 |
В 1780 г. в берлинском салоне Генриетты Герц, жены известного врача-еврея Маркуса Герца, появился своеобразный молодой человек, который был полной противоположностью богатой и удачливой семье Герц. Это был выходец из Литвы Соломон Маймон. Маркус Герц писал о нем своему учителю Иммануилу Канту: «Господин Соломон Маймон, ранее один из неотесанных польских евреев, благодаря своему уму и прилежанию стал через несколько лет очень сведущ в различных науках, а в последнее время особенно в Вашей философии или, по меньшей мере, усвоил Ваш способ философского мышления, что позволяет мне утверждать, что он является одним из очень немногих жителей Земли, которые Вас понимают».
Вместе с письмом Герц послал Канту сочинение Маймона «Опыт трансцендентальной философии». Кант не подозревал, что получил документ, свидетельствующий о значительном событии в истории еврейской мысли. Наряду с общими представлениями об окружающем нас мире в этом сочинении Маймона была сделана мощная и успешная попытка просветительства, попытка использования такого мощного средства, как человеческий разум, для реализации социального и духовного прогресса в среде немецких евреев. Это должно было особенно сильно импонировать Канту, который считал потребность в просвещении неотъемлемым свойством человеческой натуры и был убежден, что успешное развитие и применение разума возможно только при условии преодоления всех форм несвободы, путем длительного морального совершенствования человеческого рода. Кант высоко оценил сочинение, отметив, что лишь немногие обладают таким же глубоким взглядом на природу вещей, как Маймон.
Соломон Маймон (собственно — Соломон бен Йошуа) родился в 1753 г. в местечке Мирц в бедной семье набожных восточноевропейских евреев, испытывавших постоянную материальную нужду и живших в вечном страхе перед погромами. В 11 лет он был уже женат, а в 14 стал отцом.
С юных лет он уже считался тонким знатоком Талмуда и Каббалы. Он готовил себя к профессии раввина, зарабатывал в своем местечке на жизнь частными уроками и посвятил себя изучению Священных Книг.
Внезапно, без видимых внешних причин (по некоторым сведениям он был изгнан еврейской общиной за богохульство), Маймон бросил жену и детей, покинул родные места, перебрался в Германию и безуспешно пытался получить разрешение на пребывание в Берлине. Вот как Маймон описывает свой первый день в Берлине:
«Здесь, как известно, в этом городе, где пребывает монарх и где не разрешено появляться нищему еврею, еврейская община построила у Розенталер Торе дом для приема своих бедных соплеменников, здесь старейшины общины спрашивают их о цели приезда в Берлин и после того, как узнают это, либо оставляют в городе, если приезжие больны или ищут работу, либо же отправляют дальше. И меня привели в этот дом, частично наполненный больными, а частично — неряшливым сбродом. Я долго осматривался, напрасно ища кого-нибудь, с кем я мог бы переговорить о своем деле. Наконец, я заметил одного человека, который, если судить по его одежде, должен был быть раввином, я подошел к нему, и какова же была моя радость, когда я от него узнал, что он действительно раввин и довольно известный в Берлине. Я поговорил с ним обо всем, что касается раввинской учености, и так как я был очень чистосердечен, то рассказал ему про мою жизнь в Польше, открыл ему свое намерение изучать в Берлине медицину, показал ему свой комментарий к «Морех Небуким» и т.д. Он же запомнил все это и проявил крайний интерес ко мне. Но как-то сразу исчез из моего поля зрения.
Наконец, вечером пришли еврейские старейшины. Они вызывали каждого из присутствующих и спрашивали его о цели его приезда. Дошла очередь и до меня, и я очень откровенно сказал, что хочу остаться в Берлине и изучать медицину. Старейшины без долгих церемоний отвергли мое ходатайство, дали мне несколько пфеннигов на пропитание и ушли. Причина такого отношения ко мне была только одна. Раввин, с которым я до этого разговаривал, был настоящий ортодокс. После того, как он узнал мой образ мыслей и мои намерения, он пошел в город, уведомил старейшин общины о моем еретическом образе мыслей, выраженном в моих комментариях, которыми я хотел сопроводить публикацию «Морех Небуким», и о том, что мое намерение заключалось не столько в изучении медицины и последующей работе в качестве врача, сколько в углублении знаний в различных науках и расширении кругозора».
Этот отрывок из книги воспоминаний Маймона очень ярко характеризует как самого Маймона, так и еврейский мир, в котором ему приходилось вращаться.
После того, как его отказались оставить в Берлине, Маймон вел бродячую жизнь нищего в Голландии и Северной Германии и в течение двух лет получал в Альтоне гимназическую стипендию, которая должна была бы способствовать его обращению в христианство. Но этого обращения не произошло. Гимназия была последним местом официальной учебы Маймона — в дальнейшем он стал изучать науки самостоятельно.
Потом он перебрался все-таки в Берлин, где и подружился с Моисеем Мендельсоном. Он пытался — почти безуспешно — зарабатывать на жизнь философией. Основным доходом, благодаря которому он мог, хоть в бедности и лишениях, но прожить, была финансовая помощь друзей.
Свою жизнь он красочно и с горькой иронией описал в автобиографии, которая произвела большое впечатление на Гете и Шиллера. В ней Маймон рассказал не столько о своих реальных приключениях, сколько об истории своего духовного развития. Он описал застойную жизнь местечковых евреев, какой она ему представлялась, их неспособность самостоятельно мыслить, слепое следование всем окаменевшим во времени религиозным запретам и предписаниям.
В своем родном штетле (штетль — это «местечко» на языке идиш), где Маймон родился и жил в первые годы, он чувствовал себя в почти полной изоляции. Маймон писал, что там только он и его друг «были единственными, кто отваживался не слепо копировать мнения окружающих, а мыслить обо всем самостоятельно. И было очень естественно, что мы, отличающиеся по мышлению и по образу действий от всех остальных членов общины, все более и более отдалялись от них, что постоянно ухудшало наше положение — ведь наша жизнь полностью зависела от общины«.
Маймона сковывали жесткие условности, предписываемые Талмудом. Он писал: «Каждый еврей не имеет права ни есть, ни пить, ни спать со своей женой, ни даже отправлять свои естественные потребности без того, чтобы не соблюдать огромное число предписаний. Книги о забое и разделке животных (свойства ножа и исследование потрохов) могли одни составить библиотеку, которую по величине можно было бы сравнить с Александрийской... Перо выпадает из моей руки при воспоминании о том, что я и мне подобные должны были тратить лучшие годы, когда силы находятся в самом расцвете, на эти разрушающие дух занятия и ночи напролет искать смысл там, где его совсем нет, выискивать противоречия там, где их не существует, а там, где они на самом деле есть, принимать их за глубокие мысли, и с помощью длинной цепочки выводов гоняться за химерами и строить воздушные замки».
В предисловии издателя к автобиографии Маймона было сказано, что она представляет собой «беспристрастное и свободное от предрассудков описание еврейства, дающее основание полагать, что это описание является первым такого рода произведением и поэтому, особенно для настоящего времени, когда образование и просвещение еврейской нации стало предметом всеобщего обсуждения, заслуживает всяческого внимания».
Можно, конечно, понять Маймона — эту одинокую личность, чьи притязания на жизнь в цивилизованном — по тогдашним меркам — мире не могли быть осуществлены в условиях ограниченного общения, скудной информации обо всем, что творилось за пределами штетля, строгой регламентации всех поступков, да и вообще самой местечковой атмосферой. Если исходить только из принципа свободы человеческой личности, то можно понять и неприятие Маймоном еврейской религии и всего с ней связанного, его поступки и высказывания. Но при этом его позиция, позиция еврея, стремящегося к приобщению к ценностям христианского, в частности германского, мира и охаивающего мир еврейской религии, не может выглядеть безусловно правильной (а существует ли вообще эта самая единственно правильная для всех позиция?). Антиритуальная настроенность Маймона не может перечеркивать достижений евреев в той области, которая сыграла огромную роль как в создании современной христианской цивилизации, так и в сохранении евреев как единой нации, где бы они ни находились и на каком бы языке они ни разговаривали, а именно — в области иудейской религии.
Выступая против религиозных предписаний, Маймон при всем его остром и критической уме совершенно упускал из виду, что ни одна религия не может существовать без определенных ритуалов, без строго очерченной формы поведения. Хорошо зная священные еврейские тексты и еврейскую историю, он не мог не знать высказывание одного еврейского мудреца древности: «Религия — это вино, а религиозные ритуалы — сосуд. Уничтожьте сосуд и вино разольется». Неприятие ритуальной стороны еврейской религии было у Маймона преимущественно следствием его натуры, мятущейся и страдающей в затхлой обстановке штетля, и преобразовалось фактически в неприятие самой религии.
Это не было только его личным заблуждением. Через подобное прошли очень многие из тех, кто считал отказ от собственной религии, от собственного народа залогом успеха в обществе. Это в большой степени относится к тому слою еврейской интеллигенции в Германии, который в прошлом и в начале нашего века достиг жизненных благ и материального процветания и уже, казалось бы, полностью ассимилировался в немецком обществе, когда нацистская волна смела этот слой почти целиком с лица земли.
Еврейская религия не спасала, конечно, от смерти ни при погромах, ни у свежевыкопанных могил на оккупированных нацистами территориях, ни в Бабьем Яру, ни в концлагерях. Но по многочисленным воспоминаниям тех, кто пережил ад концлагерей, искренне верующим узникам было легче жить и легче умирать. С физической смертью — для пренебрегающих религией — кончалось все. Для верующих и в смерти оставалась надежда на посмертное бытие в Боге. И если принять предположение известного русского писателя Михаила Булгакова о том, что каждому человеку после смерти дается по вере его, то религиозный негативизм Маймона не представляется, если можно так выразиться в данном случае, достаточно разумным...
Если Маркус Герц был одним из малочисленных тогда исключений среди евреев, т.е. евреем, достигшим материального благополучия, да и вообще являвшимся одним из наиболее ярких образцов успешной эмансипации евреев, то Маймон, хотя и отмеченный в высшей степени разумом и талантом, никогда не достиг высокого социального положения. Он остался отщепенцем в современном ему обществе, асоциальным человеком и мечтателем, который стоял вне жизненной реальности и не обрел до конца своих дней собственной идентичности.
Маймон был радикальным и эксцентричным мыслителем, чьи идеи фундаментально противоречили как образу мыслей раввината, не признающего необходимости изменения религиозной практики в зависимости от изменений, происходящих во внешнем мире, так и самому строю застывших во времени религиозных ритуалов. И если Моисей Мендельсон, который первым из евреев взломал лед немецкого антисемитизма и о котором Маймон, кстати, отзывался с огромным уважением, отмечал разумность еврейской религии, то Маймон настаивал на принципе свободного, не зависящего ни от чего мышления.
Однако, корни своего рационализма Маймон — несмотря на весь свой негативизм по отношению к талмудизму — видел все-таки в еврейской традиции, в частности, в учении средневекового религиозного еврейского философа Маймонида (Моше бен Маймона), имя которого Соломон даже взял себе в качестве псевдонима. Кроме того, Маймон испытал влияние Боруха Спинозы, Готфрида В.Лейбница, Джона Локка и Давида Юма. Маймон не развил никакой собственной философской системы, его почетное место в истории философии заслужено им только благодаря проницательному уму и тонкому критическому анализу философский произведений, в особенности, работ И.Канта.
Центральным пунктом критики Маймоном Канта было учение великого немецкого философа о «вещах в себе» и интерпретация этого учения последователями Канта. Созданное Маймоном свое собственное представление о «вещах в себе» оказало большое влияние на неокантианскую концепцию, развитую в особенности главой марбургской школы неокантианства Германом Когеном. В своем анализе философии Канта Маймон подчеркивал, что способность к критическому познанию зависит только от свойств самого познающего субъекта, и считал, что между возможностями познания посредством чувств и посредством разума существует лишь непринципиальная разница, поскольку разум (по Маймону) формируется не сам по себе, а только с помощью чувственного познания.
Концепция мышления, созданная Маймоном, оказала также большое влияние на немецкую идеалистическую философию, и в особенности на философию современника Маймона И.Г.Фихте. О широте философских устремлений Маймона можно судить хотя бы по названиям работ, опубликованных еще при жизни этого знаменитого еврейского писателя и философа: «Опыт трансцендентальной философии«. «Философский словарь», «История моей жизни», «Философские заметки», «О прогрессе в философии», «Категории в философии Аристотеля», «О новой логике или теории мышления«. «Критическое исследование человеческого духа или о высшем познании и могуществе воли«. Из произведений, написанных Маймоном на древнееврейском языке, известен только комментарий к первой части книги «Морех Небуким» уже упоминавшегося средневекового еврейского философа Маймонида.
Критика Маймоном неизменных в течение почти трех тысячелетий еврейских традиций ни в коем случае не преследовала (как это было у таких еврейских просветителей 19-го века, как Давид Фридлендер, Хартвиг Веселы или Лазарус Бендавид) цели эмансипации евреев любой ценой, в особенности, ценой отказа от собственной еврейской идентичности. Он попытался только преобразовать дух раввинизма в систему философии разума. Он постоянно утверждал, что он ищет «свет и истину«. Просвещение по Маймону не является только приобретением новых знаний и овладения науками, но в большей степени имеет своей целью устранение приобретенных через воспитание и неправильное обучение фальшивых представлений.
Он ценил жизнь в христианском обществе за то, что именно это общество предоставляет возможность свободного изучения самых различных наук и не ограничивает человеческую мысль. Целью Маймона было изучение возможностей познания, достижение свободы духа. По словам израильского политического деятеля и историка Аббы Эбана Маймон «был образцом человеческого типа, который позднее так часто встречался в Европе: оторванный от своих национальных корней, знакомый со многими культурами и нигде не укоренившийся, обладающий мощным критическим интеллектом и при этом, однако, находящийся в глубоком духовном кризисе«.
Политико-правовые вопросы Маймона почти не интересовали, причем настолько, что он иногда терял контакт с окружающей его действительностью. Он не приобрел никакой профессии, позволяющей зарабатывать на жизнь, и стремился только к спокойному существованию, полному философских размышлений. Он придерживался наивного, равно как и нелепого убеждения, что привилегии, которые имеет ученый религиозный человек в еврейской общине, должны быть распространены и на критиков этой общины. Иногда друзья упрекали его в связи с этим, но вынуждены были отступить и признать, что благодаря своему особому складу ума Маймон не имел склонности ни к одной работе и всегда искал только возможности мыслить в одиночестве. Однако, как писала Ханна Арендт, рожденная в Германии и эмигрировавшая в США во времена нацистского владычества (она занималась философией и политологией), Маймон «никогда не приобрел бы знаний и ничего не достиг бы, если бы он не был евреем, которому помогали евреи«.
Непреклонность и постоянная фиксация Маймона исключительно на том, что относится к области мышления, не позволили ему войти в привилегированный слой общества. Он всегда знал, что является парией. Своими резкими критическими высказываниями, желчностью и бескомпромиссностью суждений Маймон постепенно оттолкнул от себя всех покровителей. Последний из них, граф фон Калькойт, предоставил ему кров и пищу в своем имении в Нижней Силезии, где Маймон и умер в 1800 г.
Фигура Маймона, этого талантливого последователя и одновременно критика Канта, является, пожалуй, наиболее ярким примером духовного и социального одиночества человека XIX века (века начала еврейской эмансипации в Европе), оторвавшегося в силу жизненных ситуаций и склада своего ума от еврейских корней и не укоренившегося в христианском мире...
Добавить комментарий