kozlov1.jpg
Я не был в родном городе больше 10 лет, и он по большей части удивил меня приятно. Новый терминал D в Шереметьеве, в который нас доставили из Нью-Йорка, выглядит лучше сравнительно старого Кеннеди и пока пустынен. Я прошел паспортный контроль и таможню, как нож сквозь масло.
Когда я порадовался учтивости тамошних сотрудников, один мой знакомый сказал: «Да они все сто раз на Западе побывали и насмотрелись, как там работают!»
Другая объяснила, почему в Москве перетапливают. В моей манхэттенской квартире так холодно, что руммейт в мое отсутствие позаимствовал одеяло с моей кровати. Я отправился к маме в Москву одетый, как на северный полюс, и потом всю неделю мучился от жары.
«Да это перед выборами натопили!» — сказала мне одна хорошо информированная туземка. У нас тоже выборы, но мой домовладелец так и не начал по этому случаю топить. Авторитарное правление начинало открываться новыми гранями.
Я закручинился, что после выборов топить перестанут, и у мамы будет так же студено, как у меня в Нью-Йорке. Туземка успокоила, что эта лафа продлится до самого лета, поскольку по предвыборным соображениям котельные забили под завязку углем и теперь будут его дожигать.
В город меня доставили на «Рендж-Ровере», новом, но замызганном, как все московские машины зимой. Хозяин его сказал, что машина стоит 103 тысячи долларов, то есть несравненно больше, чем у нас (приблизительно в 2 раза дороже, чем в США — ред.). И это еще не самая дорогая модель.
«Рендж-Ровер» — это, как мне показалось, самый распространенный внедорожник в Москве. За неделю я увидел всего 2 (две) российские машины.
Нет, вру: три (3). На третьей меня вез обратно в Шереметьево молодой калымщик-азербайджанец, который по дороге стал требовать денег свыше договоренного. Но я снискал его расположение, поведав, что отец моего одноклассника Арифа Кудрата-оглы Джангирбекова заведовал московским рестораном «Баку», и он не настаивал.
«Я вижу: ты, дед, хороший человек», — на прощанье объяснил он свою мягкотелость.
На баррикадах
26 числа я вышел из метро на станции «Баррикадная» и пошел на площадь Восстания, где нарождающийся средний класс и сетевые хомячки говорили Путину свое «фэ».
«Здесь прям, как на Майдане!» — восторженно сказал мне приятель, присутствовавший при Оранжевой революции в Киеве. Мы смотрели со стороны на акцию «Белое кольцо».
Идея была в том, что тысячи ее участников выстроятся, взявшись за руки, вдоль всего Садового кольца. Получилось не идеально, и я видел в кольце прорехи, но на некоторых его участках действительно собрались большие толпы москвичей интеллигентного и богемного обличья.
Сотрудница патриотической радиостанции «Голос России», стоявшая на Октябрьской площади, с восторгом рассказывала мне, как к толпе подъехал на удлиненном «Майбахе» мой однокашник Жириновский, вылез наружу и отечески похвалил демонстрантов за участие в акции.
На площади Восстания народу тоже было изрядно, но еще больше меня впечатлил нескончаемый поток ехавших мимо иномарок: водители гудели, вывесили из окон белые ленточки или шарфы, пара наклеила на стекло антипутинские лозунги. Пассажиры махали руками толпившимся на тротуаре демонстрантам, а те махали им в ответ.
Происходящее привело мне на память август 1991 года, когда я лазил в соплях по баррикадам и повторял про себя строки «счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые».
Я, впрочем, помню и то, что произошло потом.
Репрессивный аппарат сейчас тоже не дремал: вдоль цепи демонстрантов на проезжей части стояла редкая цепочка омоновцев в ладной пятнистой форме. Были среди них и барышни вполне богоугодного вида.
Напротив нас ждало своего часа стадо оранжевых бульдозеров и других дорожных машин, явно вызванных на случай разгона санкюлотов. Но команды им никто не отдал, и они так и не дернулись. Омоновцы, на мой вкус, вели себя вполне корректно.
В толпе раздавали наклейки на машину с номером 04 03 12 (это дата предстоявших выборов президента) и надписями «Прокатим Путина» и «За Россию без Путина».
С другой стороны, никто не сомневался, что выберут именно его, и что после этого он «начнет закручивать гайки». Никто не объяснил мне, в чем конкретно будет заключаться этот зажим. Москвичам, конечно, виднее, но я вспомнил, как в советские годы у нас принято было говорить, что «после съезда начнут сажать». Или после какого другого знакового события.
Сажать много народу так и не начинали, а продолжали потихоньку сажать тех, кого сажали всегда, то есть диссидентов.
В толпе на каждом шагу попадались старые знакомые, например, Гриша Нехорошев, который когда-то первым сообщил в «Московском корреспонденте» о романе Путина с 24-летней Алиной Кабаевой; газету тут же закрыли. Или Маша Липман из Карнеги, когда-то сводившая меня в гости к Надежде Мандельштам. Или главный редактор «Граней» Володя Корсунский.
Я подошел поздороваться к главреду «Новой газеты» Диме Муратову и наткнулся рядом с ним на Юлия Кима, который преподавал у меня в школе, а я пел у него в хоре. Он передал привет моей маме, которая преподавала там же.
Два дня спустя мы летели в Нью-Йорк вместе с тем же Кимом и знаменитым художником Александром Косолаповым. Я познакомил с ним Кима и сказал, что Комар и Меламид научились всему у Косолапова. «Да неужели?» — недоверчиво посмотрел на меня Ким.
Между молотом и наковальней
Моя московская родня раскололась на путинистов и зюгановцев. Моя 90-летняя мама, пережившая коллективизацию и блокаду, говорила, что без вариантов отдаст голос за Путина. Каждый день она пыталась пересказать мне очередную пропутинскую агитку, увиденную ею по ящику.
«Он такой энергичный!» — объясняла она свое воодушевление. «Мам, Гитлер тоже был энергичный», — вяло замечал я. — «Ну, так нельзя, сынок, — возмущалась она. — Какой он Гитлер?»
«Упаси Боже, конечно, не Гитлер, — отвечал я. — Я это к тому, что энергичность вождя — это само по себе еще не повод кого-то выбирать».
Как блокаднице маме исправно платят вполне приличную пенсию, и, как десятки миллионов других пенсионеров, она отдала голос тому, кто ее платит.
Она давно не выходит на улицу, и урну принесли ей на дом. «Мы, как всегда, победили», — сказала она мне после выборов.
У коммунистов
Мой кузен Владлен работает в госдуме помощником у одного из замов генсека КПРФ Зюганова. 23 февраля он потащил меня на предвыборный митинг коммунистов, которые поразили меня своей дерзостью и бесстрашием.
«Партию жуликов и воров под суд!» — кричал оратор со сцены у памятника Карлу Марксу напротив Большого театра. «Под суд!» — скандировала толпа в пару тысяч коммунистов.
В толпе обсуждали свою численность. Кузен Владлен и его товарищ восточного вида сошлись на том, что коммунистов было 4-5 тысяч. «Шесть тысяч было!» — подсказала женщина сбоку. «Вот женщина говорит, что шесть тысяч», — удовлетворенно сказал кузен, услышав такой авторитетный источник.
Один коммунист носил на палке фотографию Путина с пририсованными гитлеровскими усиками и глумливой надписью «Разыскивается полицией».
Худосочный парубок в очках взволнованно говорил дородной мещанке, что «америкосы хотят раздавить Россию, но Россия непобедима!»
«Россию не возьмешь!» — согласилась она. Так я впервые услышал слово «америкос» в живой речи. Раньше я только его читал.
Я еще раз взглянул на парубка и вспомнил строки из есенинского «Черного человека»: «Прыщавой курсистке длинноволосый урод говорит о мирах, половой изнывая истомою». Цитирую по памяти.
Среди коммунистов было немало молодежи с простонародными лицами и в красных пластиковых безрукавках с надписью КПРФ на спине. Несколько подростков держали транспарант с лозунгом «Это не стабилизация... Это стабилиздец!»
«Армия, будь с народом! — раздавалось со сцены. — Долой эту власть!»
Я был потрясен такой дерзостью, но омоновцы, окружавшие митинг с боков, взирали на эту вакханалию безучастно, а кто и чуть ли не хихикал. Внутрь омоновского кольца пускали через пластиковые рамки переносных магнитометров. Когда я шел в первых рядах коммунистов возлагать венок к Вечному огню в Александровском саду, просветка у музея Ленина повелась на мой сотовый телефон, но меня быстро пропустили.
Когда я шел в первых рядах коммунистов к Вечному огню, одетый в красное мужчина выкрикивал сбоку лозунги за русских в Латвии и за маршала Жукова, мимо чьего памятника мы в тот момент маршировали.
За исключением, опять же, моей матушки, Путина поливали все, с кем я имел в Москве дело, от водителей до видных журналюг, один из которых спьяну громко крыл вождя в модном кафе, а за соседними столиками одобрительно кивали и во весь рот улыбались.
Оккупанты Прохорова
С митинга коммунистов я заглянул в ностальгических целях на центральный телеграф, где школьником проходил практику, ремонтируя телетайпы СТА-2М, и наткнулся там на агитпункт мультмиллиардера Прохорова, чей журнал «Сноб» задолжал мне много тысяч долларов.
Там сидела за ноутбуками «Эппл» молодежь, которая больше всего напомнила мне наших оккупантов Уолл-стрита. Из ящиков можно было брать значки с ликом Прохорова, а на столах лежали груды его пропагандистской литературы.
Не ясно, что будут делать эти взбудораженные россияне после победы Путина. Я слышал пару раз слово «революция», но в основном от пьяных эпатажников. Многие говорят, что выплеснувшаяся с декабря энергия просто уйдет в песок, как уходили в русские болота ноги мохнатых татарских лошадок.
В декабре 1965 года я был на первом в истории антисоветском митинге на Пушкинской площади и тоже думал, что дело его участников безнадежно.
Я оказался сильно не прав.
Добавить комментарий