В Америку мы приехали почти одиннадцать лет назад по родственному вызову моего шурина, младшего брата жены. И первые недели, пока очухивались от переездного шока, ощущая себя как бы в первом и изрядно затянувшимся прыжке с парашютом, он и его супруга энергично нас опекали. До этого, там, общались мы с ними мало, буквально считанные разы, поскольку жили в разных городах. После десятилетки он поступил в военное училище, окончил его и прослужил пару лет лейтенантиком на Камчатке. Потом из армии ушел и пристроился в молдавском городишке на заводик, выпускающий кастрюли, сковородки и прочую кухонную утварь, где честно оттрубил несколько лет сменным мастером. И не сложись судьба нашей бывшей страны и наши отдельные судьбы именно так, как они сложились, почти наверняка уйти бы ему на пенсию в том же служебном ранге. Каждому по способностям. К нему я относился снисходительно и чуть свысока: был он услужливым, невзрачным, подчеркнуто тактичным юношей. Иначе не воспринимался, даже когда стал по возрасту мужчиной. Не знаю, чем он занимался в армии при своих лейтенантских погонах и комнатно-декоративном характере, но вряд ли командовал: может, бумажки в штабе заполнял, а может, заведовал шинелями и вещмешками. Однако в нью-йоркском аэропорту нас встретил совершенно другой человек: он заметно округлился, стал даже казаться выше ростом, а во взгляде прорезалась вальяжность. Мы поменялись ролями: теперь уже он относился ко мне снисходительно и немного свысока. Еще бы! У него были деньги, дом, приличная машина и свое дело, а у меня только растерянные глаза и хилые иллюзии. Теперь он мог позволить себе долгожданное удовольствие стать моим благодетелем.
В Америке, куда они приехали пятью годами раньше нас и так же, как и мы, голенькими, он уже через несколько месяцев организовал вместе с партнером, ушлым аборигеном, мелкий полуподпольный бизнес по пошиву всякого барахла: свитеров, маек, шортов, джинсов, на которые нашлепывали ярлыки не очень знаменитых (на всякий случай), но добротных фирм. Партнера я за все время видел, наверное, три с половиной раза. Он отдал свои денежки, и ему потихоньку капало. Всем заправлял шурин. Дела у него шли неплохо. Но в это я уже вник потом, а вначале он долго читал мне нотации: чтобы здесь прилично зарабатывать, нужно... чтобы стать человеком, нужно... вот я... вот мы... не надо якшаться с... надо забыть о... Меня воротило, но приходилось молчать.
- Никаких пособий, никаких учеб! - безапелляционно назидал он меня, - Надо сразу идти пахать! Я вот первый месяц драил ночами супермаркет. И вот теперь - видишь! И никого, кто бы помог. Все сам. Вам повезло, что здесь я и могу помочь.
- Да, да, конечно, Валечка, спасибо. Тебе лучше знать, как скажешь... - поддакивала жена.
- Значит так! Пойдешь ко мне. У меня простая техника: ничего электронного, сплошная механика и электричество. Ты технарь - для тебя это семечки, быстро разберёшься, и вообще, мне нужен свой человек... Ничего никому доверить нельзя... Ворюги.
Наверное, при определенном допущении мою архитектуру можно посчитать технической дисциплиной, но он, по всей вероятности, имел в виду другое: за всё время моей семейной жизни в моей квартире не побывал ни один человек из ремонтных служб, начиная от штукатурно-водопроводных и кончая телевизионно-холодильными. Кое-что умею.
И я пошел к нему. Решил - пока.
Мое хозяйство представляло собой несколько десятков единиц металлического кое-как работающего хлама: швейных и гладильных машин. К ним вполне подошел бы привычный когда-то термин "списанное", но здесь ничего не списывают: не создают комиссий и не составляют актов, а просто выкидывают на свалку или продают почти задарма в такие вот заведения. Моя основная обязанность - содержать этот металлолом в рабочем состоянии: смазывать, налаживать, ремонтировать (а что-то обязательно каждый день ломалось), разбирать уже безнадежное на запчасти, приспосабливать их к тому, что еще можно оживить. Короче, механик-реаниматор. Да еще я должен был подсоблять грузить коробки с готовой продукцией в приезжавшие за ней машины. И выгружать то, из чего она производится: рулоны с материей, коробки с нитками и прочую мелочь. Перепроверять, пересчитывать, учитывать. Именно для этого нужен был свой человек - верный пес, которого можно не очень хорошо кормить, но часто гладить. Мой родственничек экономил на всем: помещение было в дурном районе и в обшарпанном здании - лишь бы аренда подешевле; электрическое освещение было слабое: наш рачительный хозяин не разрешал вкручивать лампы поярче - счетчик ведь крутится... Наверняка и налоги не платил. Но главная экономия была на рабочей силе. В большом, полуподвальном, захламленном, отвратительно вентилируемом помещении работало около полусотни женщин. Работницам, которые гнули спину над швейными машинками по десять часов в день с получасовым перерывом, он платил гроши. Почти в два раза меньше установленного законом минимума. Но зато наличными. Они и пикнуть не смели: он брал только латиноамериканок, живущих в США нелегально, правдами и неправдами перебравшихся через границу, не имевших документов, не знавших английского и пуще смерти боявшихся засветиться. Для них, совсем еще недавно почти помиравших с голодухи где-нибудь в Мексике или Гватемале, и эти два (а через несколько лет три) доллара в час были спасением. И для их детей, братьев-сестер и родителей, оставшихся в Мексике и Гватемале.
Всё это босс называл умением вести бизнес. Конечно, появись здесь любой мелкий муниципальный чиновник, санитарный инспектор или даже просто полицейский, не миновать бы родственничку-боссу с его партнерами изрядных неприятностей. Но обычно в такие места никто не заглядывает, поскольку подобных заведений в нашем безразмерном городе многие десятки, а может, и сотни, о них, в общем-то, знают, но до этих ли мелочей? Лишь иногда, случайно, редко-редко что-нибудь всплывёт. Это когда случается какой-нибудь скандал с нелегалами: кого-то из них недостаточно осторожно и бесшумно прикончат, или полиция накроет очередную контрабандную партию доходяг, едва не задохнувшихся от тесноты в трюме ночной шхуны. Но это, в основном, у китайцев. Там вообще, говорят, жуть. Что-то наподобие зинданов в подвалах Чайна-тауна. Тогда - на два дня шуму, заголовки в газетах, вроде - "Рабы ХХ в века в сердце Соединенных Штатов", "Невольники Манхеттена" или что-нибудь в этом роде.
Мой родственничек до поры до времени использовал этих женщин не только в деле экономии. Случалось, вызывал по окончании рабочего дня тех, кто посмазливее и помоложе, к себе в конторку, которую важно именовали офисом. Что бедняжкам оставалось делать? - Шли. Он и меня пытался привлечь к этим мероприятиям. Не для того, разумеется, чтобы доставить родственнику и подчиненному удовольствие, а для того, чтобы нейтрализовать потенциального доносчика и шантажиста. И после того, как я выматерился, - "делай, что хочешь, я тебе не полиция нравов, но не втягивай меня в свои кобелевые дела" - он мялся-мялся и выдавил: "Между нами... сам понимаешь: Светка, Алла... ты же мужик..."
Однажды устроилась к нам девушка-мексиканка, поработала несколько дней и получила предложение задержаться после работы. Она дисциплинированно осталась и была приглашена в офис. Ничего неподобающего не произошло: он на нее не набросился, она не кричала и не отбивалась. Так что вмешиваться и наводить подобающую благопристойность в зоне моего нахождения мне не пришлось. Получив устное, думаю, достаточно вежливое предложение, она просто сказала: нет. Сказала несколько раз, и даже уже открыв дверь, выходя из конторки, повторила твердо: "Nada!" - "Завтра на работу можешь не выходить!" - визгливо прокричал ей вдогонку босс.
Назавтра она не пришла, но вместо нее явился парнишка-мексиканец, лет, наверное, пятнадцати, спросил у женщин, где ему найти шефа, и вошел в офис. Там сидели мы с боссом и разбирались с бумажками. Парнишка вытащил из-за пазухи внушительного вида тесак, вероятно, то самое пресловутое мачете, и, обращаясь к нам обоим, поскольку, вероятно, не знал, кого именно нужно резать, сказал, что его сестра будет продолжать здесь работать, а если кто на нее покусится, то он придет в следующий раз и отрежет обидчику яйца. После этого он спрятал свой громадный ножик и удалился. Я злорадно засмеялся, а наш бывший лейтенант, сменный мастер и тактичный юноша, долго неподвижно сидел на своем стуле, бледный, как камчатский рассвет. Когда он, наконец, поднялся, на мягком поролоновом сиденье остались мокрые разводы. Я этот стул через несколько дней выбросил по причине неистребимого запаха.
Девушка назавтра невозмутимо, будто ничего не произошло, вышла на работу и продержалась у нас достаточно долго. Кажется, около года, пока не нашла место бэбиситера в обеспеченной мексиканской семье. Босс за все это время к ней даже не приблизился. Прекратились и послерабочие приглашения...
Мое "пока" превратилось в "навечно".
Платил мне мой хозяин скуповато, каждый год прибавляя по четверти доллара в час. Теперь я - компаньон, получаю, кроме зарплаты, еще свою долю прибыли. Двадцать процентов. За ежемесячным вычетом того, что мне мой шурин с партнером как бы дали в кредит. В коммерческие заросли не влезаю: банковские и прочие денежные дела, взаимоотношения с поставщиками, покупателями, должниками и кредиторами - всего этого знать не хочу. У меня свои обязанности и проблемы - технические. Я теперь на двадцать процентов сам себе хозяин и одновременно наемный работник. В здешнем бизнесе бывают позиции в сто раз запутаннее, чем в шахматном эндшпиле, и ничего - механизм крутится. У меня теперь тоже дом и две машины, - всё, конечно, не такое, как у родственника-благодетеля, но вполне подходящее. Америка в последние годы того сумасшедшего века процветала. Тогда на ее территории из любого сора росли деньги. Как стихи у Ахматовой. Правда, не под каждым окном, а под окнами шустрых. И примазавшихся к ним, таких, как я. Не столь густо, но все же...
Многие из тех, кого я знал раньше или познакомился в первые месяцы иммиграции, мои ровесники, а кто и постарше, помаявшись первые годы за учебниками, кормясь впритык с пособия и крошечных заработков, переучились на программистов, психологов, всяческих инспекторов. Их, инспекторов, здесь хоть в штабеля укладывай: один на другом по любому поводу и для всякой дырки. Или подтвердили свои квалификации инженеров-проектировщиков, патентоведов, преподавателей вузов, врачей, физиков, химиков, лириков. И работали теперь кто программистом, кто инженером-проектировщиком, кто преподавателем в колледже или мастером на заводе, что здесь тоже достаточно солидно. Даже выпускающем кастрюли и сковородки. Было мне тогда, вначале, тридцать три, многое еще успеть мог. Впрочем, что жалеть? - дело сделано. Но иногда, когда забудешься, поплывешь, - видится тогда мне мой маленький кабинетик на втором этаже нашей архитектурной мастерской, кульманы, рулоны ватмана и листы кальки... (О компьютерном проектировании мы только-только начинали узнавать, и оно нам казалось почти фантастикой.) И опять до хрипоты цапаюсь я с заказчиками при утверждении проектов... "Что ты мне здесь нарисовал? - кричит зампред райисполкома Василий Кириллович Заборный, затравленный обкомом партии (напомню, коммунистической) и затурканный каждодневными советскими проблемами. - Ты лучше сразу виселицу для меня спроектируй, вот здесь, перед твоим долбаным фасадом с финтифлюшками! Какие еще на хрен колонны! На кой мне здесь твои сраные балкончики и фонари?! Откуда у меня на них деньги? Кто мне такую смету подпишет? Положил я с бубенчиком на твой ансамбль, и что в старую застройку вписывается. Да я за эти бабки поликлинику отстрою и два детсада отремонтирую!" А со строительными начальниками один разговор: "Где я такой пластик достану?! Мало ли что - в каталоге есть! А на базе нету! Ни шиша на базе нету, кроме шифера и стекла. Давай я эту поедрень листовым шифером закрою и белилами закрашу. Подписывай, дорогой, замену твоего научно-фантастического пластика на шифер с покраской, и айда хорошо пообедаем".
Те из наших, кто и здесь работает архитекторами, а один из них пять лет просидел со мной рядышком в одной мастерской, говорят, что и здесь часто бывает нечто похожее. Правда, разного мудреного пластика и всяческой "поедрени" здесь завались, но что касается денег, они - тоже узда на творческие порывы...
Я потихоньку встал на ноги... Теперь у меня пятьдесят процентов от прибыли - третьего партнера у нас уже нет, - плюс милые родственно-производственные отношения с боссом.
- Ой! Как нам повезло с моим братом! - говорит иногда жена. - Неизвестно, что бы с нами было, если б не он. А сейчас мы не хуже других. Свой бизнес, дом, кое-где побывали. Дочка в хорошем колледже. Можем себе позволить... - Наверное, она права.
"I have a dream" - историческая фраза для американцев. Раз в год ее обязательно говорят президенты, артистически сдерживая проникновенно патетическую горловую дрожь. У меня тоже есть мечта. Почти несбыточная. Хорошенько надраться и набить морду моему благодетелю. Моему дорогому боссу, компаньону и шурину. Ни за что. Просто так. В честь моего личного процветания на фоне процветающей Америки.
Добавить комментарий