Rassadin i Okydgava 90 gody.jpg
Теперь о жанре. Со времен Перестройки во многих газетах появились колонки комментаторов. Помню замечательные колонки поэта Александра Аронова в "Московском комсомольце" горбачевских времен, ранняя смерть, увы, прервала его "лирическое" общение с читателем. Эстафету колумниста перенял у него Александр Минкин, со своими язвительными и страстными "Письмами к президенту", ныне, по понятным причинам, прекратившимися. По радио "Эхо Москвы" точный и острый политический комментарий, называемый "реплика", дает Антон Орехъ; там же с оценкой случившегося за неделю выступают такие яркие личности, как Виктор Шендерович, Юлия Латынина, Сергей Пархоменко, Леонид Млечин. Жанр политических комментариев ныне стал настолько популярным и жгучим, что, как и в первые годы Перестройки, их начали поставлять самые обыкновенные люди с мест — только в те приснопамятные времена в качестве "откликов" помещались они в "Огоньке" — вот было захватывающее чтение! — ныне же как "избранное" блоггеров их можно прочесть на сайте "Эха Москвы" (скоро, по слухам, сайт для "блоггеров" откроется и у "Чайки").
Однако жанр, выбранный Рассадиным, кардинально отличается от "политического комментария". Ближе всего он к тем публицистическим памфлетам, что на радость всем нам в той же Новой газете (а теперь на сайте "Эха Москвы" в славном содружестве с актером Михаилом Ефремовым) помещает сегодняшний российский Беранже — Дмитрий Быков. Не могу, хоть и вскользь, не выразить искреннего восхищения его мастерскими миниатюрами, исполненными редкого, отнюдь не беззубого, юмора, и написанными блестящим языком и стихом. Как и Быков, Станислав Рассадин пишет литературные памфлеты, только не стихами, а прозой. Еще одно отличие — делает он это, обращаясь к несколько иной аудитории. Эта аудитория, бесспорно, уже, чем та, к которой адресуется Дмитрий Быков, чьи комическим острием жалящие строчки прочитают и поймут (хотя тоже не до конца!) абсолютно все; сложные ассоциативные пассажи Рассадина, его обращение к историческим и литературным параллелям, хитро закрученные умозаключения, — такие в Америке называют sophisticated, — пожалуй, не придутся по вкусу тем из читающих, кто жаждет легкого необременительного чтения. Здесь будет чтение весьма обременительное для ума; рассадинский читатель будет вовлечен в круг тех непростых вопросов, над коими автор задумывался на протяжении всей своей жизни. Что же это за вопросы?2
Но прежде следует сказать вот о чем. Станислав Борисович начинал свою журналистскую деятельность в 60-е, работал в издательстве "Молодая гвардия", в "Литературной газете" и журнале "Юность". Введя в общественный оборот слово "шестидесятники", Рассадин по сути и был представителем этого общественного и эстетического движения, возникшего в послесталинскую эпоху на гребне надежд и иллюзий, охвативших страну. Люди надеялись на обновление и осветление жизни. Думаю, что "шестидесятничество" как некая прививка "идеального", как поиск правды и следование внутреннему нравственному императиву продолжает жить в сегодняшнем авторе Новой газеты.3
Одна из главных тем, волнующих нашего Стародума, — писатель и его положение в обществе. В интервью журналу "Чайка" Рассадин как-то сказал, что в нашей власти сделать "ужасные" времена еще ужаснее. В этом смысле он — за "человеческий фактор", уповает на то, что писатель как член общества волен создавать в себе и вокруг себя самую разнообразную атмосферу. Героями его "дневника" становятся и такие личности, как Семен Липкин, долгожитель, последний представитель Серебряного века, не убоявшийся ни сохранить "крамольную" рукопись своего друга Василия Гроссмана, ни опубликовать стихи в "Метрополе", что повлекло "высочайшие" кары, и Юрий Олеша, чей блестящий талант раскрылся далеко не в полной мере — не из-за уступок ли нравственного порядка? Хотя, конечно, все можно списать и на "время". А время, когда Олеша писал свою строчку в день4, было бесчеловечное, страшное.
Это время сформировало и таких писателей, как Сергей Михалков, Михаил Шолохов, Вадим Кожевников, и Рассадин не устает приводить некоторые "примеры" из их биографий. Ну, скажем, как Кожевников, получив и прочитав рукопись Василия Гроссмана ("Жизнь и судьба"), тут же направил ее в карающие органы, чтобы разобрались в замаскировавшемся под писателя "враге народа" и приняли соответствующие меры. Или про Шолохова, который, по воспоминаниям одного его приятеля, присутствовавшего на застолье в "станице" Михаила Александровича, вел на пиру разговор о повсеместном голоде среди крестьян, а, между тем, столы ломились от яств, заморских вин и деликатесов... Маленькая черточка, но такая характерная для страны, где даже в блокадном Ленинграде среди умирающих от голода людей находились тайком обжиравшиеся "партийные начальники" (см. "Воспоминания" Дмитрия Сергеевича Лихачева).
Горе писателю, приближенному к власти или ставшему властью! Фадеев, покончивший с собой, и тем самым частично отмывший свои грехи перед "убиенными", теми, кто был с его письменного согласия отправлен в сталинскую мясорубку... Федин, сменивший его на посту и "схлопотавший" от Твардовского после исключения Солженицына из Союза писателей: "Помирать будем!" И получается, по Рассадину, что "божий суд" настигает "счастливчиков", сумевших удружить и услужить властям и потому неплохо устроить свои дела, уже здесь, на земле... Самоубийство или самоубийственная потеря таланта — едва ли не самый закономерный конец для людей этого рода...
А вот Эрдман... Это другая судьба. Он замолчал сам, вынужденный после создания гениального "Самоубийцы" (чей герой молил власть о "праве на шепот") и последовавшего за сим лагерного срока, разменивать свой талант на дешевые поделки. Сам себе строгий судия, Эрдман — Рассадин тут цитирует Юрского — не дал тому (Юрскому) сниматься в фильме по своему "халтурному" сценарию, выпил с ним рюмку, да и отправил со съемок восвояси: стыдно ему было перед памятью Юрия Юрского, отца Сергея...
Творцы и "штукари", истинные дарования и создатели фальшивых ценностей — еще одна примыкающая к уже названной тема. Вал подделок под искусство, обрушивающийся на головы россиян с подмостков эстрады, с экранов телевизоров, безразмерная пошлость, кич — не является ли все это "социальным заказом", насаждаемым сверху? Кто бы сомневался! В связи с этим интересны рассуждения автора об эстраде и о комических жанрах, чьи представители сегодня растеряли былой ореол "защитников" правды, "борцов" с пошлостью, каковым даже в жестокие цензурные времена был в народном сознании великий Аркадий Райкин. Уходят талантливые с экранов, бегут из юмористических жанров: "блистательный Жванецкий ударяется в проповедь, блистательный Шендерович все глубже уходит в политику". Да, все это так, но, наверное, сам жанр сатиры и его глухое, а с некоторых пор открытое неприятие верхами диктует нашим лучшим сатирикам необходимость "переквалификации".
Скажу больше: пришло осознание — как к авторам острых памфлетов на современность, так и к тем, кто эти памфлеты читал, видел (скажем, в "Куклах") и над ними хохотал, — что "шутить и век шутить" — этого мало, пора делать следующий шаг. И ей-богу, я рада тому, что Виктор Шендерович проявляет себя сейчас как необыкновенно сильный, смелый и вдумчивый комментатор политических новостей и как инициатор движения за "Россию для всех". Миссия достойная писателя-гражданина!
Поразилась тому, как в унисон мы с Рассадиным испугались за талантливого Максима Галкина: уносит его куда-то не туда, в пучину пошлости; от интеллигентного юноши в очках, закончившего филологический факультет и едва не защитившего диссертацию, одни рожки да ножки остались, все поглотила охочая до юных дарований попса. Но погодите, Станислав Борисович, ставить клеймо, давайте подождем. Вы ведь и про Дмитрия Быкова вначале думали не так, как думаете сейчас, прочитавши его "Пастернака"... Люди растут, меняются. Когда-то юный Ив Монтан прошел "школу" у умудренной Эдит Пиаф — и ничего, выстоял, и — уверена — безусловно многое позаимствовал у этой незаурядной актрисы и женщины. Думаю, что, испытание "закулисьем" актеру полезно, и всегда готова приветствовать подвиги "любви", если она, любовь, не разменная монета в играх шоу-бизнеса. А Максиму Галкину я бы посоветовала посмотреть недавно повторенную по каналу "Культура" часовую программу Ираклия Андроникова "Мое первое выступление на эстраде". В зале Ленинградской филармонии, где выступал уже немолодой Андроников с этим своим "скетчем", стоял гомерический хохот. Между тем, рассказывал он о "катастрофе", постигшей его в юности, о провальном выступлении в этом самом зале за несколько десятилетий до того. И как мастерски рассказывал, а уж как показывал — себя неумелого, зажатого, испуганного — с какой безжалостной самоиронией! На таких примерах и учиться мастерству и отношению к себе, любимому!
Размышления Рассадина о времени. Не только в своем "дневнике", но и в "Книге прощаний", рассматривает он эту "больную" тему. Больную для нескольких поколений, не находящих себя в "этом" времени и в "этой" России. Рассадин отталкивается от реплики все того же Сергея Юрского ("это время не мое"), обращая затем вопрос к себе: а мое ли? И если не мое, то чье? Задумывается — и находит поразительное определение — "ничейное время". Ибо даже правители, стоящие у власти, не чувствуют, по мысли нашего Стародума, что они "властелины" времени. Иначе не было бы у них инстинкта временщика, спешащего набить карманы, пока власть у него в руках, чтобы в нужный момент "свалить за бугор" (а ведь писано было до истории с московским мэром!). Ну хорошо, а чьим было время правления Николая Первого? На этот вопрос прекрасно ответила Анна Ахматова: потомки будут считать его "пушкинским".
В брежневское время — шутит Рассадин — ходил анекдот, что был "бровеносец" мелким политиком "эпохи Аллы Пугачевой". И горько иронизирует: "вот символический сдвиг: от Анны до Аллы. Далее везде". Что ж — приговор эпохе? Позволю себе усомниться в правомерности подобного вывода, да и сам Станислав Борисович остановился на нем лишь "на полдороги". Не так давно брала интервью у питерского писателя и соредактора журнала "Звезда" Андрея Арьева, который восхитил меня своей непоколебимой уверенностью, что, несмотря на сегодняшние глупые и пошлые предпочтения "большинства", в конце концов победит-таки элитарная культура! А что? Вселяет оптимизм. Только вот как пройти эту сегодняшнюю дорогу, не разделяя с согражданами ни вкусов, ни пристрастий (например, к пиву или к футболу) и ощущая себя "чужаком" в своем времени?
В "Дневнике Стародума" тема времени тесно переплетается с размышлениями о судьбе друга Рассадина, Булата Окуджавы. Ведь именно ему, замечательному поэту и барду, в конце девяностых было заявлено распоясавшимся хамом, что должен он уйти, что мешает "молодым" пробиться к зрителю. Интересно, кто дал право беспардонному самозванцу прогонять того, кто до самой своей смерти в 1997 году был в России любим и почитаем? Рассадин всегда писал о Булате с трогательной теплотой; чего стоит один штрих из "Книги прощаний": Окуджава перед операцией проделал многочасовой путь на машине, чтобы только увидеть друга и затем быстро уехать... Читая рассадинские размышления о поэте, можно понять, что весь "допутинский" период критик хотел бы назвать "временем Окуджавы". Не знаю, как другие, а я не против.
"Допутинский" и "путинский" период... Тема народа и власти, писателя и власти — Рассадину есть что сказать по этому поводу. Один из его постоянных героев Денис Фонвизин осмелился в журнале перечить самой Екатерине Великой. Но и то сказать, государыня поначалу сама поощряла журнальное вольнодумство... пока не спохватилась и не подписала указ о заключении в Шлиссельбург на 15 лет "вольнодумца" Николая Новикова, о ссылке на 10 лет в Илимский острог автора "опасной" книги Александра Радищева... Арест, тюрьма и ссылка — за взгляды, за образ мыслей, за их высказывание в печати. Оказывается, вот когда эта "традиция" начала набирать обороты. А вот высказывание Пушкина, приводимое Рассадиным: (При Екатерине II) "От канцлера и до последнего протоколиста все крало, и все было продажно". Нет чтобы направить энергию на истребление тогдашней "коррупции", всю свою силу государыня употребила на уничтожение "крамолы" в умах. Как, однако, все похоже в российской истории!
Не всегда, нет, не всегда Станислав Борисович угадывает ход событий, их, так сказать, грядущее развитие. Наткнулась у него на размышление о судье Данилкине (было это писано в августе прошлого года), что-де не нужно поименованному судье слепо следовать указаниям власти в деле Ходорковского, что спросят его дочь и сын, когда подрастут, об этом процессе — и что он тогда им ответит? Теперь, спустя время, мы уже знаем, что судья Данилкин не убоялся суда потомства, убоявшись возможной кары со стороны властей предержащих. Что ж, всякому свой суд и свой судья!
Пожалуй, стоит остановиться и еще на одной важной для автора теме — о менталитете или ментальности. Много раз наталкивалась в дневнике Рассадина-Стародума на это слово, и часто в сочетании "российская ментальность" имело оно невеселый оттенок и характеризовалось примерно так: страх, несвобода, холуйство, доносительство... Неужто это главное в народе, неужто неотвратимы и его кабала, и пресмыкательство перед начальниками? Однако не в этом состоит мысль автора. Он, как я поняла, против фальшивых словес о патриотизме и "национальной гордости". Против этих напыщенных и лживых слов он и выступает, показывая нам "тяжелое историческое наследство", засевшее в генах. Но и это не вся правда. Уверена, что Станислав Борисович, будучи великолепным знатоком Пушкина, и без меня знает пушкинскую характеристику русского мужика, вложенную им в уста иностранца. Того поразили в русском крестьянине: "его опрятность, смышленость и свобода". Свобода — и это о крепостном! Ай да Пушкин!
В архиве "Новой газеты" хранится 234 "заметки" Станислава Рассадина, писанные им с 1996 года — огромный и неустанный труд для любого пишущего. Случай Рассадина особый. Не хочу много распространяться о болезни Станислава Борисовича, но одно сказать необходимо: то, что Рассадин пишет, — это акт героический. Правда, его работа одновременно и его спасение — лекарство от тяжелого физического недуга.
Хочу пожелать себе и читателям почаще сталкиваться с заметками Рассадина-Стародума: иные "старые" мысли оказываются на редкость современными...
1 Станислав Рассадин. Дневник Стародума. Изд-о Новая газета, М., 2008
2 К анализу буду привлекать также "Книгу прощаний" (2004) и рассадинские колонки в "Новой газете" за 2010 год.
3 Ряды "шестидесятников" быстро редеют, недавно ушли Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, и вот еще одна горестная и невосполнимая потеря — Михаил Козаков.
4 Говорят, что название книги "Ни дня без строчки" Олеша объяснял так: "Каждый день пишу по строчке".
Добавить комментарий