Откуда-то послышался гомон. Японские туристы! По всеобщему признанию они — самые шумные в мире. Теперь я и сама в этом убедилась. Чтобы заставить их чуточку помолчать, попросила снять меня на фоне ледника моей кинокамерой. Так и стою в кадре — в красной кожаной куртке, кожаных брюках под черным зонтом. И улыбка до ушей.
Иду на смотровую площадку. Она открытая, под дождем. Повернулась. Передо мной лес — высоченные елки и маленькая протока — речка, перегороженная бобровой плотиной. Веточки, прутики, коряжки. Долго видно работали трудяги, если она два метра в ширину и длинная, метров двадцать. А в глубину — только они сами, бобры, и знают. Снимаю и плотину и дождь. Он горько плачет по Аляске. Какой же глупый русский царь, что продал! Да за смешные деньги. Сейчас здесь Америка зарабатывает эту сумму в один день: на туристах, — 11 миллионов, и не рублей, а долларов. Одного золота в первый год владения было добыто на $150,000. А сколько осталось!
Едем назад в город, и я пробегаюсь по магазинам. Аляскинские меха так и манят...
Городской салун «Red dog». Всяк живущий в этой стране слышал про это заведение. В Джуно по совпадению, а может намеренно, салун находится рядом с полицейским управлением. Правильное соседство! Дверь в «Красную собаку» никогда не закрывается. С раннего утра до поздней ночи посетители и любопытные текут рекой. Вхожу и я. И моментально переношусь на 100 лет назад — такой здесь интерьер. Деревянный высокий потолок куполом. Под ним люстра — огромное колесо от телеги. Слабое освещение создает таинственный полумрак. На стенах рога, спасательные круги, картины, изображающие обнаженных женщин, ржавые металлические знаки и вывески, старые денежные купюры. Светящаяся стеклянная собака виляет огненным хвостом.
На одном из знаков написано: «У нас вы можете подхватить все, что угодно». На другом вообще замечательное: «Если наши питье и закуска не отвечают вашим стандартам — понизьте их».
Разбитое пианино. За ним в полосатой рубашке, жилете и котелке усатый тапер-шансонье, поющий хриплым, с гнусавинкой, голосом. Он — мастер. Старый инструмент под его руками выделывает такие трели, такие рулады, — хочешь-не хочешь — заслушается. А сюда приходят именно за этим — послушать. И перенестись в те времена золотой лихорадки. Вспомнить, что «когда-то и они были рысаками». Подыгрывают шансонье, подпевают. А он и старается. Перед ним огромная стеклянная банка с надписью «Tips» — «Для чаевых». Наполовину полная. Певец подогревает публику ритмичной музыкой и спрашивает: «Are you with me?» Публика хором восторженно отвечает: «Yeeees!» Спрашивает еще: «Are you with him?» Зал ревет: «Nooooo!»
Зажигательная музыка замедляет темп и начинает звучать на одной ноте: «Там-там! Там-там. Дай-дай! Дай-дай! Положи (в банку)!» — Посетители лезут в карманы за бумажниками, потом выходят, освобождая места следующим жаждущим вернуться в Прошлое. И представление начинается сначала.
Во время моего пребывания дверь в салуне открывалась и закрывалась несчетное количество раз. Вот заглянула маленькая белоголовая старушка-туристка в дождевике по глаза. Смутилась, постояла у входа, потом робко села на освободившееся место рядом с бравым техасцем с нашего корабля с самодовольным лицом и в неизменной ковбойской шляпе.
Снова улица. Дома — деревянные теремки с башенками или с плоскими крышами, типичные американские. Магазин «Русский Дом», двери открыты настежь. За ними виднеются неизменные меха, деревянные поделки, хохлома и балалайки. За углом магазина памятник: маленький паровозик-паровичок с одним деревянным вагоном. Тут же разместились сувенирные киоски аборигенов — эскимосов, чукчей, алеутов, кто там еще на Аляске живет?!.
Обедать иду на корабль, прохожу вереницу кают и поднимаюсь в ресторан. И приятный сюрприз: за соседним столом русская речь! Володя и Оля, радиофизики, ученые из Хьюстона. В Америке семь лет. Обсуждают полет на ледник на вертолете. Представляюсь и присоединяюсь. Подходит молодой официант в белых перчатках и... заговаривает по-английски с русским акцентом. Юра из Харькова! После Института иностранных языков удрал от набора в КГБ на корабль, на «Принцессу», подписав полугодовой контракт. Плавать ему нравится. А кормят!
Возвращаюсь за свой стол. Молодожены-колорадцы покатываются от хохота над супругами-австралийцами. Присоединяюсь и к ним. И обед проходит в «теплой и дружеской обстановке». Вечером бассейн. Необъяснимое блаженство поглядывать из теплой, почти горячей воды, на суровые вершины под белыми холодными шапками.
Пятница, 4 сентября. Третья остановка — Skagway.
Скегвэй, Богом забытое место. Во времена золотой лихорадки город насчитывал 20 тысяч человек жителей, сейчас их наберется едва тысяча. Снежные вершины гор, низкие рыхлые облака. Черные от дождя домики — низкие, приземистые, одноэтажные, деревянные. Пейзаж унылый и мрачный. И здесь нам предстоит провести 12 часов — один из 300 дождливых аляскинских дней.
У меня выбор: отправиться в 3-х часовую поездку на поезде «White Pass», который провезет по ущелью, или 5 часов трястись на автобусе по окрестностям. Выбираю автобус: он в два раза дешевле и, кроме того, повезет на Юкон, побывать на котором я так мечтала. Увижу Ворота в Клондайк, тропу золотоискателей, по которой ходили сто лет назад.
Я не прогадала. Нас везет гид Хедрик, очаровательный студент из Вашингтона. Черноволосый, румяный, белозубый, с приятным бархатным голосом. В Аляску влюблен, подрабатывает здесь на каникулах. Рассказывает — заслушаешься!
Первая остановка на «Кладбище Золотой лихорадки» у горной речки. Вокруг лес — вековые елки, лиственницы, осины. Идем по мшистой тропе. Запах потрясающий — грибной!
Вот и могилы, их здесь около ста. Деревянные покосившиеся кресты, черные от времени. Небольшие плиты в земле. Примитивной формы — домиком, плоские белые гипсовые надгробья. На них даты рождения и смерти. Обращаю внимание, что возраст всех умерших не превышает 40 лет. Родился в 1860 году, умер в 1899. Родился в 1875-ом, умер в 1898. Есть могилы детей. «Никто на этом кладбище, — сказал Хедрик, — не умер своей смертью: все погибли в перестрелке или поножовщине. Убиты, зарезаны, избиты. Даже женщины. Одна совсем молодая —27 лет. На этом кладбище давно не хоронят: оставили, как музей, напоминание о тех днях.
По каменистой тропе поднимаемся вверх по ущелью. Отстаю от группы и снимаю на ходу, на пленке будет слышно мое дыханье. Как хорошо, что я не в поезде! Наяву вижу и трогаю wild life of Alaska. Умытая мелким дождичком зелень кустов лезет в объектив камеры — такая узенькая тропа. Под ногами глянцевые синие булыжники, переплетенные громадными кореньями. Спотыкаюсь об один из них, останавливаюсь и чертыхаюсь. Смотрю по сторонам и вижу: в сторонке, в высокой траве стоит гриб. Подберезовик! Русский! Родной! Ножка бело-рябенькая, книзу утолщенная. Головка пухленькая, коричневенькая, ровненькая. Наклонилась и сорвала, не удержалась. Положила на ладонь, погладила по бархатистой шляпке, понюхала и сняла кинокамерой. Пахнуло подмосковной Тарусой, Ильинским омутом Паустовского. Неужели у меня проснулась ностальгия?..
Тропка привела к водопаду, к горной речке. Если бы не американский гид, то подумала бы — тут Кавказ, Баксанское ущелье, а рядом Эльбрус, гора моей юности. Вода с ревом несется по громадным валунам, ровно обточенным за века. Из-за ее шума объяснений Хедрика почти не слышно. Да их и не надо. Дикая природа говорит сама за себя. Ухожу в сторону от группы, в лес, и снова натыкаюсь на грибы. На этот раз свинушки — толстенькие, кругленькие, как поросята. Только цветом не вышли: темненькие. А вот мухоморы — желтые с белыми крапинками. Из-под листьев выглядывают желтые лисички. Россией пахнуло!
Дождь все моросит, мелкий, прохладный. Зонтик остался в автобусе — чтоб не мешал снимать. Группа потянулась вниз. Иду за ними — последняя. Хочется еще немножко продлить незабываемую прогулку по диким местам.
Едем по глубокому ущелью, внизу под окнами плывут стометровой высоты елки. Они на Аляске другие: узкие, остроконечные, очень тесно растут. Еще один водопад — громадный. Вода, как белые косы, разбивается о черные скалы-ступени и падает в пропасть с сумасшедшей высоты. Склоны гор начали желтеть — осень. Железнодорожный мост на высоченных сваях. Дорога взбирается на перевал. Наш автобус минует узкий подвесной мост через пропасть и останавливается. Приехали. Перед нами громадный плакат красными буквами «Добро пожаловать на Аляску». И деревянные ворота — «Ворота на Клондайк». Здесь начинается White Pass — Белый Путь, тропа на Юкон. Хедрик говорит: по такой крутизне один предприимчивый владелец салуна даже протащил пианино. На что не пойдешь ради наживы! Прошу сфотографировать меня в воротах на Клондайк.
Спускаемся с перевала, вдали завиднелось большое озеро в скалах. Камни, поросшие мохом. Ни тропок, ни дорожек — нехоженая земля до горизонта, сколько видит глаз. Краски не очень радостные, но и не печальные: глянцевые серо-синие валуны, зелено-рыжая с проплешинами трава, редкие карликовые елочки. Здесь граница, British Columbia, а за ней — Юкон. Не мой оклахомский, где я живу. Аляскинский — белый. Добралась-таки!
Выходим из автобуса. Бегу к громадному камню, взбираюсь и принимаюсь на нем отплясывать — от радости и от холода: второпях забыла на корабле теплый свитер, и тоненькая водолазка под кожаной курткой не согревает. Порывистый ветер пробирает до костей, но я счастлива: я на Юконе! В стране Джека Лондона!.. Пятнадцать минут холодная прогулка, и едем к границе. Автобусные фары еле пробивают туман. Хедрик говорит без остановки, рассказывая про «те времена». Наконец, таможня. Но нас это не касается, мы в автобусе, с гидом, — туристы. На обратном пути останавливаемся на смотровой площадке. Внизу тайга и местный аэропорт с малюсенькими самолeтиками. Справа за елками возвышается громада нашей «Принцессы». Завтра — по маршруту Glacier Bay (Ледниковый Залив).
Команда корабля старается идти (или плыть?) в ногу со временем, с календарем. На верхней палубе рыдает громадный ледяной мишка, прозрачный как слеза — творение кока. По соседству с ним можно попробовать мороженое — тут кафетерий. Но меня что-то не тянет. За бортом густая зеленоватая вода, на которой плавают мелкие льдинки. Их становится все больше и больше. Вершины окружающих гор все белее.
Суббота, утро. На ярко голубой воде еще один белый корабль в миле от нас. Он следует за нами, как на веревочке, но виден не всегда: его скрывают фиорды. Ветер буквально сдувает — сильный, порывистый, свежий. Пассажиры в теплых куртках с капюшонами, в шапках. А некоторые накрылись одинаковыми клетчатыми шерстяными одеялами, припасенными на корабле для тех, кто отнесся к путешествию легкомысленно. Входим в залив и видим: ледники серые, грязные, почти черные. Вода тоже. Вот она, неприкрашенная Аляска — каждодневная, но невероятно притягательная!
Палуба на корабле зеленая — ковер. На ней у борта выплясывают мои новые знакомые — Владимир и Оля из Хьюстона. Спрашиваю:
— Эй, физики, зачем вам такие темные очки?
Отвечают:
— Чтобы выглядеть значительней!
Шутят, конечно.
— Как вам ледник?
— Старый...
— Больной и холодный, — подхватываю. — А вон грот, пещера! Видите?
Корабль медленно подходит к ледяной кромке на расстояние чуть больше ста метров — почти вплотную. И тут становится видно, насколько она громадна — в три раза выше корабля. И белая — белый скол. Не успела я показать пальцем, как ледник в нашей стороне пришел в движение. От него отвалилась громадная глыба и ухнула вниз, поднимая широкую волну с белыми брызгами. «Братцы, смотрите, живет ледник! Дышит!» Снимаю на видеопленку, радуясь, что поймала уникальные кадры. Пассажиры толпятся у борта, к поручням не протиснуться — все с фотоаппаратами, кинокамерами, биноклями. Вдруг обнаруживаю, что у меня кончаются батареи, и лечу вниз, в каюту — успеть бы поменять. Может удастся заснять еще один такой момент. Успела. Корабль простоял в заливе полтора часа, дав пассажирам вволю насладиться видом рушившихся ледяных гор. Потом медленно повернулся и пошел обратно в море. Вернее, в океан.
На палубе начались соревнования по настольному теннису. Еще одна русско-говорящая пара тоже оказалась там. Красавец-грузин Гога открыл в Лос-Анджелесе страховое агентство. Его жена, медсестра Надя, три года несла на себе бремя семьи, пока муж не встал на ноги. На корабле они с детьми, подростками 12 и 15 лет, которых я видела только за столом в ресторане. Им на корабле раздолье — и кино, и спортзал, и бассейн и цирк, и всякие игры.
— Георгий, ты участвуешь в турнире?
— Где уж мне! Говорят, с нами чемпион Америки плывет.
Тут в разговор вмешался странного вида пассажир. Лет 30, низенький, с очень бледным лицом, на котором резко выделялась черная козлиная бородка клинышком. Голова не покрыта, длинные волосы разлохмачены ветром. В перчатках.
— Ненавижу пинг-понг! Он меня с ума сводит!
— А что так? — спрашиваю.
— Терпеть не могу стучание по столу — тап-тап, тап-тап! Растопырил пальцы и пошел прямо на меня, в камеру, в объектив.
— Откуда ты, друг?
— Из Австралии.
Тем временем и мои соседи по столу, тоже австралийцы, смешная пара, выкатились на свет Божий и попали в кадр. Алекс тут же закрыл лицо шарфом и, смеясь, отвернулся: «Ты — русская шпионка, не хочу, чтоб моя физиономия в КГБ попала!»
— Алекс, помилуй! Я теперь оклахомка!
— Все равно. Может, ты пленку туда передашь. Меня всю жизнь учили русским не доверять!
Мы посмеялись, обнялись, и я всех сняла кинокамерой. Потом Оля — меня с Алексом и Терезой. Жаль, что свой фотоаппарат я еще раньше утопила в море — выскользнул в первый день пребывания на корабле, в Ванкувере.
Небо очищается. Снежные вершины засверкали, а ледник удаляется. Краски черно-бело-серые. Воздух свежейший. И вдруг крик: »Смотрите, медведи!» На серо-рыжей скале две темные точки, они движутся. Приблизила кинокамерой — они! Карабкаются по расщелине. Вот повезло — и косолапых увидели!
Следующий залив, следующий ледник. Он тоже сероватый, но мы уже знаем — это издали, вблизи он белый. Вот голубеет свежий скол — и эта громадина живет, дышит. Горы вокруг — слоновьи спины, серые и черные с белыми языками снегов. Они тянутся бесконечно, от этого захватывает дух. Какая громадная земля!.. Тут — миллионы квадратных миль!
Добавить комментарий