Предсказание Пандоры

[Продолжение. Начало в № 18 (29) от 24 сентября 2004]

Она подъехала к кирпичному особняку. Узкая дорожка, проложенная между кустами махровых роз, подвёла ко входу. Лина нажала на звонок, и на пороге появилась женщина средних лет с сигаретой в руке. Лина отметила зоркие черносливовые глаза, вытянутое, заострённое в подбородке, как на портретах Модильяни, лицо, и подумала, какая неплохая получилась бы из её клиентки натурщица.

— Вы Лина? Я — Мэриэн Бейли. Пойдёмте, всё вам покажу, — произнесла та хрипловатым голосом и повела за собой по дому, окутывая табачным дымом. И, пока она отдавала на ходу распоряжения, Лина, приятно удивлённая, поглядывала по сторонам.

— Какая у вас хорошая коллекция, — не удержавшись, похвалила она. — Это работы местных художников?

— Не только. А вы что, интересуетесь искусством?

— В общем да, — не призналась она в своей профессии, — люблю ходить по галереям. Благо в Далласе их немало.

— Немало. Зато хороших мало, — обрубила Мэриэн. — О здешнем музее вообще молчу. Не музей, а плачевное зрелище. После Нью-Йорка здесь вообще не на что смотреть.

— Ну почему же, — вступилась Лина за родной город, — здесь бывают прекрасные выставки. А вы сами из Нью-Йорка?

— Нет, из Калифорнии. В Техас переехала 20 лет назад. А вы как давно здесь? — поинтересовалась Мэриэн. Взмахнула рукой, откидывая прядь волос со лба, и от резкого движения, словно во сне, перелетела с её рукава на плечо вышитая на халате колибри.

— Тринадцать лет, мы из России прямиком сюда перебрались.

— Да, да, я слышала. И как же это вашему отчиму удалось вас всех сюда перетащить? — выдала она вопросом Оксану, выболтавшую все детали Лининой биографии.

“Вот трепло!” — мысленно осудила Лина и объяснила, что отчим — еврей.

— Не жарко вам в Техасе? В Москве, я знаю, очень холодно, — спросила та и, не дожидаясь ответа, побежала на зов телефона.

— Можете приступать! — бросила она на ходу.

“Как-то неудобно деньги брать. Всё аж блестит от чистоты”, — подумала Лина, смахивая тряпкой невидимую пыль с кресел, столов, шкафов. Убирать было лень. Отвлекали картины на стенах, в особенности одна, на которой сидели в траве две полуобнажённые, обвитые растениями фигуры: рыжеволосая женщина и мужчина с дымчатыми глазами. “Где-то я это уже видела”, — мелькнула мысль. Лина присела на диван, пытаясь вспомнить, и не заметила, что потревожила отдыхавшую между подушек кошку. Та ворчливо мяукнула и спрыгнула на пол. “До чего на Бахуса похожа”, — умилилась Лина, наблюдая, как кошка, перекочевав на новое место, улеглась на коврике у стеклянной двери. А за дверью устилал землю лиловый пух мирта, обсыпали кормушку воробьи и плыл по бирюзовой воде бассейна надувной матрас.

“Погода-то какая чудная! Укатить бы с кем-нибудь на океан”, — размечталась Лина и с грустью подумала, что судьба явно к ней не благоволит, подбрасывает пресных кавалеров и лишает встречи с тем, с кем могла бы прожить вместе до самой старости. И опять, как во сне, ожили фигуры на картине: рыжеволосая женщина и сероглазый мужчина. Понимающе улыбнулись, обласкали сочувственными взглядами.

— Вам нравится? — раздался за спиной голос Мэриэн. — Это “Эрос”. Ну вы, наверное, знаете, из древнегреческих мифов. — В углу её рта была по-прежнему зажата сигарета, и также внимательно изучали Лину смоляные, зоркие глаза.

— Вы знаете, — невольно вырвалось у Лины, — у меня есть приятельница — художница. Она делает портреты древнегреческих героев и изображает их, как современных людей.

— Любопытно, — сказала та то ли с иронией, то ли с интересом. Внимательно посмотрела и добавила, что эта тема привлекает многих.

— Это правда, — кивнула Лина, — открыть что-то новое в искусстве практически невозможно, вот и приходится возвращаться к старым идеям.

— Почему же невозможно? В искусстве открывается что-то новое каждый день, — возразила Мэриэн. Глубоко затянулась сигаретой и обсыпала пеплом перья колибри на халате.

— Я бы не сказала. В основном копируют то, что давным-давно открыто.

— Даже если допустить, что это так, каждый художник всё равно считает, что он новатор. Не правда ли?

— Да наверное, — смутилась Лина, словно та прочла её сокровенные мысли.

— Ну а те, кто, как вы говорите, копируют, может и не копируют вовсе, а развивают дальше, как, например, ваша подруга, — продолжила она и откровенно провела взглядом по Лининым рукам, выдававшим не смытой под ногтями краской утаённую профессию.

— Вы считаете, что задача художника в том, чтобы подхватывать начатое и развивать это дальше?

— Это не только задача художника. В этом мире всё повторяется, а в повторении — обновление, — заявила Мэриэн. — Впрочем, это не я, а мой муж так считает.

— Ваш муж не совсем отдаёт должное отдельным выдающимся художникам, — возразила Лина, удивляясь неожиданной беседе. Обычно она ничего не обсуждала с клиентами, кроме бытовых пустяков.

— Почему же? Он как раз отдаёт должное всем художникам. Именно таким неизвестным, как ваша приятельница.

Резанул эпитет “неизвестная”, намекавший на то, что Мэриэн знала, кем являлась упомянутая приятельница, и перебросил Лину на несколько часов назад, когда нашла она в почтовом ящике очередной отказ из галереи. “Зачем ты только выбрала эту профессию?” — постоянно сетовала её мама и, вторя Лоре, уговаривала подыскать что-то более подходящее. “Почему бы тебе не устроиться агентом по продаже домов, как Лора? Посмотри, как хорошо она зарабатывает”, — и, отчаявшись разубедить дочь, отчитывала: “До чего ж ты легкомысленна. Живёшь сегодняшним днём. В тридцать пять лет пора быть более серьёзной”. “Я не за деньгами гонюсь”, — оправдывалась Лина, не признаваясь, как часто тревожится о зыбком будущем...

* * *

В среду заявилась Лора, откликнувшись на Линину просьбу заскочить на часок.

— Тебе что-то понадобилось? — спросила она, едва переступив порог.

— Просто хотела с тобой повидаться.

— С чего бы это? Раньше ты что-то не горела желанием меня видеть, — не удержалась Лора от колкости. Брезгливо оглядела мастерскую и, прежде чем сесть, долго изучала диван, выискивая на нём следы краски.

— Не квартира, а помойка, перед людьми не совестно?

— Перед кем именно?

— Да перед всеми! — резко ответила она и недовольно поджала губы, которые, превратившись в тонкую полоску, окрасили её лицо старостью. — Посмотри, сколько эмигрантов, все как-то устраиваются, зарабатывают, дома себе покупают, а ты в какой-то конуре ютишься. Стоило в Америку переезжать, чтобы уборщицей работать?

— Ты что, не знаешь, как наши любят преувеличивать? Многие из них живут, как и я, а утверждают, что гребут деньги лопатой.

— Многие из них на самом деле гребут деньги лопатой, — перебила Лора и вскочила с места. — Пожалуй, пойду, раз такой приём.

— Ну хорошо, хорошо, не буду, — остановила её Лина и укорила себя за то, что, зная вспыльчивость сестры, из упрямства противоречит. — Чаю хочешь?

— Давай, — процедила Лора и монотонно забубнила о том, каких трудов стоило её мужу Коле без чьей-либо поддержки открыть своё дело, и как не верили в него все родственники, только и ждавшие случая вставить ему палки в колёса. И Лина, терпеливо слушая знакомый до мельчайших подробностей монолог, представила Колю, так и не научившегося по-американски широко улыбаться покупателям. И поэтому особенно удивительна была та сноровка, с которой он бойко торговал холодильниками в своем небольшом магазине.

— Ты что думаешь, наш прекрасный отчим нам бы помог. Держи карман шире, — продолжала ворчать Лора, забыв, что именно на деньги отчима и был открыт их бизнес. — Вообще мама сделала большую ошибку, когда вышла за него замуж. Могла бы кого-то поприличнее найти,— заключила она, отметая то обстоятельство, что именно благодаря нелюбимому отчиму очутилась в Америке, куда так страстно рвалась.

— У тебя хоть варенье есть? — пробрюзжала она, отпив глоток чая. — Наверняка, нет. Дай хоть сахару.

— Почему же нет? — протянула ей Лина банку с джемом. — И сахар есть.

— Ты в курсе, что отчим собирается поменять завещание? — выпалила вдруг Лора, и Лина, удивившись, ответила, что ничего об этом не слышала.

Смутно припомнился давний разговор с мамой, когда та жаловалась на забывчивость мужа, на то, как тот на всех ополчился, считая, что им корыстно воспользовались с целью уехать из России. “Боюсь, он вас с Лорой лишит всего”, — поделилась она тогда.

— Ничего удивительного, что ты не знаешь. Кроме своей живописи ты вообще ничего не видишь, — Лора неодобрительно покосилась на Пандору, державшую, как и месяц назад Наташа, три карты в руке. — Ты хоть помнишь, что вначале он нам всё оставил? А теперь собирается переписать всё на кого-то другого. Грозится, что оставит всё homeless people. Одним словом, свихнулся окончательно.

— Это его право оставлять деньги кому он хочет, — вступилась за него Лина. — К тому же я не уверена, что он так богат, как тебе кажется.

— Я вижу, не только у него мозги набекрень. У тебя тоже, — рассердилась Лора и, словно несмышлёнышу, растолковала, что только идиоты могут полагать, что ювелир может быть недостаточно богат.

— Как-то некрасиво преждевременно человека хоронить, — сказала Лина, жалея отчима. Она всегда была благодарна ему за то, что тот перевез их всех в свою огромную, похожую на хоромы, квартиру на Садовом кольце. И часто вспоминала, как бродила по комнатам, и как её счастливое отражение, размноженное во всех зеркалах, приплясывало вместе с ней, наслаждаясь простором, тишиной и отсутствием назойливых соседей. Портило сказочный мир только вторжение отца, когда тот являлся пьяный по вечерам и яростно колотил в дверь, требуя вернуться назад. Пока он кричал, угрожая расправой, Лина настороженно смотрела на фотографию отца отчима на стене. На его широкой груди висели рядами медали и ордена. Грозно топорщились усы. И поблескивало на лице пенсне, перерезанное полоской света, просочившейся через штору на окне. Пенсне это, навечно застрявшее в памяти символом раздора, она воскресила много лет спустя, подарив его одному из персонажей своих портретов — Автолику (деду Одиссея, известному разбойнику, обладавшему даром перевоплощения). С иронией взирая с холста через разбитые очки, тот дожидался в данную минуту вместе с “Наядами” решения судьи конкурса.

“Надо бы позвонить Барбаре, узнать, как она там всё довезла”, — вспомнила она и подумала с удовольствием, что сбудется её заветная мечта: на “Автолика” и “Наяд” обратит внимание куратор местного музея.

— Ты меня слушаешь? — вернула её на землю Лора. — Похоже, тебя совсем не колышет, что мы останемся без гроша.

— Без гроша ты не останешься. Коля прекрасно зарабатывает, — возразила Лина, зная, что сестра тут же выдвинет миллион доводов, убеждая в первую очередь себя, что весь их доход уходит на содержание магазина.

— Тебе надо поговорить с отчимом. Он всегда к тебе хорошо относился.

— О чём?

— Как это о чём? Попросишь его не менять завещание.

— Как о таком можно просить? Это только всё ухудшит. Он и так считает, что мы им пользуемся, — отказалась Лина.

— Не обязательно в лоб ему об этом говорить. Можно исподволь подойти. Дескать, жизнь в Америке тяжёлая, мало ли что может случиться в будущем... ну ты сама знаешь. Тебя он точно пожалеет. Он же знает, как ты нуждаешься, — надавила она на больное место.

— Я ни в чём не нуждаюсь. Скоро снова наберу учеников и брошу убирать дома, — сказала Лина. Замечание сестры задело, и подумалось, что лучше уж не разговаривать друг с другом, чем выслушивать язвительные упрёки.

— Где ты их возьмёшь? — скептически поинтересовалась Лора.

— Я разослала всюду объявления.

— Кто-нибудь откликнулся?

— Пока нет. Ещё рано.

— Всё-таки я считаю, что надо заняться чем-то более серьёзным, — завела Лора знакомую песню. — Вот твоя Оксана, к примеру, пошла учиться на компьютерщика. Понимает, что профессия художника ей ничего не даст. Она, конечно, та ещё штучка, но у неё хотя бы мозги имеются.

— Значит, она не хочет быть художником. Мы не бросаем то, без чего не можем жить.

— А-а, брось, всё это красивые слова! Всем хочется жить благополучно и ни в чём не нуждаться. Кстати, ты так и не узнала, почему пропали разом все ученики?

— Нет, всё это осталось загадкой. Здесь ещё кое-что произошло... — И поколебавшись мгновение, Лина рассказала про сошедшего с портрета “Автолика”. Лора недоверчиво выслушала и, иронически постреливая глазами по висевшим картинам, посоветовала сменить сюжет работ и начать делать что-то более реалистичное, как, например, пейзажи и натюрморты, на которые всегда клюет покупатель.

— Тогда тебе не будет мерещится всякая чепуха, — повторила она в точности слова Оксаны.

— Мне это не померещилось, — пожалела Лина, что разоткровенничалась.

— Нарвалась на невротика. Мало ли психов на свете! А разбитые очки носит, чтоб повыпендриваться.

— А то, что он сказал про гранатовые бусы, разве это не странно?

— Не знаю, — пожала плечами Лора, — если ты так беспокоишься, звони в полицию. Вообще-то есть дела поважнее. Ты так и не сказала, поговоришь ли с отчимом.

— Мне неудобно, — отклонила Лина, — да и тебе не советую ввязываться в это дело.

— Я так и знала, что помощи от тебя не дождаться. Ты что, забыла, как мы едва концы с концами сводили? Опять хочешь?

— Такого уже не будет. Никто же из нас не пропивает все деньги, как делал отец.

— Никогда не знаешь, по какой причине можешь всего лишиться, — резонно заметила Лора. Она сникла, сдвинув угловатые плечи, и Лине стало её жалко, будто та была по-прежнему маленькой, напуганной девочкой. Может, не от жадности она пыталась надавить на отчима? Просто панически боится, как в детстве.

Вконец разобидевшись, Лора ушла, и Лина, наблюдая через окно, как она с кислым видом садится в машину, опять поругала себя за нетерпимость. “Надо с ней почаще видеться. Она права — нельзя же только живописью жить”. И луна на небе напомнила, что стремительно пронеслась еще одна неделя, и вновь не хватило времени ни на маму, ни на друзей, ни на Чарли. Хотя с последним встречаться как-то не тянуло. Их вялотекущий роман наводил скуку, и она всё чаще и чаще ссылалась на занятость. “О’кей. Позвони, когда будешь свободна”, — обижался тот, отказываясь понять, как можно жертвовать свиданиями с ним для того, чтобы стоять до изнеможения перед мольбертом.

“Наверняка дуется, зануда”, — вздохнула Лина. — “Мама тоже, наверное, обиделась. Надо позвонить, узнать, как там Лев Маркович”. Она представила, как отчим, разбитый болезнью, сидит в кресле перед телевизором. Как лампа мягко освещает его яйцевидную голову с каёмкой редких волос, и его согнутую фигуру, ранее статную и крепкую. Как подрагивают на коленях усохшие, в разводах синих вен руки. И стало неловко за разговор с сестрой. Она подошла к телефону, набрала номер, и мама немедленно схватила трубку, будто сидела на посту в ожидании звонков.

— Опять ты пропала. Лёвушка всё время о тебе спрашивает, — укоризненно сказала она.

— Извини, замоталась. Ну, как вы там? Всё в порядке? — спросила Лина, уловив в её голосе плохо скрытую тревогу.

— Что может быть в порядке у двух стариков? Живём себе потихоньку. Лёвушка себя получше чувствует, — она подробно перечислила все скудные, бытовые новости и, завершая свой отчёт, спросила:

— А как у тебя дела?

— Всё то же: убираю дома, работаю, вот в конкурсе решила поучаствовать. Если повезёт, может и деньги выиграю.

— Господи, когда же ты опять найдёшь учеников, — вздохнула мама и, оставив без внимания сообщение о конкурсе, пожаловалась, как и все, на жару.

— Сегодня Лора забегала, — доложила Лина, зная, какую радость доставит ей это известие. Их постоянные разногласия мама близко принимала к сердцу.

— Она тебе что-нибудь говорила? — понизила та голос.

— Ты имеешь ввиду завещание?

— Да-а, — неопределённо произнесла она, на что Лина твёрдо ответила, что не собирается обсуждать с отчимом эту тему.

— Правильно, не стоит, — согласилась мама и шёпотом добавила, что ситуация намного сложнее, чем кажется.

— Что ты имеешь ввиду? Если он хочет оставить все деньги бездомным, это его право.

Хотела добавить, что ей противно, оттого что делят имущество человека, словно он уже лежит в гробу. Но, зная, что мама воспримет это, как критику в адрес Лоры, смолчала.

— Нет, он сказал, что только двое всё получат, — оглушила мама. — Только Лоре ни в коем случае не говори. Она считает, что скорей всего он отдаст всё бедным.

— Не волнуйся, не скажу. Он говорил, кто эти двое?

— Нет, никто не знает, кроме его адвоката. Он сказал, что это будет сюрпризом.

— Нетрудно догадаться кто. Он всё оставит тебе, а остальное отдаст своему племяннику.

— Вряд ли. Он не очень-то жалует Севу в последнее время. Всё намного сложнее... Лора не получит ничего, он ужас как на неё сердит. Вчера у нас был такой скандал. Он ей заявил, что она… ну словом, эгоистка и gold digger. Прямо не знаю, что делать. У них и так неважные отношения.

— Скорей всего, он передумает.

— На это мало надежд, ты же знаешь, какой он упрямый.

— Не расстраивайся, — успокоила Лина, — какое это имеет значение, кому он всё оставит.

— Имеет, — твёрдо сказала мама.

* * *

Она смотрела на стрекоз, круживших над ними мини-вертолётами, на бабочек, сливавшихся крыльями с лепестками цветов, и с болью думала, что скорей всего видит всё это в последний раз и никогда уже сюда не вернётся... Существовал ли этот сад в действительности или только во сне?

— Если тебе трудно от неё сейчас уйти, я подожду, — сказала она, взваливая на себя решение, которое он не мог принять сам.

— Я не имею право подвергать тебя таким мучениям. Как я могу заставлять тебя ждать?

— Выходит, тебе легче уйти от меня, чем от неё?

— Боже мой, что ты говоришь, — с горечью сказал он, — ты же знаешь, что ты для меня значишь. Но она тяжело больна. Как я могу её сейчас бросить?

В кустах кричал пересмешник. Лина опять срывала ромашку, выдёргивала белоснежные лепестки и тешила себя предсказанием, что он навсегда останется с ней, а не с той, которая приковывала его к себе мнимой болезнью.

— Тебе не кажется, что это место чем-то напоминает “Эрос”? — спросил он.

— Да, — она сорвала длинную травинку, обвила ею руку, подражая рыжеволосой женщине на картине, и вспомнила, как он говорил, что люди — это актёры, которые играют какую-то свою, выбранную ими роль и не предполагают, что, вероятно, удачнее сложилась бы судьба, если бы перебрались в другую постановку.

— Наверное, и я, если бы мы не встретились, вышла бы замуж, имела бы кучу детей и была бы счастлива, — не удержалась она от упрёка, и — зазвонил телефон, заглушая ответ Джереми.

Не размыкая ресниц, Лина пошарила рукой по ночной тумбочке в поисках трубки. “Поспать не дают”, — подосадовала, оттого что пришлось отпустить сон, даривший два месяца подряд обольстительного Джереми и возвращаться в обыденность, где предстояло убирать надоевшие дома.

— Привет! — бодро поздоровалась Барбара. — Я всё отвезла. Думаю, нас с тобой точно выберут. Может, что-то ещё и продадим. Помнишь, как в прошлом году залпом купили несколько моих рисунков, — хвастливо поведала она уже известную Лине историю, обраставшую с каждым разом новыми деталями.

— Ну а как там остальное? Тебе понравилось? — спросила Лина, уверенная, что ничто не может идти в сравнение с её “Наядами”...

— Одно барахло! — с удовлетворением доложила Барбара. — Просто удивительно, как люди не понимают, что неприлично выставлять такое безобразие! Кстати, а кто этот тип в очках?

— Какой тип? — вздрогнула Лина.

— Ну тот, которого ты изобразила.

— Ах, этот, — с облегчением вздохнула Лина. — Автолик.

— Кто-то из твоих русских друзей?

— Это из мифов, — и, пока просвещала Барбару, пересказывая древнегреческую легенду, внезапно дошло, что владелец чёрного Мустанга украл у персонажа её картины не только очки, но и умение перевоплощаться — то, чем обладал Автолик.

— Кого-то он мне страшно напоминает. Кто тебе позировал?

— Никто. А кого он тебе напоминает? — насторожилась Лина.

— Хоть убей, не помню. Я точно его где-то видела. Скорей всего на каком-то вернисаже.

Не предполагая, сколь зловеще звучат её слова, Барбара пошутила, что тот сам даст о себе знать, когда увидит свой портрет на выставке, и, мгновенно переключившись, затараторила о шестилетнем сыне, о сварливой свекрови, о муже, прытко взбиравшимся вверх по служебной лестнице. Слушать её было утомительно, и, пока она трещала, Лина смотрела на холст, на котором стояла, игриво наблюдая за ней, Пандора. Обежала её всю тщательным взглядом и решила ещё раз прописать миндалевидные глаза, золотистые волосы и посадить на заднем фоне несколько орхидей, эротично переплетавшихся наподобие человеческих тел. Перестав слушать трескотню Барбары, она взяла кисть и вошла в построенный ею сад, в точности повторявший тот, в котором Джереми шептал, задыхаясь от нежности, что никогда её не покинет…

— Мэриэн Бейли, — вдруг выловила она из потока речи Барбары знакомое имя.

— Ты её знаешь?

— Кто ж её не знает, — сказала Барбара, бывшая в курсе всех событий в городе, — это ж местная знаменитость. Все художники только и мечтают попасть в её коллекцию. А почему ты спрашиваешь?

— Я убираю её дом.

— Вот это да! — с восторгом воскликнула Барбара. — Может повезёт, и она что-нибудь у тебя купит.

— Чем она занимается? У неё какой-то бизнес?

— У неё салон красоты, а муж у неё компьютерщик, — и доверительно поведала по секрету, что ходят слухи, будто они не ладят, находятся на грани развода и их давно уже никто не видел вместе.

— Он довольно мил, хотя со странностями. Слишком умный. Я люблю мужчин попроще. Чем умнее мужик, тем глупее себя чувствуешь рядом с ним. Ну так придёшь на вечеринку? — спросила она со свойственной ей манерой перескакивать с темы на тему, и, взяв клятву, что придёт, попрощалась.

— Зачем я только обещала? Ведь на открытие ж собиралась... Может, не идти на это открытие? — обратилась Лина к Пандоре. Выдавила краски из тюбика, провела кончиком кисти по её руке, и, добравшись до гибкого запястья, надела на него браслет. “Надо пойти”, — говорили оливковые глаза той. Не пойти было и впрямь нельзя. Это могло обидеть приятельницу Джуди, для которой вернисаж был значительным событием — первая персональная выставка за многие годы, да ещё в популярном месте, куда стремились попасть все художники Далласа.

“Хоть бы кому-то повезло”, — подумала Лина. И шевельнулась обида, что она тоже ничуть не меньше заслуживает признания.

“Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех”, — подбодрила сама себя. И грушевидные купола церкви на холсте, устремлённые ввысь, напомнили, что все, о чём она тайно молилась ещё в детстве, непременно сбудется. Молитвам её научила верующая бабушка, утверждавшая, что, если просишь, то непременно получишь. Вечерами дубовый комод в комнате на Солянке отсекал от них с сестрой телевизор. Лина, лёжа под ватным одеялом, шёпотом зачитывала список просьб к Небесам. Список был невелик: избавить маму от унижений, дать ей другого, доброго, мужа и помочь Лине стать живописцем. “А я буду доктором”, — бахвалилась в ту пору Лора, подсмеиваясь над мечтами сестры. Она была убеждена, что “тунеядство” и “художник” — синонимы. И Лина, не возражая, молчала о том, что знала с рождения. “Художником родилась, художником помру”, — повторила то, что говорила себе всю жизнь, и, с удовлетворением глядя на Пандору, процитировала Омара Хайяма:

Зазвенел телефон — призывно, громко, настырно, и, увидев по определителю, что звонят из Художественного Центра, где ждали своей участи “Автолик” с “Наядами”, схватила в нетерпении трубку.

— Добрый день, — раздался в трубке низкий голос женщины. Для вежливости поинтересовавшись, как поживает Лина, она сказала, что звонит уточнить названия работ.

— Что-то случилось? — насторожилась Лина.

— Надо уточнить названия, — виновато повторила та. — “Автолик” и… — споткнулась на втором слоге и, коверкая “я”, протянула на южный манер: — “Нае-еды”.

— Да. А в чём дело? Что-то не в порядке с моим чеком?

— Да нет, всё в порядке, мы чек не погасили, мы его вернём… Я прямо не знаю, как это произошло... Вы, наверное, слышали, у нас здесь идёт ремонт, из-за него у нас сплошная неразбериха, нам всё пришлось перенести в заднюю часть здания, у нас там склад… Никто и не мог подумать, что такое может произойти… Там стоят банки с красками, а вы ведь сами знаете, какие у нас рабочие… — Она долго ещё петляла вокруг да около, пока не призналась, что Линины холсты случайно кто-то облил белилами...

Лине тотчас вспомнился мрачный сон... Огромный театр, убегающий рядами кресел до горизонта. Неподвижно сидящие в нём одинаковые манекены с дырками вместо глаз. Через их глазницы проползают сухие в шипах стебли растений. Она сама на сцене — не человек, а марионетка, выполняющая навязанную ей роль. В глубине сцены полотно с Автоликом. Ухмыляясь, тот сходит с холста, медленно идёт навстречу, и она, зная, что сейчас произойдёт что-то страшное, непоправимое, пытается сдвинуться с места, убежать, спастись, но не дают привязанные к её рукам и ногам нити. Она поднимает голову кверху, чтобы разглядеть лицо того, кто крепко держит её за эти нити, и в этот миг Автолик зажимает её в тиски объятий и впивается мокрым тошнотворным поцелуем в губы.

— Это Барбара. Кто же ещё! Она же туда их отвозила! — заявила Оксана, когда Лина в истерике примчалась к ней домой. — Помнишь, как она завидовала, когда о тебе статью написали?

— Нет, это не она, — всхлипнула Лина и представила добродушное круглое лицо Барбары, обсыпанное крупой веснушек, — она завистливая, но на такое она неспособна.

— Никогда не знаешь, кто на что способен. Надо немедленно ехать в Центр и устроить им разнос. Это по их же вине!

— Нет смысла. По правилам они не несут никакой ответственности, — она опять всхлипнула и сказала, что все предсказания Наташи сбываются. “Вам кто-то желает зла”, — грозно напророчила та в злосчастный день, когда Лина наткнулась в магазине на гранатовые бусы. Гладкие, отшлифованные камешки цвета запёкшейся крови оказались символом несчастий.

— Гадалки тут не при чём. Это всё чистая случайность. Не расстраивайся ты так, впереди масса конкурсов, ещё лучше сделаешь. Плевать на эту Барбару! — горячо начала утешать Оксана.

— Это не она… это тот, кто подослал ко мне этого типа в очках… или он сам.

И вдруг сверкнул молнией вопрос: почему Барбара упоминала Автолика? Странное совпадение, да и совпадение ли это?

— Она и подослала! И холсты твои облила, чтобы их не выбрали! Может, она вообще в этом Центре подрабатывает. Надо бы добыть список всех их сотрудников, — внесла Оксана дельное предложение и помчалась за валерьянкой, когда на Лину накатил новый приступ рыданий.

— Не убивайся ты так, — прослезилась она из солидарности, — может, ещё удастся картины спасти, отмыть краску.

— Это стенная краска… она быстро сохнет… уже не отмыть.

— Не переживай, ещё лучше сделаешь, — с жалостью глядя на неё, сказала Оксана и стала уговаривать остаться у неё ночевать. — А утром что-нибудь придумаем. Утро вечера мудренее. Вот увидишь — всё образуется.

— Ничего не образуется… тот, кто это делает, на этом не остановится… я чувствую, что-то ещё произойдёт...

Полностью роман Ольги Черенцовой “Предсказание Пандоры” печатается в номерах 20-21 номерах журнала. Инфомация о подписке и приобретении отдельных номеров в разделе “ПОДПИСКА”