса и Сиркуса не типичны для большинства варшавских евреев: они жили с середины 1942 года вне гетто и не в качестве евреев. Они не знали ни лагерей смерти, ни заборов из колючей проволоки, ни залитых известью рвов, ни газовых камер, внешне напоминающих душевые.
С июля 1942-го каждый из них жил по-своему в каком-то из варшавских домов. Прайс был мальчишкой, Сиркус — взрослым человеком. И каждый изображал «арийца» — так тогда называли неевреев. И каждая минута такой жизни грозила им разоблачением, а разоблачение — смертью.
Феликс Сиркус был кавалеристом в польской армии, когда 1 сентября 1939 года началась война. В 4 часа утра раздался грохот орудий, а затем колонны танков рванулись через границу.
«С запада и востока появились немецкие самолеты, — вспоминает Сиркус, — безжалостно стреляя и перепахивая бомбами наши позиции. В течение одного дня мы были отброшены на 20 километров. Пулеметы вели огонь справа и слева, не смолкая ни на минуту». Немцы осадили Варшаву и обстреливали и бомбили ее в течение 19 дней. А потом город пал, и победители промаршировали по его улицам.
Польским солдатам было приказано идти на сборный пункт в варшавском пригороде, где, как говорили немцы, им выдадут пропуска и позволят разойтись по домам. «Почему, собственно, я должен доверять этим людям?» — подумал Сиркус, шагая в колонне. Он незаметно покинул колонну и забежал в парикмахерскую. Парикмахер-поляк, рискуя жизнью, сбрил Сиркусу «слишком уж еврейскую» бороду, держал его в кресле под простыней, пока не прошла колонна, а потом выпустил, обменяв его мундир на крестьянскую одежду и дав для правдоподобности небольшой мешок с картошкой.
В таком виде Сиркус вернулся в Варшаву. Там немцы с грузовиков раздавали скудную пищу изголодавшимся варшавянам. Жители столицы несли бидоны и ведра с водой из Вислы — водопровод не действовал. В этот первый день поляки и евреи бедствовали одинаково.
Но уже на следующий день все пошло по-иному. Гетто еще не существовало, и каждому еврею старше двенадцати лет было приказано носить на рукаве желтую шестиконечную звезду. Какие-то темные личности с палками ходили по еврейским домам, грабя и избивая всех попавшихся под руку. А зачастую подкатывал грузовик, и еврей должны были своими руками грузить на него собственное добро.
Потом был издан приказ о «еврейском самоуправлении»: появился Юденрат.
В ноябре 1939-го Сиркус, несмотря ни на что, чувствовал себя достаточно уверенным в своем будущем, чтобы жениться. Он и его молодая жена Регина жили неподалеку от родителей Феликса, которым он всячески помогал. Голода он не боялся: разве немцы не сказали, что работающие евреи будут получать достаточно еды? А ему повезло — он нашел работу на текстильной фабрике, изготовлявшей форменные фуражки для немецкой армии.
Каждая неделя, однако, приносила с собой всё новые ограничения. Евреям было приказано сдать меха и шубы. Им запрещалось иметь мыло и свечи. Им запрещалось работать на некоторых фабриках — например, на обувных.
И, наконец, 3 октября 1940 года, было объявлено о создании гетто. Несколько месяцев возводилась трехметровой высоты стена из красного кирпича вокруг старого Еврейского квартала. Сиркус некоторое время успешно занимался контрабандной доставкой продовольствия в гетто: «Мы подходили к охранникам у ворот, давали им всё, что они требовали, — чтобы они повернулись к нам спиной и позволили нашему грузовику въехать в гетто и там разгрузиться. У нас, кроме того, были лестницы, соответствующие высоте стен, и еще мы устроили лазы под стеной для входа и выхода».
Наиболее ужасной считает Сиркус историю своего отца Лейзера, ортодоксального еврея, превыше всего ставившего ограничения кошерной пищи и нарушившего их из-за невыносимого голода. «Однажды я был на улице — это было еще до гетто — и увидел отца. У него был тиф, и я был уверен, что он лежит в постели, как и все последние дни. Я спросил его: "Папа, куда ты идешь?" Он растерянно посмотрел на меня и ответил: "Не знаю". "Ты ел сегодня?" Он ничего не ответил. У меня было немного денег, и я повел его в польский ресторан. В таких ресторанах кошерной пищи нет, и всё, что я мог взять ему, — ломоть хлеба и тарелку холодца из свиных ножек. И он сидел и ел это! А я смотрел на него и плакал: он не ел трефное с момента рождения — вы представляете, до чего же нужно было довести такого человека!»
Лейзер Сиркус умер от голода. А мать Феликса, доведенная голодом до отчаяния, добровольно решила ехать в «люблинский лагерь», еще до массовой депортации. Там, в Треблинке, она и нашла свою смерть. Немцы давали таким добровольцам в качестве поощрения ломоть хлеба с мармеладом. «Я увидел ее идущей к составу и даже не мог крикнуть "это обман!" — рядом стояли гестаповцы. Она была так слаба, что у нее не было сил нести в руках подушку, и она волочила ее за собой на веревке». Это был последний раз, когда Феликс видел свою мать.
Феликс и Регина исчезли из гетто накануне начала массовой депортации 22 июля 1942-го. Этот побег подготавливался долго. Большинство варшавских евреев говорили по-польски вне дома и на идиш — дома. Это придавало их речи акцент, сразу выдававший их. Чтобы избавиться от акцента, супруги везде говорили только по-польски, и Феликс обзавелся удостоверением личности на имя украинца Александра Романча. Регина, вопреки приказу, не сдала свою шубку, и это помогло им. Когда стемнело, они перебрались через стену и спокойно пошли по улице: тот, кто носил шубку и спокойно шел по «арийской» части города, не мог быть евреем. Да они и не были похожи на евреев.
Кто знает, может быть, дороги Исаака-Джека Прайса и Феликса Сиркуса и пересеклись в то время, — они оба могли принять друг друга за поляков. В то время как Феликс торговал вразнос спичками и свечами, Исаак был чистильщиком обуви и продавал сигареты.
Свой первый день за пределами гетто Исаак провел в подвале угольного склада. «Я проспал 23 часа, а может, и больше. Я не знал, день или ночь на улице, — окон там не было. Зато там были крысы, то и дело перебегавшие через меня. Но я выучился не пугаться и не трогать их. Пока вы их не беспокоите, они вам ничего не сделают. А немцы в такие подвалы не заходили».
Прайс вспоминал рассказы родителей о том, что немцы просто не могли делать то, что они делали, — это невероятно! Да, старшее поколение евреев имело все основания недоумевать: они помнили немцев времен Первой мировой войны, которых они встречали как своих освободителей от погромов и презрения, — они ведь такие культурные и милые люди!
Но теперь немцы были совершенно иными, и Исаак стал кормильцем семьи именно потому, что в нем, голубоглазом и светловолосом, не было ничего еврейского. И теперь его жизнь зависела от его внешности.
Поляки тоже страдали от оккупации, и множество их было расстреляно. На улицах было много осиротевших детишек, и никто не интересовался ими. А если бы все-таки Исаака спросили, у него была готовая история: сам он поляк, зовут его Стасик (это действительно было его польским именем), а отца его услали на работу в Германию.
Полуденные часы он проводил в сумраке костелов. Он постоянно был в движении, постоянно настороже: он опасался «шмальцеров» — поляков, ловивших и выдававших евреев за вознаграждение. Однажды его узнал бывший сосед по дому. Но мальчик спасся, впрыгнув в проходивший мимо трамвай. Одно время он приходил вечерами по пятницам к некоей женщине, и она кормила его. Бывало, что на некоторое время его принимала к себе то одна семья, то другая. Да, были разные поляки: одни были глубоко возмущены тем, что немцы делают с Божьими созданиями, другие радовались, что за них, поляков, оккупанты «выполняют грязную работу».
Когда началось восстание в гетто, Исаак не был с восставшими — он ведь числился «арийцем». Зато он помогал польскому подполью всем, чем мог. Он, например, переправил подпольщикам через мост, охраняемый немцами, украденную военную форму. Телега въехала на мост, когда раздалось грозное «хальт!» Исаак и его напарник замерли — досмотр означал бы верную смерть. Их спасла находчивость Исаака. «Я оглянулся и вежливо поздоровался с охраной по-немецки. "Что у вас там?" — спросили они. "Мы выполняем приказ, — отвечал Исаак. — Мы перевозим это на склад. Пан офицер не захотел идти с нами и поехал трамваем". Это было так здорово, когда нам махнули рукой: проезжайте!».
И этот 73-летний человек без всякой аффектации заканчивает: «Каждая минута казалась тогда годом. Каждую секунду каждого дня смерть смотрела вам прямо в глаза. Такое то было время».
Советские войска подошли к польской столице, и Варшава восстала. В восстании этом приняли участие тысячи незнакомых друг другу и прятавшихся на улицах евреев. Феликс Сиркус стрелял с крыши по немецким самолетам, и его ранило в бок. «Я сказал тогда жене, что умру я не как еврей, а как тот, за кого я себя выдавал».
Прайс стрелял из винтовки на улицах. «Это дало нам шанс свести счеты. Вернуть обратно тех, кого мы любили, было невозможно, но мстить за них — да».
Как известно, восстание варшавян было раздавлено. Его участники были схвачены, погружены в товарные составы и отправлены в Германию. По дороге партизаны взорвали путь, освободили заключенных (и Прайса среди них), и все ушли в леса. Партизаны оказались польскими националистами, в равной степени ненавидевшими и немцев и советских, и воевавшими с теми и другими. Прайс ушел от них, перешел чешскую границу, пришел в американскую зону оккупации Германии и попал в лагерь для перемещенных лиц в Ландсберге, в Баварии, — туда же, где находился Феликс Сиркус с женой.
Там, в лагере Исаак опознал одного из охранников гетто, некогда избившего его. «Он пришел в лагерь торговать драгоценностями — теми, что он награбил у евреев. Я узнал его сразу и не стал взывать к правосудию — я просто вышвырнул его из окна пятого этажа». И он убился? «О да! Пятый этаж, знаете ли, — довольно высоко».
Вот и все о Варшавской трагедии. Всё ли? Шестьдесят лет назад бравый бригадефюрер Штруп торжественно извещал Берлин, что Варшава свободна от евреев и что все они уничтожены.
Насчет уничтожения произошла ошибка — их осталось достаточно, чтобы поведать миру о том, что происходило в Варшаве в 1939-45 годах. А вот насчет «юденфрай» — всё сложнее. В Польше существует сейчас маленькая, 6000-ная еврейская община.
Открытого антисемитизма там нет, а внутри… Внутри, кажется, продолжается Варшавская трагедия, трагедия всей Польши.
Добавить комментарий