«По совершенству изображения и постановке фигур коня и человека барон Клодт — первейший скульптор нашего времени». Журнал «Народное просвещение», 1839 год |
 |
Я смотрю на рисунок 160-летней давности, где некий художник отобразил 30-летнего скульптора Петра Карловича Клодта: какое поразительное сходство с его пра-пра-правнуком Евгением, художником-дизайнером и моим другом.
Незадолго до своей смерти отец Евгения, книжный график Георгий Клодт, издал книгу о пра-прадеде. Материал для этой книги он собирал более 20 лет. В результате, мир узнал не только о создателе коней на Аничковом мосту, но и о всей, воистину художественной династии Клодтов (18 художников всех жанров!), носящей, по чьему-то остроумному выражению — «лошадиную фамилию».
Евгений Клодт: «Наш род известен чуть не с Х-ХП веков. Отец искал корни Клодтов по всей Европе, ибо всюду они оставили свой след. Находил своих предков в родословных древних ломбардских цезарей и ветеранов Юлия Цезаря, в Вестфалии, Саксонии и Пруссии, в княжествах Айлен, Варбург, Брауншвейг, в Ливонии и Курляндии…» Но судьба этого живого и плодотворного рода вдруг совершила удивительный поворот: с XVIII века Клодты решительно прописались в России. И тут, в полном смысле слова, заблистали.
Первого русского Клодта звали от рождения Карлом Густавом. При дворах и армиях их Императорских Величеств Екатерины П, Павла 1 и Александра 1 его окрестили Карлом Федоровичем. За безупречную службу наградили орденами Святого Владимира и святой Анны. Золотой шпагой «За храбрость». С этой шпагой полковник Карл Клодт шел на французов в Бородинской битве.
Закончил службу бароном и генералом, оставил России пятерых сыновей. Одного их них звали Петр Клодт. Его легендарные кони вот уже полтора века храпят на Аничковом мосту. На четверке его крылатых коней едет по фронтону Большого театра бог Аполлон. Со стен Большого Кремлевского дворца несется на коварного Змия Георгий Победоносец…
Предатель рода
Его «лошадиная» судьба была как бы предопределена: в детстве отец Карл присылал сыну Петьке из армии бумажных лошадок, вырезанных из игральных карт; в юности, юнкером-артиллеристом, он любовался выездкой столичных гусар. Но в гусары не пошел. Ему нравилось не гарцевать, а наблюдать лошадей — их стать, природную гармонию, врожденное благородство. В артиллерийском классе вместо баллистических траекторий рисовал лошадей, на что старший брат Владимир шутливо ворчал: «Петька, ты наших предков не достоин». А, увидев, как однажды из березового полена брат-расстрига вырезал лошадку, воскликнул: «Ты нашего рода предатель! Лошадник! Ямщик!»
Но «лошадник» продолжал мастерить коней. Как-то в Петров день пришли к прапорщику Петру Клодту сослуживцы. С ними незнакомый штабс-капитан. Он с интересом разглядывал деревянных лошадок. И вдруг сказал: «Продайте коня, барон». — «Не продается», — ответил Петр. — «Отчего же?» — «Офицерская честь не велит. А вот подарить могу».
У Дворцовой площади архитектор Росси возводил здание Главного штаба — в память о войне с Наполеоном. И когда над аркой, сверкая, восстала колесница Победы, у подпоручика Клодта в груди что-то взорвалось. Шестерка бронзовых коней летела к нему из поднебесья. На следующий день он подал в отставку…
А затем начались чудеса. Кто-то из царской семьи преподнес императору Николаю I деревянного всадника. Обожавший подобные игрушки и, как известно, любивший поиграть «в кавалерию», царь молвил: «Прелестно. Кто же сей даровитый резчик?» — «Барон Клодт, Ваше Величество. Отставной поручик». — «Пусть вырежет для меня отряд конногвардейцев». И, получив их, приказал: «А теперь покажите мне этого барона!»
Госпожа удача
В жизни художника удача дорогого стоит. Шутка ли: отставной поручик, игрушечник, бедняк (даром что барон) зван на аудиенцию к самому императору! Как в сказке, успешно проходит царево испытание: самоучка, всем на удивление блестяще копирует немецкие эстампы. После чего Высочайше рекомендован Академии художеств, взят под ее покровительство, получает пособие от Комитета Общества поощрения художников… Жизнь его в одночасье введена в творческую колею: лекции в Академии, копирование в музеях и дворцах античных мраморов, новые знакомства, расположение самого Мартоса, ректора Академии, который вводит молодого барона в свой дом. Но скульптура еще «за горами», и Петр Клодт по-прежнему режет свои игрушки — лошадей и гусар, которые идут нарасхват.
Между тем, ему двадцать пять — возраст, когда подлинные мастера, как правило, уже творят шедевры. От игрушек же Петра до настоящей скульптуры, кажется, еще ох как далеко. Однако госпожа Удача не дремлет. Загадочная судьба Клодта готовит его поразительный взлет. Уже воздвигнуты новые (каменные, взамен деревянных) Нарвские ворота, над которыми вот-вот вздыбится Колесница Славы. Колесницу вылепил Демут, фигуры коней — Пименов. Но царь вдруг заявляет, что «кони Пименова слишком худы». И распоряжается позвать столь же известных скульпторов Гальберга и Орловского. Однако, оба (из профессиональной солидарности или боязни не угодить императору) находят предлог для отказа. И тогда... Тогда вдруг вспоминают об «игрушечнике» Клодте! Ошеломленный, испуганный, Петр колеблется. Но ему говорят: «Вы не можете отказаться, барон. Кое-кому это, быть может, и сойдет. А вам прощения не будет, ибо вы никто».
Колесница, выбитая из меди, давно ждет свою упряжку. И происходит невероятное. Мастер, никогда не работавший в глине и гипсе, в античной классике и имперских формах, вылепил первого гигантского коня так, что комиссия единогласна: «Сия модель отделана с желаемым успехом». Вся же шестерка коней изваяна и отлита всего за год. И Колесница Славы помчалась. Итогом стало событие еще более невероятное: скульптор-самоучка враз удостоен звания академика.
Евгений Клодт: «В том же, 1832 году, произошло событие — в жизни Петра Карловича, быть может, еще более важное: молодой академик женился на племяннице Мартоса Юленьке. И, как показало время, приобрел сокровище, достойное всех его будущих деяний. А ведь могло случиться иначе. Ибо сначала он попросил руки дочери ректора, в чем ему было отказано: мол, не пара для Катеньки. Впрочем, полюбившие молодого мастера, Мартосы тут же предложили ему свою «бедную, но трудолюбивую» племянницу. И он согласился. Кто-то свыше подсказал — бери. Его первенец, а мой пра-прадед, художник-жанрист Михаил Петрович Клодт вспоминал: «Моя мать была хороша собой, стройна и грациозна. Притом, развеселого характера». Чего же еще было желать молодому скульптору, которого ждали великие дела! «С Юленькой я, как у Христа за пазухой», — говаривал он. Своеобразным подарком новобрачным стал следующий заказ царя, который, спустя годы, приведет Клодта на его Олимп — на Аничков мост, тот самый, что во всем мире назовут «Мостом коня и человека».
«За этих — прощаю!»
В те же дни Гоголь писал в своем «Невском проспекте»: «Нет ничего лучше Невского в Петербурге!» Любопытно, что сказал бы Николай Васильевич, увидев на Аничковом мосту Невского скульптурную поэму Петра Клодта — ныне жемчужину легендарного проспекта? Но Аничков тогда был еще узок и пуст. И, возможно, таким бы и остался, не назначь Николай I молодому скульптору новую встречу — на этот раз в своем конногвардейском манеже, на смотре английских жеребцов.
Коней выводили английские водничие. Царь сравнил их с мифологическими Диоскурами и спросил Клодта: «А ты что скажешь, барон? — «Кони благородные, Ваше Величество», — уклончиво ответил Петр. — «Вот что, — продолжал император. — Мы Дворцовую площадь перестраиваем: неплохо бы туда коней и укротителей поставить».
И Клодт подумал о том, что на этот раз без живого коня, без подлинной натуры, ему никак не обойтись. Лошадь все время должна быть рядом, днем и ночью. Только так можно стать водничим своего коня: сперва самому его укротить и приручить, а уж потом оседлать — бронзового.
И вот из конюшен царских в конюшню академическую привели двух чистокровных арабских жеребцов — в полное распоряжение скульптора: Петр мог их и рисовать и лепить, и кормить из своих рук, и запрягать в свой экипаж.
И работа пошла.
В книге «История моих предков» Георгий Клодт, досконально изучивший творения пра-прадеда, утверждает, что первые две сцены из жизни Коня и Человека на Аничковом родились сразу и вместе: одна изображала водничего, шагающего рядом с конем, вторая — коня, встающего на дыбы, и укротителя, с трудом удерживающего лошадь. Все то живое, что было освоено античностью и Ренессансом, влилось в этих коней и Диоскуров. Но явилось еще нечто — «клодтовское». Во всяком случае, так оценил их еще в глине Николай 1, посетивший мастерскую. Не в силах скрыть восхищения, сказал: «Барон, твои кони лучше моих жеребцов». Слово — не воробей. Спустя несколько дней, Петр на своей коляске, запряженной белоснежными «арабами» — натурщиками, догнал экипаж царя, не спеша ехавший по Набережной. По строжайшему этикету обгонять императора запрещалось. Кучер придержал лошадей, но Клодт приказал: «Пошел!» Кони рванули — и обошли царя. Узнав «своего барона», тот не в шутку погрозил ему вслед.
Евгений Клодт: «Первые две группы были готовы к отливке. Однако… Как же все-таки кони Клодта оказались именно на Аничковом мосту? Ведь и царь, а затем и академический совет решили установить «Укротителей» (таково было условное название) возле Адмиралтейского бульвара, у входа с Набережной на Дворцовую площадь. Но в один прекрасный летний вечер Петр Карлович вышел из дома и отправился искать свое место. Спустя много лет, вслед за ним, тем же путем прошел Георгий Клодт. «Он стоял на берегу Невы, — рассказывал отец. — И думал: вот там, между Адмиралтейством и Зимним дворцом желают поставить моих коней. Но когда Петр Великий пытается прыгнуть через Неву — это прекрасно! Укрощать же коней рядом с водой и кораблями?..
Через Исаакиевский наплавной мост Петр Клодт прошел к Адмиралтейству и Набережной — туда, — где должен коней поставить. Справа и слева — величественные шпили Петропавловки и Адмиралтейства, между ними — мачты кораблей. Ну, а ежели взглянуть с Невского? Прямо в глаза — шпиль. Так кто же и откуда увидит здесь его коней? И, оставив за спиной Адмиралтейство, пошел по Невскому проспекту. Пересек Мойку, заглянул на Театральную. Вернулся на Невский. Дальше, кажется, было уже некуда. Но он пошел. И остановился на Аничковом мосту. В обе стороны от него, сколько глаз позволял, уходил Невский: мчались кареты, гарцевали офицеры, шли дамы и господа, спешил куда-то чиновный люд… И, ощутив, как вдруг забилось сердце, Петр Карлович понял — выбор сделан: с этого места он видел все, и — все видели его!»
… 22 октября 1836 года, спустя три года после дерзкого обгона царской кареты лошадьми Клодта, Николай 1 вновь заехал к скульптору. В холодной мастерской стыли большие, в натуральную величину, модели. Царь вошел, не здороваясь. Тяжелый взгляд ясно говорил, что дерзость Петра не забыта. Долго и молча, не в силах оторваться, глядел на глиняных коней. И вдруг прогремел — так, что эхо ударило в потолок мастерской: «За этих — прощаю!»
Сам отливал
Решив (вопреки замыслу царя) поставить свою «поэму» на Аничковом, Петр лишь намекнул об этом Николаю — согласие пришло само собой. Царь понимал, что Аничков и в самом деле устарел, узок, мешает движению, портит всю перспективу Невского. Нужна реконструкция. А тогда и кони Клодта будут здесь к месту.
Логика творческого поведения Клодта неизменно приводила его к успеху. Так, будучи еще вольнослушателем Академии, он пошел в ученики к лучшему русскому литейщику Василию Екимову. И, став уже именитым, не оставлял художественного литья, чтобы достоверно знать — что и как из вылепленного перейдет в бронзу. В тот момент, когда первые модели были готовы к отливке, внезапно умер Екимов. И, как единственному скульптору, в совершенстве овладевшему технологией литья, Клодту предложили не только самому одевать в бронзу свои изделия, но возглавить весь Литейный дом.
И вот настал торжественный час. У плавильных печей вокруг Клодта и его подручных собралось множество люда. Ждали пуска металла. Толпа, сняв шапки и крестясь, притихла. Рабочие ударили ломами в литок — и расплавленная бронза, горячо дыша и сверкая, потекла в формы. Клодт был весь в напряжении. Рабочих лихорадило от жара — им давали пить молоко. Президент Академии художеств Оленин, не в силах стоять от волнения, сидел за дверями литейки и бормотал молитвы. Внезапно раздалось мощное «ура». Свершилось! Клодт вышел к Оленину, рухнул рядом с ним на табурет…
А на Невском вовсю шла перестройка Аничкова моста. Архитекторы, путейцы, строители — весь Петербург работал на клодтовских коней. Вскоре была отлита и вторая группа «Укротителей» — та, где молодой водничий удерживает коня, вставшего на дыбы. И к первой и ко второй бронзовым группам Клодт сделал их копии в гипсе, тонировав под бронзу. Царю не терпелось открыть поскорее новый Аничков, поставить скульптуры на все четыре угла моста. Думал ли тогда Петр Клодт, что понадобится еще целых десять лет, прежде чем его кони и возничие пройдут свой путь до конца. Лишь в 1850 году скульптор сыграет перед петербуржцами на Аничковом весь свой блестящий спектакль — в четырех бронзовых картинах.
Однако, и то, что увидел Петербург 20 ноября 1841 года, восхитило всех: «Толпами собираются люди у нового Аничкова, — писали газеты. — Жизнь коня и человека на Аничковом представляет новый мир в искусстве. Подобно водничему, осаждающему коня, скульптор Петр Клодт взял-таки часть этого искусства в свои руки и своротил с ложной дороги на настоящую».
Царь вызвал к себе Клодта и сообщил: хочет-де прославить его творения во всем мире. А для сего дарит уже отлитые скульптуры прусскому королю Фридриху Вильгельму 1, который от них без ума. Пришлось Петру ехать в Берлин с подарком.
Евгений Клодт: «Тут, между прочим, выяснилась одна из самых удивительных черт Петра Карловича, ставшая характерной чертой всей нашей династии: потомок иноземцев, он по своему духу, привычкам, пристрастиям был таким русским, что, находясь в Германии, ужасно тосковал по родине. О своей тоске писал архитектору Александру Брюллову: «Здешние яства и вина променял бы на черный хлеб и квас — только бы поскорее вернуться в Россию». Впрочем, «страдания» Клодта были вознаграждены: Фридрих Вильгельм 1 пожаловал ему орден Красного Орла и бриллиантовую табакерку».
В тот же год он вновь отлил «Укротителей». Но уже другой гость Николая 1, король обеих Сицилий Фердинанд П, увидев божественных коней Клодта, пожелал видеть их ежедневно у себя в Неаполе. А, получив их, наградил Клодта неаполитанским орденом. После чего европейские газеты сообщили: «В Неаполе нынче находятся три чуда: тело Спасителя, снятое со Креста, покрытое прозрачной мраморной пеленой, «Снятие Спасителя со Креста» — картина Эспаньолетто и бронзовые кони русского барона Клодта». Берлин, Париж, Рим удостоили Петра Клодта звания почетного члена своих Академий.
Вместо эпилога
«Укротители» на Аничковом стали лебединой песней Клодта, спетой скульптором на сорок пятом году жизни, в самом расцвете творческих сил. Сочиняя лучшее свое творение, он в то же время участвовал в украшении интерьеров Исаакиевского собора — его горельеф «Христос во славе» украсил фриз над Алтарными вратами.
Создал гигантский барельеф для Мраморного дворца, изобразив на нем охотничьи и дорожные картины, кавалерийские баталии, сцены приручения лошадей. В 1849-ом, за год до полного завершения эпопеи на Аничковом, побеждает в конкурсе на памятник русскому баснописцу Ивану Андреевичу Крылову. А уже в 1852 году отливает и усаживает своего «дедушку» в Летнем саду — с раскрытой книгой в руках, с печально-задумчивым лицом, в окружении целого зверинца басенных героев.
Евгений Клодт: «В нашем домашнем музее на стене под стеклом висит «Русский художественный листок», на нем литография Тимма, где изображена мастерская Петра Карловича в период его работы над пьедесталом к памятнику Крылова. Узнав о замысле скульптора, к нему чуть не со всей России слали живых натурщиков: из царской охоты прислали волка, из новгородской губернии — медведицу с медвежатами, художник Боголюбов подарил макаку с острова Мадейра, откуда-то привезли осла…»
Диапазон скульптора в эти годы поражает: от интимного «домашнего» памятника Крылову в Петербурге до поистине вселенской статуи Владимира Святого в Киеве. После чего Клодт приступает к последней из своих великих работ — памятнику Николаю 1. Свершение это и грандиозно и символично. Петр Карлович пережил своего царя на 12 лет. Но, по существу, вся его творческая жизнь прошла при императоре, под его покровительством. Кому же, как не ему суждено было оставить память об императоре? Вероятно, это понимали все. В том числе и Монферан — творец Александрийского столпа, которому Александр П поручил сооружение памятника своему отцу. Зодчий, не колеблясь, предложил Петру Клодту вылепить и отлить конную статую царя.
Когда-то молодой «игрушечник» Петр Клодт вырезал для Николая 1 конногвардейца, удивительно похожего на царя. Спустя тридцать лет, став первым скульптором России, он поставил бронзового «Конногвардейца» на пьедестал… Огромный, чуть не на две головы выше всей своей свиты, в накинутой на плечи николаевской шинели, в белой фуражке с красным околышем, Александр П стоял перед своим батюшкой. Затем, обернувшись к Клодту, молча протянул ему руку. Конь под бронзовым царем рвался в галоп. Казалось, еще мгновение — и громадный всадник уйдет в небо. И тут все увидели: вопреки всем скульптурным законам, бронзовая лошадь с задранным чугунным хвостом «плясала» на постаменте всего на двух точках опоры!
Не счесть сокровищ искусств в Петербурге: гениальна улица Росси, великолепен Зимний дворец Растрелли, грандиозен Исаакий Монферана… И все же прав тот, кто сказал: «Нет Петербурга без клодтовских коней!»
Добавить комментарий