Думаю, что удивлю немногих, заметив, что жизнь в несказанной пестроте своей иногда преподносит нам огорчения. По возможности следуя мудрости царя Соломона, пытаюсь с переменным успехом мужественно менять свое отношение к неизбежному. Если не удается, во утешение остается забавный аргумент — чисто дамский: не придет же в умную голову расстраиваться из-за того, что вон то роскошное бриллиантовое ожерелье, лежащее в витрине магазина на Пятой Авеню, тебе не принадлежит? Чем больше огорчений в жизни, тем чаще обращение мысленного взора к той гипотетической витрине. Далось мне это бриллиантовое ожерелье, в самом деле! Не иначе, отзвук совковой психологии: ювелирные украшения — отчужденная буржуазная ирреальность, вещь ни в коем случае не для нас.
От абстрактного философствования — к чистой эмпирике: а почему, собственно, камни и драгоценные металлы — апофеоз человеческих вожделений? Не потому ли, что они впрямь несут в себе некую тайну и магию? Дешевая побрякушка потому и дешева, что не таит в себе свечения, не сохраняет удержанные тепло и свет, не приостанавливает время. В Нью-Йорке, где золото, говорят, дешевле грязи, в такую магию поверить сложно. Но хорошо помню факт из прошлого, которое баловало весьма умеренно: по окончании первого курса, получив в подарок от мамы тоненькую золотую цепочку, я почувствовала себя не обогащенной — осчастливленной. “Глубокие пленительные тайны” — как бы ни мешало нам их признать заторможенное советское воображение!
Сегодня оно разбужено вполне — и изменившаяся ментальность позволяет без малейших угрызений совести, с чувством подлинного эстетического наслаждения бродить по выставке бриллиантов в Музее естественной истории, по залам Метрополитен-музея, где царят сохраненные в веках сокровища, красота неумирающая. Та же буржуазная безнаказанность позволила как-то посидеть в мастерской у приятеля, скульптора Леонида Вилихина, и свободно предаться любимому занятию — разглядыванию “штучек”. Античная колонна из кусочка рубина, черный нож с золотой рукояткой, диковинный браслет, не менее диковинная пряжка для пояса... Этому всему еще предстояло найти свое конечное воплощение, а покуда часть изделий была просто воском, тайну лишь обозначающим. И как здоровила Леня своими далеко не тоненькими пальчиками творит подобное? “Ой, Ленечка, можно мне такой браслетик? Пусть у меня будет у первой!” — “Размечталась, у первой! Он уже в каталоге. И вообще, это не мои дизайны, не имею права без ведома автора копировать! А еще не проданные, над которыми работаю, даже показывать никому нельзя — закон рынка. Так что ти-хо...”
Но я продолжала ахать, а он на мои ахи — посмеиваться. Его культ — красота, тщеславен сугубо в меру: “Ты не видела, что делает Генри... Я договорюсь, приди посмотри. It’s the top, над ним — пустота и только Бог! А я лишь винтик в его вселенной!..”
Наши возможности радоваться красоте жестко скованы необходимостью служить желтому диаволу, пока не упадешь. Потому дорога моя в офис компании Henry Dunay Designs, Inc., откуда одаренный приятель получает свои дивные заказы, была долгой. А когда уже добралась до офиса на Сорок восьмой улице Манхэттена, чуть не потеряла аппойнтмент, ибо простояла у площадки лифта минут, не соврать, двадцать пять: такая деловая энергия будоражила этажи... Ювелирный бизнес в Америке — отрасль уважаемая не менее, чем творчество знаменитых дизайнеров одежды. Авторитет на мировом рынке недосягаемый: если лет тридцать назад изготовленное в Нью-Йорке изделие могло считаться вторым сортом, то теперь сюда едут учиться из Италии.
Итальянцы, однако, сильно бы удивились, если бы увидели вывеску с названием его фирмы, прикрепленную к двери скотчем. Впрочем, внешнее — оно внешнее и есть, а внутри — блеск темного дерева и матового стекла, неслышные шаги секьюрити, многочисленные кабинеты, которые словно бы прячутся от света. Секретарша профессионально приветлива, и шутки у нее сугубо по профилю: “Его время дороже бриллиантов!” Ей приходится быть улыбчивой за двоих: хозяин строг, суховат. Но ведет в свой Сезам охотно — открывает витрины, достает одно за другим дива дивные, спокойно дает мне в руки. Голубой аквамарин, бриллиантовые глазки белого медведя, которому собственная золотая оболочка не мешает оставаться толстошубым северянином. Это неприкладное воплощение фантазии ювелира украсит чью-нибудь коллекцию, будет предметом гордости состоятельных хозяев и развлечения разодетых гостей. А вот этой тяжелой брошью причудливой формы некая небедная дама украсится помимо скромности: уже продано. Красиво, слов нет, но модно ли? Броши у меня странно ассоциируются или с чеховскими блузками (блюдце у горла, мешающее дышать!), или с известными одесскими куплетами про “там, где бхошка...” Осторожно делюсь с хозяином своими сомнениями. “Загляните в журнал “W!” — хладнокровно советует Генри. — Броши — атрибут высокой моды. Кстати, сегодня их можно носить на карманах, не слышали?” Признаться, нет — ну, подождем с карманом. Вот и еще брошь, поменьше, понежней, на лацкан костюма как раз, но — пять сердечек в ряд... Спросить или нет? Он подбадривает: давай, мол... “Я слышала, что носить сердечки, особенно несколько сразу — не признак хорошего вкуса... Ну, вроде слишком откровенной демонстрации трофеев...” Мгновенно понимает, о чем речь, и даже не думает обижаться: “Это не засушенные сердца поклонников — это семья из пяти человек. Завершающий небольшой бриллиантик — свет любви всех ко всем. Я сам ставлю щит из золотых сердечек на каждое изделие в качестве своего лого вместе с начальной буквой фамилии — Д. С обратной стороны, не демонстративно...”
Ни про эту букву, ни про значимость собственного имени человек на заре своей жизни не думал. Отец носил простую польскую фамилию Лониевский, и ни о какой профессии ювелира в бедной семье иммигрантов разговоров не было. Средний сын знал, что ему уготована сугубо трудовая стезя, поскольку глава семьи служил капитаном на небольшом речном суденышке, мать была простой фабричной работницей, и назвать существование легким означало это самое существование сильно приукрасить. Тот факт, что старший брат захотел стать доктором, автоматически означал, что других денег на колледж в доме нет. Относясь к неромантичной реальности как должно, Генри стал обучаться в старших классах суровому плотницкому делу (a от уроков искусства и дизайна — единственных в своей жизни! — частенько увиливал: ну, не парадокс ли...) Основы математики и механики штудировал прилежно — будто чувствовал, что пригодятся. Учился и подрабатывал разносчиком в ювелирном магазине. Со временем оказался за рабочим столом хозяина в качестве подмастерья. Тот мгновенно почувствовал, насколько молодой человек незауряден, пустяковые поручения “поди-принеси” давать почти перестал — чаще говорил: “Посмотри-ка...” Ремесло стало захватывать, юноша захотел знать и уметь больше. Стажировка, однако, требовала затрат — и он их с готовностью нес: из двадцати пяти долларов недельного заработка пятнадцать честно отдавал родителям, а на остальные путешествовал из Джерси-Сити в Нью-Йорк.
Через пять дней после своего двадцать первого дня рождения худущий молодой человек открыл собственную мастерскую на углу Бауэри и Канал-стритв Манхэттене.
Глядя на изделия собственных рук, Генри, ставший сам себе хозяином, морщил лоб: подобные кольца надевали тысячи обрученных и брачующихся. Понятно, что каждой счастливой паре эти атрибуты казались несравненными — но изготовитель тосковал от их убийственной одинаковости. Однако массовка, неплохо продаваемая, обеспечивала прокорм и возможность покупать книги по ювелирному делу. В один прекрасный день он решил, что привычный конвейерный дизайн своих творений пора менять. На смену привычным брошкам, где основная разница заключалась в смене простой геометрической формы (круг либо квадрат), пришла неожиданная асимметрия, непривычное расположение камней, причудливая обработка поверхности изделия. И держащие камень зубцы, которые традиционно направлены вверх, вдруг стали смотреть вниз, что создало необычное ощущение текучести металла, его шелковистости...
К 1967 году Генри, решивший, что теперь ему не зазорно ставить собственное имя на изделиях, сменил незвучную, по его мнению, фамилию отца на девичью фамилию матери. Сменился и профессиональный статус: он получил три премии престижных международных конкурсов за кольцо “Маркиз” с сапфиром и бриллиантом и за жемчужное ожерелье из нескольких нитей. Последовали еще конкурсы, появились заказы — но представители крупных магазинов не очень спешили раскрыть ему объятия: продавай нам дешевле, предоставь эксклюзив — и еще ограничения, и еще... Да и покупатель, консервативный и не привыкший к смелому дизайну, не спешил голосовать за непривычный товар своим кошельком.
Уже забыв о том времени, когда он считал центы, успешный ювелир Генри Дунай должен был, тем не менее, содержать семью — и он с болью в сердце переливал свои восхитительные конкурсные работы в рядовые конвейерные изделия, которые раскупались быстрее.
 |
Коммерческая удача улыбнулась не на Пятой Авеню, а в далеком Техасе, где в дорогущем магазине “Ньюмен Маркус” ему... опять отказали — дороговато, необычно, имя незнакомое — но позволили участвовать в одном из шоу недалеко от Далласа. Там он, наконец, нашел или, скорее, вычислил в результате наблюдений “своего” покупателя — точнее, покупательницу, которую мысленно прозвал “загоревшей леди”. Загоревшая — значит, ухоженная, хотя, возможно, и не обладающая идеальной физической красотой. Но именно такая дама не остановится ни перед чем, только бы стать владелицей уникального кольца, броши, ожерелья. Он уже безошибочно понимал ее стиль — консервативный модерн: отсутствие вычурности, богатства напоказ, камни не подчеркивают сами себя — они иллюстрируют замысел.
Эврика! Это она сможет оценить его коллекцию чеканных изделий, изумительную серию “Циннабар” — переплетение платины и золота, это она не пропустит неповторимого своеобразия стиля “Саби” (по-японски это всего лишь “простая элегантность”, но не совсем она проста: поверхность изделия не блестящая, а матовая, при этом не идеально гладкая, а текстурированная, словно волосяная).
Воображаемая загорелая леди из ковбойского Техаса принесла ему коммерческую славу, создала имидж. Именно она услышала, как его работы говорят. Впрочем, что пользы играть словами: кораллы, нефрит, танзанит, лунный камень, даже бесценный сапфир могут молчать с истинно каменным упорством и выглядеть на первый взгляд совершенно безжизненными. Но — только на первый, несведущий — и только до того, как цепкий глаз мастера начнет выводить неуловимые линии по немой поверхности.
Милые камни, я не из Техаса и не миллионерша, но поговорите и со мной...
Черный нефрит использовался в доисторические времена исключительно для изготовления оружия: как тонко ни обтачивай, он необычайно тверд. Церемониальные ножи древних ацтеков тоже делались из него. Но этот нож с золотой ручкой, усыпанной бриллиантами, не прольет крови: им можно только вскрыть письмо — и еще раз полюбоваться чувственным изгибом драгоценного металла, напоминающего живое движение. Положить на отведенное сокровищу место — и опять дотронуться перед тем, как в замке щелкнет ключ.
В лунных камнях, в их морозном блеске, магии больше, чем в суровом черном нефрите. Три светящихся диска соответственно уменьшающегося диаметра перемежаются бриллиантовой россыпью: эта ни на что не похожая подвеска — разве что на отчаянную в своей несбыточности мечту! — словно стекает вниз по изысканной платиновой цепочке. Понятно, что женщине среднего достатка подобное сокровище не перепадет: это для звезды уровня Элизабет Тейлор, не иначе.
Кстати, об Элизабет, с которой Генри связывают чистосердечные отношения на чисто деловой почве. Как-то она попросила очень серьезно и прочувствованно: сделай что-нибудь для детей, больных СПИДом! Он сделал — снимок этой бриллиантовой маски “Лакримоза” украшает холл компании. И бриллианты умеют плакать... Её видели уже многие состоятельные люди и платили солидные деньги за просмотр, но покупатель пока не найден: весьма, весьма недешево...
О своих занятиях благотворительностью (а данный пример — не единичный) Генри говорит достаточно сдержанно: в Америке принято давать деньги на тех, кто не в состоянии помочь себе сам. Мать Генри потеряла родных во время эпидемии черной оспы, осиротела. СПИД — это вроде бы другое…. Но если рассуждения на болезненную тему, а тем паче обвинения в адрес носителей смертоносного вируса затянутся, невинное дитя, зараженное инфицированной матерью, может погибнуть. “Поэтому деньги надо давать!” — говорит Генри без особых эмоций — как и о том нетривиальном факте, что сделать благое дело его попросила Элизабет Тейлор, не кто-нибудь другой...
Проходим по холлу, рассматриваем фото на стенах. “Вот Хиллари Клинтон во время инаугурации Билла: она надела мое кольцо. А вот это носила Диана Росс, а это заказывала Нэнси Рейган...”
— Иногда не знаю, кому что продаю. Увидел как-то свое изделие на Маргарет Тэтчер: ну, приятно. Принцесса Диана пришла в павильон после закрытия лондонской выставки: “Ищу серьги!” Подобрали ей серьги — уходит, возвращается через десять минут: “И ожерелье хочу!” Нашли и ожерелье, а серьги я порекомендовал заменить: крупноваты. Выбрали меньшие — а она, как ребенок в игрушечном магазине: “Хочу и те, побольше, и эти!”
— Но Вам, конечно, льстит, когда такие люди делают заказы? Вокруг Вас — парад звезд!
— Я не схожу с ума от имен и не бегаю за знаменитостями: они отыскивают меня сами. А мне, честно говоря, более интересен покупатель, имеющий собственный сформировавшийся вкус, чем даже супруга президента. Именитых людей, тратящих большие деньги на ювелирные изделия, я вижу немало. Но деньги — не все... Пришла как-то в компанию чрезвычайно богатая дама, купила одно, другое, третье — шесть изделий! Когда я понял, что ей хочется еще, то сам остановил эту лихорадку: “Вначале порадуйтесь, получите удовольствие от того, что уже приобрели...”
И вспомнилась мне в связи с этим эпизодом недавняя служба в синагоге, куда я, грешный человек, заглядываю нечасто. У друзей был праздник — бар-мицва сына. Когда отзвучали торжественные речи и человечек ломающимся голоском спел свою главу из Торы, тамошний ребе завел беседу о драгоценном даре быстротечной жизни. “У всех вас есть крыша над головой, есть во что одеться, есть на чем ездить. Что вы еще хотите для себя? Хотите еще большего. Но подумайте о том, что век назад ни о чем подобном люди не мечтали. Порадуйтесь!”
Уроки Генри Дуная — тоже уроки радости. Красота не требует эгоистического утилитарного обладания. Если вам сегодня по карману только скромные вещицы из четырнадцатикаратного золота (что для ювелира с именем — не более чем ситчик для кутюрье), вы все равно можете познакомиться с Генри, улыбнуться ему, полюбоваться изделиями из очередной коллекции, выставленной в витрине магазина Сакс на Пятой Авеню (только предварительно позвоните и узнайте, когда он туда приходит для живых разговоров). Увидите, с каким серьезным видом мистер Дунай, облаченный для такого случая в умопомрачительный костюм, помогает какой-нибудь неистовой старушке перемерить все предлагаемые серьги, с каким серьезным видом вдевает их в собственное ухо... Если в своей жизни вы еще не дошли до той черты, за которой обладание сокровищами есть вещь обыденная, ликуйте: сколько головокружительных моментов впереди!
Он сам, дизайнер с мировым именем, радуется жизни от души. Полгода — на колесах: бесчисленные шоу, магазины от Европы до Японии, новые коллекции, церемонии, презентации... Всегда подтянут, на затылке — несолидный молодежный “хвостик”. Если не отправляется на торжественный прием, то неизменно ходит в джинсах и кроссовках: “дресс-код” — это для представительства, а он — пахарь.
Но почему, спросите вы, при достигнутых заоблачных высотах член международной Ассоциации бриллиантов, один из основателей Американского совета по ювелирному дизайну, обладатель несметного количества серьезнейших международных премий до сих пор не выбрал лежание на песочке где-нибудь на частном островке, в карибском раю?
Потому что художник Генри Дунай, пребывающий в классической несвободе от времени, до сих пор сожалеет, что потерял много часов и дней, создавая в молодости то, что покупалось быстро...
Использованы фотографии из журнала Modern Jeweler
Добавить комментарий