[Продолжение. Начало в № 22 (33) от 19 ноября 2004].
Юные американцы воспитываются в глубоком убеждении, что Декларация Независимости в момент ее появления потрясла мир, а подписавшие ее отцы-основатели — это чуть ли не подобия гомеровских героев. Посмотрим, так ли это.
228 лет назад, в 1776-м, Джон Адамс предсказал традицию празднования американцами будущих поколений Дня Независимости: “Я совершенно убежден, что он будет отмечаться последующими поколениями, как величайший праздник, как величайшее деяние, свершенное с помощью Всемогущего Бога,— писал он своей жене Абигейл из Филадельфии.— Он должен будет праздноваться с достойной пышностью, с парадом, спортивными играми, фейерверком, орудийными салютами, колокольным звоном и иллюминацией — от одного края континента до другого, от этого дня и навеки”.
В отличие от обычно туманных и как угодно толкуемых пророческих предсказаний, это предсказание получилось, как вы можете убедиться, довольно точным. Правда, с одной лишь существенной поправкой. Процитированный абзац начинался так: “Второй день июля 1776 года навсегда останется символом наиболее эпохального события в истории Америки”. Но два дня, естественно, в предсказаниях погоды не делают, и столь точное предвидение вполне достойно одного из крупнейших политических деятелей своей эпохи. Прошедшие с тех пор более чем два столетия создали ауру святости и мудрого всезнания у тех, кто некогда подписал самый значительный документ в американской истории — Декларацию Независимости. И каждое последующее поколение предпринимало все усилия, чтобы сделать упомянутую ауру еще ярче.
Однако наше “ревизионистское” время, дерзко пересматривающее и переоценивающее, казалось бы, самые незыблемые факты и оценки, столь милые негласной пропаганде, не обошло своим вниманием и американских отцов-основателей. Целый ряд историков-исследователей посвятил себя проблеме того, что отцы-основатели представляли собой не в пропагандной мифологии, а в реальности. И, быть может, к полному удовлетворению простых смертных, оказалось, что эти гиганты были в большинстве своем не более дальновидны, чем самые обычные люди, что они обладали пороками и недостатками, свойственными большинству самых обычных людей вообще и тем, кто ныне заседает в Капитолии, решая наши судьбы, в частности. Одни из них были неудачниками и авантюристами, ставшими, как это обычно бывает, “профессиональными революционерами”, другие — самыми настоящими мерзавцами, третьи — отсиживали срок в тюрьме, а четвертые были пустоголовыми разряженными павлинами, не имевшими ничего общего с местом, уготованным им историей.
Что же касается самой Декларации Независимости, то она относится к той категории великих исторических событий, на которые ни в коем случае нельзя смотреть глазами современника. Ибо, к вящему разочарованию потомков-патриотов, Декларация, при всем ее значении, для современников вовсе не была столь знаменательным событием, каким оно представляется потомкам. Разумеется, она была, напечатана на первой странице престижнейшей “Pennsylvania Gazette” от 10 июля 1776 года. Но, если вы не поленитесь и посмотрите на бережно хранимую во всех публичных библиотеках копию этой газеты, то увидите на той же первой странице, рядом с величайшим в истории документом, следующее, по-видимому, не менее важное по тем временам сообщение, напечатанное тем же шрифтом:
“23 июня уведена из Джерментауна КОРОВА — масть черная, голова белая. Любой, нашедший упомянутую корову или сообщивший, где она обретается, получит награду в ДЕСЯТЬ ШИЛЛИНГОВ и молоко по самым умеренным ценам. Подписано: Джордж Шарплесс”. Вот и создавай после этого с риском для жизни первую в мире демократию!
Вернемся на минутку снова к Джону Адамсу. Возбуждение, охватившее его 2 июля 1776 года, вполне объяснимо: это был день, когда Второй континентальный конгресс, собравшийся в филадельфийском Стейт-хаусе, одобрил резолюцию, представленную делегатом от Вирджинии Ричардом Генри Ли. В резолюции этой среди прочего говорилось: “Решено, что настоящие Соединенные колонии являются и обладают неотъемлемым правом быть независимыми и свободными государствами, что они не связаны более никакими обязательствами с Британской короной, и что всякая политическая связь между ними и государством Великобритания отныне и навсегда должна быть полностью разорвана”.
А 4 июля написанная Томасом Джефферсоном и капитально отредактированная членами Конгресса Декларация была утверждена и подписана отцами-основателями, что и принесло им вечную великую славу, пропагандной машине — неистощимый материал, а американцам — нерабочий день с фейерверками.
Так вот, насчет этой самой вечной великой славы. Нужно признаться, что в действительности все было не совсем так, или точнее — совсем не так. Часть отцов-основателей были, если можно так выразиться, “отцами-невидимками”: они, проще говоря, во время обсуждения и подписания просто отсутствовали. Шесть подписавших вообще не имели никакого отношения к Декларации: их избрали в Конгресс недели или месяцы спустя после того, как все было закончено. Седьмой же — Уильям Вильямс от Коннектикута — так долго добирался от дома к месту назначения, что прибыл в Филадельфию лишь в конце июля. Но 2 августа, когда документ был надлежащим образом оформлен и официально готов к подписи, никто из опоздавших не поколебался взять в руку гусиное перо, подписаться и — войти в историю.
“Единственная причина, по которой подписавшие Декларацию, стали знаменитостями и чуть ли не были возведены в ранг святых,— заключается в том, что они оказались там, поставили свои имена на документе, а революция успешно завершилась,— пишет в своем исследовании Рэндалл Миллер, профессор истории университета Сент-Джозеф.— И это бесспорный факт, что мы сами придали этим людям значительность неизмеримо большую, нежели они действительно заслуживают”.
Возникает естественный вопрос: а насколько отцы-основатели действительно знамениты? Проделайте несложный опыт. Попросите первого попавшегося американца назвать вам десяток имен “отцов”, или девять, или хотя бы шесть, и вы тут же убедитесь, что вас ожидает полная неудача. Конечно Джона Хэнкока, устроителя “Бостонского чаепития”, подписавшегося первым, знают почти все — величественного, высокомерного и самовлюбленного бостонца Хэнкока, которого коллеги-делегаты насмешливо называли “король Хэнкок”. Он не ходил, а шествовал по улицам Филадельфии, роскошно одетый и окруженный толпою слуг.
Томас Джефферсон навсегда остался в памяти, как человек, написавший Декларацию, но отнюдь не как человек, сидевший у задней стены зала, рядом с Беном Франклином и кипевший от гнева, в то время, как прочие делегаты 3 и 4 июля беспощадно черкали чрезмерно напыщенные периоды его прозы.
Бенджамин Франклин, в свои семьдесят лет, был самым старым и уважаемым из присутствующих делегатов. И были среди присутствовавших два самых известных тогдашних колониальных политика, оба из семейства Адамсов — Сэмюэл и Джон. Большинство же из 56 “подписантов” канули в Лету забвения очень и очень скоро. Имена их забыты, и всё, что осталось от них в памяти,— это то, что они были храбры и шли на большой риск, поскольку подпись на Декларации приравнивалась британскими властями к государственной измене и могла стоить жизни; а также, что большинство из них были людьми весьма богатыми.
Работа Конгресса велась в сверхсекретной обстановке — невзирая на сумасшедшую июльскую жару, окна Стейт-хауса были наглухо закрыты, дабы ни одно слово из проводившихся дебатов не выпорхнуло наружу. И нужно сказать, что многие из этих слов — и тех, что произносились в дебатах, и тех, что впоследствии были записаны в Декларацию, — были весьма резкими. Мостить путь к свободе — совсем не простое дело...
Так вот, об отцах-основателях. Двое из них, пожалуй, самых великих, “зачинателей революции”, — Джон Хэнкок и Сэмюэль Адамс, стали революционерами и хрестоматийными героями отнюдь не по призванию.
Джон Хэнкок был одним из главарей контрабандистов, снабжавших колонии чаем, минуя таможенный досмотр, и на контрабанде составил свое состояние. 10 июня 1768 года судно Хэнкока “Либерти” было поймано таможенными властями с поличным, введено в Бостонскую гавань и арестовано. “Бизнес” Хэнкока и многочисленных контрабандистов, на него работавших, потерпел большой урон. Разъяренный контрабандист в отместку начал страстную агитацию среди колонистов против трехцентового налога, взимавшегося британцами с фунта ввозимого ими чая. (Британский чай был намного дешевле контрабандного, но делу, естественно, придавалась политическая окраска).
В мае 1773 года британский парламент утвердил закон, по которому ввоз чая в колонии становился исключительным правом Ост-индской компании, причем по неслыханно низкой цене. Это вызвало настоящую панику среди контрабандистов, перепугавшихся, что такая конкуренция окончательно добьет их. Вот тогда-то будущий “отец революции”, вкупе с Джоном Адамсом и оравой контрабандистов, и решили организовать “чаепитие”. Поздней ночью 16 декабря 1773 года 60 человек, переодетые индейцами, взобрались на три грузовых корабля Ост-индской компании, стоявших в бостонском порту, и пошвыряли в воду 342 тюка с чаем. Первый шаг к началу революции и бессмертию Джона Хэнкока был сделан.
Второй “отец революции”, Сэмюэль Адамс, родился в богатой бостонской семье, окончил юридический факультет Гарварда и унаследовал бизнес по пивоварению. Он оказался бездарным адвокатом и еще более бездарным бизнесменом, пустившим по ветру всё свое наследство. Он поступил в ведомство по сбору налогов, но проворовался и был изгнан и оттуда и жил за счет подачек друзей. Люди такого сорта, повторяя остроту О.Генри, непременно становятся принципиальными противниками любого существующего режима. Адамс и стал им: это он разработал операцию “Бостонское чаепитие” и страстно (и, надо сказать, успешно) призывал колонистов свергнуть существующий режим.
Вот кто стоял у колыбели Американской революции, а ныне заседал с прочими “отцами”, рассматривая Декларацию Независимости. Познакомимся же с этими “прочими”.
Эдвард Ратледж из Южной Каролины, например, был самым юным “отцом” — ему было всего 26 лет. И имел он вполне устойчивую репутацию болтуна и человека, вечно сующего нос не в свои дела. Джон Адамс, троюродный брат Сэмюэля и будущий президент, в своих знаменитых изданных “Письмах с Конгресса” к жене, писал о нем, как о “некоей причудливой смеси воробья и петуха, мальчишке пустоголовом, пустопорожнем, невероятно нудном и недоразвитом”.
Так же нелестно Адамс отзывался о другом делегате — Роберте Пейне из Массачусетса, называя его “наглым, дурно воспитанным и самодовольным выскочкой”.
A o Сизаре Родни из Делавэра Адамс писал: “Это самого странного вида человек, какого мне когда-либо приходилось видеть. Представь себе высокую, тощую фигуру, похожую на стебель тростника, с лицом, бледным, как сырой блин. И лицо это своей величиной не превышает крупное яблоко. Словом, красавец!”.
Чарльз же Кэролл из Мериленда описывал все происходящее в письме своему другу так: “Ты спрашиваешь что мы делаем? Мы убиваем время в бессмысленной и никому не нужной трепотне”.
Часть отцов-основателей была, не в обиду им будь сказано, “отцами-закононарушителями”. Два “подписанта” из Пенсильвании — Роберт Моррис и Джеймс Вильсон — в последующие годы их жизни провели некоторое время в долговой тюрьме. При этом Вильсону удался побег из тюрьмы: он удрал в Северную Каролину, где и умер, скрываясь от правосудия, — в убогой, обшарпанной комнатушке над таверной, по одним источникам, или в доме старого друга — по другим.
Коллекционеры ныне платят до 40 тысяч долларов за автограф Баттона Гвиннетта. Он родился в Англии в валлийской семье и, приехав в Америку, стал богатым торговцем рисом в Джорджии, а впоследствии — президентом этого штата. Год спустя после подписания Декларации Независимости (его подпись стоит первой в левой верхней части пергамента) Гвиннетт был убит на дуэли. Ему было всего 44 года, и поэтому подпись его встречается на очень немногих документах и ценится так дорого. Так вот, был или не был в тюрьме Баттон Гвиннетт, установить трудно, но аферистом он был наверняка. Ему принадлежал остров Сент-Кэтрин у побережья Джорджии, но сделанные им огромные долги вынудили его объявить себя в 1773 году банкротом. Его биограф, историк Дэвид Хок, пишет о нем: “Он не побоялся пойти на аферу и продать уже не принадлежащий ему остров. Для этого он нанял художника, и тот, ничего не подозревая, рисовал роскошные рекламные виды этого острова, который и был продан неопытным иммигрантам”.
После того, как Гвиннетт покинул Филадельфию, он прожил меньше года. Его избрали президентом Джорджии, и в этом качестве он вступил в конфликт с местными военными властями. В мае 1777 года, как показывают документы, он пригрозил пистолетом бригадному генералу Макинтошу: поговаривали, что тот назвал Гвиннетта подлецом, уголовником и лгуном. Дело дошло до дуэли. Противники ранили друг друга, но Макинтош выздоровел, Гвиннетт же умер три дня спустя.
Еще одним “подписантом”-арестантом был Эйбрахам Кларк из Нью-Джерси. В 1756 году, находясь в принадлежащих ему медных копях, расположенных вдоль границы графства Эссекс, он кого-то там оскорбил. “Его арестовали и препроводили в тюрьму,— пишет историк Нью-Йоркского университета Брендан Макконвиль, в своей истории штата Нью-Джерси.— Его друзья обратились к королевскому губернатору, дружившему с семьей Кларка, и тот своей властью освободил его из тюрьмы”.
В письме, посланном Джоном Стивенсом в марте 1756 года Джеймсу Александеру (оба они — нью-джерсийские землевладельцы) описывается поведение Кларка на суде. “Вошел мистер Кларк и дрожащим голосом начал умолять судью выслушать его, после чего зачитал свое прошение, бестолково и унизительно юля перед раздраженным судьей”. А двадцатью годами позже упомянутый Кларк в качестве отца-основателя величественно заседал на Втором континентальном конгрессе.
Подписи пятерых пенсильванцев стоят под Декларацией, хотя они вообще не присутствовали в Стейт-хаусе в начале июля: это Бенджамин Раш, Джордж Тейлор, Джордж Клаймер, Джеймс Смит и Джордж Росс. Никто из них не был избран депутатом Конгресса вплоть до 20 июля, и Декларацию, следовательно, вообще не обсуждал. Мэттью Торнтон из Нью-Хэмпшира прибыл в Филадельфию еще позднее — в ноябре. Но на документе красуется и его подпись, хотя Джефферсон, сорока годами позже, высказывал в одном из писем изумление, как это Торнтону позволили подписать Декларацию.
И еще существует человек, которого Эдвин Хендрикс, профессор университета Уэйк Форест, именует “подписавший, который не должен был подписывать”. Речь идет о пенсильванце Чарльзе Томсоне, секретаре Континентального конгресса. Вот что пишет Хендрикс, автор биографии Томсона: “Имена подписавших не были обнародованы до февраля 1777 года, вследствие чего в этот период — от июля до февраля — на Декларации стояли лишь две подписи — Хэнкока и Томсона. Только этим двоим первоначально грозила опасность ареста со стороны британских властей. Томсон не был делегатом с правом голоса, и он фактически не подписал окончательный вариант документа. Его подпись на первой отпечатанной версии стояла лишь для удостоверения подлинности подписи Хэнкока”.
“История,— пишет Хендрикс,— несправедливо обошла Чарльза Томсона — в пользу тех, незаслуженно прославившихся, чья заслуга перед родиной состояла лишь в том, что они просто оказались на заседании Конгресса в день, когда происходило подписывание Декларации Независимости”.
Сама Декларация демонстрируется в Национальном архиве в Вашингтоне. Тот документ, которым мы столь восторгаемся сегодня, подвергся суровой корректировке делегатами 227 лет назад. Часть изменений носили чисто грамматический характер: Джефферсон, например, повсюду писал “it’s” (т.е. it is) вместо притяжательного местоимения “its” (“его”), не требующего апострофа. Некоторые изменения умеряли слишком уж резкий тон документа: так, самый длинный параграф, в котором Джефферсон безосновательно обвинял короля Георга в учреждении института рабства, был вычеркнут из текста. Некоторые фразы были изменены для придания им ясности и краткости. Одна из наиболее известных фраз Декларации в оригинале начиналась так: “Мы рассматриваем эти истины в качестве священных и неоспоримых...” Их изменили на общеизвестные ныне слова, начинающие второй параграф Декларации: “Мы считаем эти истины самоочевидными”. Всего из джефферсоновского оригинала было изъято около 500 слов.
Джефферсон был недоволен. “Я был весьма чувствителен к искажениям” — писал он впоследствии и был настолько уязвлен, что рассылал друзьям оба текста — оригинальный и отредактированный, с запросом: который лучше? Да, он негодовал, сидя и наблюдая, как делегаты “выгрызают куски” из написанного им текста. Он был раздражен и все более горячился — ведь он так гордился тем, что создал! А старый, мудрый Франклин сидел рядом и старался успокоить его и умерить его гнев.
Теперь это все забыто. Теперь голова среднего американца начинена нехитрыми пропагандисткими штуками, вроде святости отцов-основателей, самоочевидного предназначения Америки вмешиваться во все конфликты на всех материках и нести свет истины и свободы, спасая одних средневековых восточных тиранов от других. Для соблюдения интересов.
Одна надежда на пятнадцатилетних: кажется, только им сегодня доступно понимание всей нелепости происходящего.
окончание следует
Добавить комментарий