Каждый выбирает для себя Ю. Левитанский |
 |
Пятнадцатого декабря 2002 года исполнилось четверть века со дня смерти Александра Аркадьевича Галича (Гинзбурга) — смерти трагической и загадочной: в своей парижской эмигрантской квартире он подключал в электросеть только что купленный телерадио-комбайн. Жена, пришедшая буквально через 10-15 минут, нашла его, лежащим мёртвым на полу с оголённым проводом в руке.
Он похоронен на небольшом кладбище Сент-Женевьев де Буа близ Парижа. Здесь недалеко друг от друга находятся могилы выдающихся деятелей русской культуры И.Бунина, А.Ремизова, И.Шмелёва, М.Шагала, Д.Мережковского, А.Тарковского, В.Некрасова и других «врагов» советского государства, которыми гордилась бы любая цивилизованная мировая держава. На похоронах Галича присутствовали писатели, художники, общественные деятели и многочисленные почитатели его творчества. Многие приехали из Швейцарии, Германии, Бельгии. Только из России, которую бард любил с сыновней нежностью, не приехал никто.
В Казахстане и в Магадане,
Среди снега и ковыля...
Разве есть земля богоданней,
Чем безбожная та земля?!
Советская система боялась даже мёртвого Галича. Его вдова Ангелина Николаевна получила огромное количество телеграмм с выражением глубокого соболезнования, в том числе от А.Сахарова и Л.Копелева. Культурная Россия и вся Европа прощались со своим выдающимся представителем.
Что же произошло с преуспевающим членом Союзов советских писателей и кинематографистов: драматургом, сценаристом большого количества кинофильмов, автором популярных песен для молодёжи на рубеже его пятидесятилетия?
Вот как сам Галич объяснял происшедшее: «Я уже всё видел. Я уже был благополучным сценаристом, благополучным драматургом, благополучным советским холуем. И я понял, что я так больше не могу. Что я должен, наконец-то, заговорить в полный голос, заговорить правду...»
Интересно, что его, как Б.Окуджаву и А.Городницкого, вдохновлял пример декабристов. Почти через 150 лет после восстания на Сенатской площади он писал:
И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
И, несмотря на всё своё «благополучие», Галич вышел на площадь.
Не моя это, вроде, боль,
Так чего я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба
Как солдата ведёт труба.
Галич жил в эпоху расцвета бардовской песни. Вряд ли когда-нибудь повторится такое созвездие имён как Высоцкий, Окуджава, Городницкий, Берковский, Визбор, Ким, Кукин, Клячкин. Каждый из них вошёл в историю русской культуры. И тем не менее... Галич даже среди них стоит особняком. Для большинства советских бардов был характерен «эзопов язык», что было понятно и объяснимо в гнилостное время маразматического застоя. Галич в своих песнях называл вещи и события своими именами, по-существу, играя с огнём. Елена Боннэр как-то сказала о Галиче: «В какой-то момент талант становится сильнее инстинкта самосохранения».
Обличая безразличие абсолютного большинства советских людей к преступной интервенции в Чехословакию, Галич писал:
А танки идут по вацлавской брусчатке,
И наш бронепоезд стоит у Градчан.
...А я умываю руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться —
Мы ведаем, что творим!
Здесь я хочу сделать небольшое отступление, так как современные читатели не поймут той ненависти и одновременно — боязни, которые Галич вызывал у Кремля. Для иллюстрации приведу пример из своей жизни. У меня был самый близкий друг — Лёня Барон (он рано и трагически ушёл из жизни). Мы оба страстно любили бардовскую песню, но если для меня это было хобби, то для него — жизнь. Я уже не помню точную хронологию событий: по-моему, это было в семидесятых годах; он жил в Риге, а я — в Минске (десять часов езды ночным поездом). У обоих были знаменитые магнитофоны «Яуза» и довольно солидные фонотеки. Но у Лёни была великолепная фонотека записей Галича, у меня — крохи. И вот однажды я собрался к нему в гости, чтобы переписать Галича. Мой самый близкий друг твёрдо сказал: «Нет. Если тебя застукают в поезде с этими записями, пришьют срок и тебе, и мне. Хочешь слушать — пожалуйста».
Он выложил кассеты, оставил мне еду и ушёл на работу, закрыв дверь квартиры на замок и оставив меня наслаждаться Галичем. К сожалению, это была не комедия, а трагедия: Галич действовал на КГБ, как красный цвет на быка. Ведь при высылке за пределы СССР одним из обвинений был якобы арест некоего человека, распространявшего кассеты с записями его песен.
В поэме «Кадиш» Галич обращается к Янушу Корчаку — польскому еврею — врачу, писателю и педагогу, погибшему вместе со своими воспитанниками в концлагере Треблинка:
Но из года семидесятого
Я вам кричу: «Пан Корчак!
Не возвращайтесь!
Вам стыдно будет в этой Варшаве!
...Вам страшно будет в этой Варшаве!...
...Вы будете чужестранцем
В вашей родной Варшаве».
С какой болью и гневом, как современно звучат строфы из «Реквиема по неубитым»:
...Каждый случайный выстрел
Несметной грозит бедой,
Так что же тебе неймётся,
Красавчик, фашистский выкормыш,
Увенчанный нашим орденом
И Золотой Звездой?!
...Должно быть, с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой под Выборгом
Убит был Антон Копштейн!
Так Галич отреагировал на вселенский позор России — присвоение высшей советской награды — звания Героя Советского Союза президенту Египта Насеру, единственной «заслугой» которого перед СССР был его ярый антисемитизм.
Не будучи религиозным иудеем, поэт нежно и страстно любил Израиль. Вот как он выразил свои чувства в стихотворении «Песок Израиля»:
Вспомни:
На этих дюнах, под этим небом,
Наша — давным-давно — началась судьба.
С пылью дорог изгнания и с горьким хлебом,
Впрочем, за это тоже:
— Тода раба!1
...Сколько
Утрат, пожаров и лихолетий?
Скоро ль сумеем им подвести итог?!
Помни —
Из всех песочных часов на свете
Кто-то сюда веками свозил песок!
Человеческая мораль и связанный с ним поиск «доброго» Бога — одна из основных тем, которые мучили его всю жизнь.
От скорости века в сонности
Живём мы, в живых не значась...
Непротивление совести —
Удобнейшее из чудачеств!
И только порой под сердцем
Кольнёт тоскливо и гневно —
Уходит наш поезд в Освенцим,
Наш поезд уходит в Освенцим
Сегодня и ежедневно!
А вот его восприятие Бога на разных этапах жизненного пути.
...Мой бог, сотворённый из глины,
Сказал мне:
«Иди и убей».
И канули годы.
И снова —
Всё так же, но только грубей,
Мой бог, сотворённый из слова,
Твердил мне: «Иди и убей».
И шёл я дорогою праха,
Мне в платье впивался репей,
И бог, сотворённый из страха,
Шептал мне:
«Иди и убей!»
И вновь я печально и строго
С утра выхожу на порог —
На поиски доброго Бога
И — ах, да поможет мне Бог!
Нашёл ли Галич доброго Бога, крестившись на закате своей жизни? Крестил его близкий друг и сподвижник по правозащитному движению, знаменитый священник Александр Мень (еврей по национальности), убитый впоследствии не найденными по сегодняшний день «патриотами».
 |
1968 год был годом пятидесятилетия Александра Аркадьевича. Мог ли он предполагать, что именно этот год во многом будет определять дальнейший ход и даже срок его жизни? Может быть... Вот как вспоминал он сам о тех событиях:
«Была минута счастья в 1968 году. Весною того года безумцы из новосибирского Академгородка решили организовать у себя фестиваль песенной поэзии. Это был первый и последний фестиваль подобного рода... Мы пели по двадцать четыре часа в сутки: мы пели на концертах, в гостинице друг другу.., нас приглашали в гости... А в последний вечер состоялся большой концерт в зале Дома учёных. Зал вмещает около двух тысяч человек... Один из устроителей фестиваля с перепуганным лицом прибежал ко мне и сказал, что прибыло всё новосибирское начальство, обкомовцы, и привезли с собой три автобуса молодчиков, которые собираются устроить обструкцию... Я выхожу на сцену и чувствую спиной ненавидящие взгляды этих самых молодчиков, буравящих меня сзади... Я начал своё выступление с песни «Промолчи» («Старательский вальсок»):
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не «против», конечно, а «за»!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание — золото.
...А потом я спел «Памяти Пастернака»:
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как годимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье..
. Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!
...Ах, осыпались лапы елочьи
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
...Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародёры,
И несут почётный караул... Ка-ра-ул!
Я закончил. Аплодисментов не было. Зал молчал... зал начал вставать. Люди просто поднимались и стоя, молча смотрели на сцену. Это была демонстрация в память Бориса Леонидовича Пастернака...»
Одновременно это была дань мужеству, высокой гражданской позиции и героизма Александра Галича, прилюдно показавшего своими стихами всё ничтожество советского руководства. Он сознательно вступил в смертельный бой с системой и здесь вновь напрашивается аналогия с декабристами.
Вскоре после концерта в газете «Вечерний Новосибирск» была опубликована разгромная статья, отражавшая официальную оценку творчества Галича. В поддержку мужественного барда выступила коллегия Дома учёных СО Академии Наук СССР во главе с её председателем Членом-Корреспондентом А.Н.СССР А.Ляпуновым; было и письмо, подписанное многими учёными, в котором выражалось возмущение публикацией в газете. Как много значила эта поддержка для Галича! Как много значила возможность для людей, может быть, единственный раз в жизни почувствовать себя людьми!
Но процесс травли и издевательства над Галичем продолжался. В декабре 1971 года его исключают из Союза писателей, а через несколько месяцев — из Союза кинематографистов. Поликлинике, где он лечится, запрещается возобновлять справку об инвалидности, чтобы лишить минимальной пенсии — единственного источника существования. Но власти плохо знали свой народ: ежемесячно опальный бард получал анонимный денежный перевод на 100 рублей. Сейчас известен источник этих переводов — «академическая касса», деньги в которую давали многие учёные, например, академики П.Капица, С.Лебедев и многие другие.
В октябре 1973 года Галича приглашают в Норвегию на семинар о К.С.Станиславском, учеником которого он являлся. И не просто участником, а руководителем. В КГБ ему чётко сказали, что как представитель СССР он за границу не выедет никогда. Ему было предложено выйти из гражданства и покинуть страну… навсегда.
Фазиль Искандер вспоминает: «Чтобы понять трагедию отъезда Галича, надо было видеть его в те дни, те часы… Такой большой, красивый, но совершенно погасший. Он пытался бодриться, конечно, но чем больше бодрился, тем больше чувствовал, что случилось нечто страшное. Я не хотел себе самому признаваться, что он уезжает умирать…». А сам Галич был убеждён в этом.
За границей он сразу же ощутил духовный вакуум, невостребованность.
Как каменный лес, онемело
Стоим мы на том рубеже,
Где тело — как будто не тело,
Где слово — не только не дело,
Но даже не слово уже.
И кому в этих условиях нужны были его смелость, борьба за справедливость, его разоблачения? У властей был богатый опыт по этой части, ведь ещё в 1922 году из страны была выслана за рубеж большая группа «гнилой» интеллигенции, среди которой находился, между прочим, великий философ двадцатого века Н.Бердяев. Стране, где каждая кухарка могла научиться управлять государством, философы, так же, как и поэты, никогда нужны не были: всегда, обо всём и о каждом в отдельности думала партия.
Растерянность Галича в новой для него зарубежной обстановке явилась поводом для версии о самоубийстве. Версию о самоубийстве из-за глубокой депрессии поддерживал близко знавший Галича его друг и близкий товарищ по эмиграции писатель В.Некрасов, который так описывал состояние своего друга:
«А вот не так и хорошо ему было — умному, талантливому, может быть именно потому, что умному и талантливому не всегда и не везде хорошо... Галичу нужен был не только читатель, но и слушатель, зритель, и как бы хорошо не переводили тексты его песен, в зале перед ним были чужестранцы. Пусть в Иерусалиме их меньше, чем в Палермо или Венеции, но проблемы-то у них свои и пьют-то они не сто грамм или полкило, а маленькими глотками своё «кьянти» или «вермут». И облака у них плывут не в Абакан, а в какую-то неведомую нам, непонятную даль...»
Так было ли самоубийство? Но, во-первых, на нём лежала ответственность за судьбу больной жены, во-вторых, он был христианином, верующим человеком, а христианство осуждает самоубийство, считая его смертным грехом.
Вторая версия — несчастный случай. Она, бесспорно, имеет право на существование, хотя трудно представить себе, как мог человек, в совершенстве знающий звукозаписывающую аппаратуру, совершить столь элементарную и в то же время столь роковую ошибку. Хотя... В жизни встречаются разные ситуации.
И, наконец, третья версия — убийство. Вот что писал в своих воспоминаниях А.Д.Сахаров — близкий друг Галича:
«За одиннадцать с половиной месяцев до его смерти мать Саши (она оставалась в СССР) получила по почте на Новый год странное письмо. Взволновавшись, она пришла к нам: в конверт был вложен листок из календаря, на котором было на машинке напечатано (с маленькой буквы в одну строчку): «принято решение убить вашего сына Александра». Мы как сумели успокоили мать, сказав, что когда действительно убивают, то не делают таких предупреждений. Но на самом деле в хитроумной практике КГБ бывает и такое...»
В любом случае разгадка тайны находится в архивах этой зловещей организации.
Народная мудрость гласит: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». Вот друзья Галича: С.Михоэлс, А.Сахаров, А.Мень, П.Григоренко, В.Шаламов, Л.Копелев, Б.Чичибабин, М.Растропович, Ю.Домбровский, Ф.Вигдорова, В.Максимов, В.Некрасов. Большинству из них он посвятил стихи и песни. Его литературными кумирами были А.Ахматова, О.Мандельштам, М.Зощенко, Д.Хармс, Б.Пастернак. Чтобы лучше представить себе образ «железного» барда, интересно послушать рассказ одного из его знакомых:
«Близкая мне женщина после тяжёлой операции потеряла много крови, и, как сказал мне её врач, надежд на спасение было мало. Когда я навестил её, она попросила, чтобы я привёз ей магнитофон и записи песен Галича, которые она очень любила. Я рассказал об этой просьбе Александру Аркадьевичу. Он, не говоря ни слова, положил гитару в чехол, поехал в больницу сам и вместо магнитофона пел для этой женщины примерно час. После этого случилось чудо — она выжила. Так вот, когда я читал или слышал на собраниях о якобы «аморальном» Галиче, я всегда вспоминал этот его приезд в больницу».
О Галиче написано много. Вот некоторые из высказываний.
«Это был действительно народный певец, певец народного дела... он был больной страданиями родины, больной тем, что у нас происходит» (академик Д.Лихачёв).
«Песни Галича прежде всего глубоко гражданственны. Автор в любой форме — шуточной, сатирической, патетической — всегда борется против насилия, лицемерия и лжи. Песни эти правдивы — и потому нравственны» (писательница И.Грекова).
«Для нас Галич был никак не меньше Гомера. Каждая его песня — это Одиссея, путешествие по лабиринтам души советского человека» (правозащитник В.Буковский).
«Великим менестрелем» назвал Галича писатель Ю.Нагибин.
А вот что думали и писали о нём барды и поэты.
«Стихи Александра Галича оказались счастливее его самого: они легально вернулись на родину. Да будет благословенна память об этом удивительном поэте, изгнаннике и страдальце». (Б.Окуджава)
«Но как мы эти песни слушали, из уст в уста передавая! Как их боялись — вот какая вещь, — врали, хапужники, невежды! Спасибо, Александр Аркадьевич от нашей выжившей надежды!». (Б.Чичибабин )
В заключение хотелось бы привести высказывания русских общественных деятелей разных эпох.
«Горе стране, где все согласны» — декабрист Н.М.Муравьёв.
«Чтобы понять ложь коммунизма, надо понять его правду» — философ Н.А.Бердяев.
Галич был современным философом-декабристом, который всё видел, всё понимал и обо всём говорил с поразительной смелостью.
Добавить комментарий