Я не задаюсь целью писать о Евтушенко нечто сугубо апологическое, в моей апологии этот поэт не нуждается. Просто под впечатлением его новых стихов выскажу свои мысли, пусть, как всегда, у меня они несколько эмоциональны, не в ногу с нынешним временем. Должна признаться, что чувствую вину перед поэтом, так как некогда, встречаясь с ним, хотя и второпях, в суматохе и толчее, иногда создаваемой сонмом его поклонников, я не высказала ему благодарность за тот комок в горле, который ощущала, слушая его стихи. Поэт всегда читал наизусть, эмоциональный накал его слов бил своей энергией прямо в зал, нередко вызывая ответный эмоциональный отклик даже у довольно равнодушных к поэзии слушателей — американцев, например.
Евтушенко, как почти никто в нашей современной, бесстрастной — постмодернистской, концептуальной или еще какой-нибудь поэзии, умеет вызвать это чувство, назову его сопричастностью к искреннему поэтическому выражению эмоций и мыслей. Его стихи производят сиюминутное, сильное впечатление. О чем они? Прежде всего это гражданская лирика его времени — сравнительно недавнего прошлого и настоящего. Она, конечно, не исключает множества чисто лирических стихов поэта, одно из которых совершенно изумительное «Окно выходит в белые деревья...». А в целом — творчество этого поэта страстно говорит о жизни, на которую он не смотрит с «холодным вниманием». О нет. Он, можно сказать, стихийный жизнелюб.
И Евгений Евтушенко не «книжный» поэт, осторожный в словах и жестах. Он громко выражает свой взгляд на события внешнего мира. (О своем внутреннем темно и загадочно довольно много говорят другие поэты, с другим поэтическим настроем.) Острый взгляд Евтушенко направлен на то, что происходит вокруг него, не исключая политические и общественные события. Он дает оценку этим событиям, часто негативную, иногда вызывающую бурные споры. У него четкое понятие о справедливости, о том «что такое хорошо и что такое плохо». Нельзя сказать, что другие поэты лишены чувства справедливости, но они это чувство, в большинстве своем, не облекают в поэтическую форму. А Евтушенко облекает, неизменно вовлекаясь во все «проклятые вопросы» России: это тоже характерная черта его творчества, где бы ни жил поэт — хоть на луне.
Что же дал своему времени Евгений Евтушенко? Многое. «Оказалось, что смертно бессмертие ваше, Владимир Ильич», — говорил он, один из первых, и по сей день говорит на разные лады множество раз. О нас, эмигрантах второй волны, в большинстве своем — эмигрантах поневоле, могу сказать следующее: мы вдруг стали свидетелями того, что даже в Советской России смог появиться поэт, перекричавший громкие славословия всему, что называлось советским. Он на весь мир, «во весь голос» провозгласил, что не всё так прекрасно в его стране, что есть трудно смываемые черные пятна на советской действительности. Евтушенко доказал, что поэзия может стать прорывом в свободу — даже в литературе, скованной крепкими цепями советской цензуры. И воскресил веру в то, что поэзия — сила. Он сказал, что «в России поэт больше, чем поэт». И оказался прав. Подтверждение этому: над Бабьим Яром — памятник есть! К слову: я не могу поверить, что «Бабий Яр» написан с корыстной целью. Сенсация, карьера? Нет! Это смелый поступок смелого человека. Одна из его «прогулок по карнизу», которая могла закончиться весьма плачевно. Поэт не мог не знать этого.
Да, Евгений Евтушенко стал внезапно знаменитым не только в России, но и во всем мире. Рано и неожиданно он познал настоящую, головокружительную, ошеломляющую славу — выдержал ее и не сломался. Наверное, в этом ему помогло его сибирское происхождение. Там, кажется, люди более выносливые.
Так думает и сам поэт:
Я не знаю, что со мною станется.
Устоять бы, не сойти с ума,
но во мне живет пацан со станции — самой теплой станции — Зима.
Или: «Я учился в Зиме / у моих молчаливейших бабок / не бояться порезов, царапин / и прочих других окарябок...».
Однако не все радовались и гордились своим поэтом. Были и до сих пор есть у него и недоброжелатели. Евтушенко говорит и об этой проблеме в своих стихах: «Клеветой мою душу прожгло, / Mеня сплетнями всеми хлестало...». Или: «И я с тех пор, как оказался взгретым, — / стал наконец-то всё-таки поэтом, / когда узнал, как бьет с носка Москва...». Увы, не только она.
О чем же и как пишет Евгений Евтушенко в нынешнем веке, в котором из «той» четверки он один остался с нами? Вот его «Стихи XXI века». В них есть боль за свою страну, за сдачу позиций, то есть за отказ от идеалов, которые всё-таки существовали даже в самые страшные годы прошлого века. Но стихи, как и прежде, свидетельствуют о не слабеющей, живой поэтической энергии. Поэт не дописывает недописанного, а по-прежнему пишет новые стихи, говорящие о его непреходящем интересе к событиям и проблемам — в основном русским, как и прежде. Да и к каким же еще, если «сам я собран из родинок родины, / ссадин и шрамов, / колыбелей и кладбищ, / хибарок и храмов...»? Или: «‘Россияне’ сегодня звучит как ‘рассеяние’. / Мы — осколки разломанной нами самими страны». И еще вот это, нечто очень важное, ныне необходимое: «Россия-матерь, ты нам не простишь / как ложную попытку созиданья / потуги возродить былой престиж / ценой потери состраданья».
Поэт по-прежнему оживляет русский язык неологизмами — многие из которых не вызовут восторга в изысканных литературных салонах. Иногда в его строках встречаются такие части речи: подмаяковили, окарябки, набестолковили, прибулъваренно, угощателъ, завечерилосъ, безмужиковые избы, шестидесантники, бродсколюдъе... (Последнее слово напомнило Коржавина: «Я не против Бродского, я против бродскистов.) Эти словечки «работают» в живой, смелой, родной речи поэта. Вот о ней:
Я так люблю родную речь,
такую теплую, как печь,
где можно, словно в детстве, лечь
горяченьким
калачиком,
во сне жар-птицу подстеречь,
кобылку бурую запречь
и столько свеч за кружкой сжечь
с Ариной Родионовной,
как с незабытой Родиной,
которая у нас одна
и нечто больше, чем страна:
страдалица, провидица,
и только Пушкин да она —
вот всё мое правительство.
Вторую часть сборника «Стихи XXI века» автор посвятил русским поэтам. Их много. Каждый из них представлен чем-нибудь для него характерным: биографический штрих, особенность наружности, черта характера, манера письма... Во всем этом поражает великолепное знание автором русской поэзии, включая зарубежную. Сам он еще в 80-х годах сказал: «Ваши лица — мой Лувр, / мое тайное личное Прадо /.../ Вы себя написали / изгрызанной мной авторучкой...».
Раздел начинается с поэтесс (я не чураюсь этого слова, так как лучшего нет — не тургеневские же «поэтки»!). Есть все три Анны: Бунина, Ахматова, Баркова. Марина тоже и много других. Вот некоторые.
Берггольц: «У Победы лицо настрадавшееся — / Ольги Федоровны Берггольц...».
Белла Ахмадулина: «Дива, модница, рыцарь, артистка, / угощатель друзей дорогих, / никогда не боялась ты риска, / а боялась всегда за друзей...».
И замечательное стихотворение о неизвестной женщине, похороненной на парижском русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Она из-под земли вопрошает поэта: «Что ж вы воюете, русские с русскими, / будто гражданской войне нет конца? / Что ж вы деретесь, как малые дети, / как за игрушки, за деньги, за власть? / Что ж вы Россию всё делите, делите — / так вообще она может пропасть...».
А Ирина Одоевцева отдана мужу Георгию Иванову в следующий раздел, потому что: «Такая жизнь двоих — вселенная, / ну хоть цветы в постель стели, / где вместе плечи драгоценные / и драгоценные стихи». («Драгоценные плечи» в стихотворении Иванова, посвященного Одоевцевой: «И опять в романтическом Летнем саду, / В голубой белизне петербургского мая, / По пустынным аллеям неслышно пройду, / Драгоценные плечи твои обнимая».)
И поэты-мужчины. Кого здесь только нет! Даниил Заточник — XII или XIII век. Протопоп Аввакум, век XVII: «Переходила истовость в неистовость / горящего пророка во плоти, / и книгу Аввакума перелистывать, / как будто в сруб пылающий войти...» И Кантемир, XVIII век. Силлабический стих: «Во времена царя Гороха / до Кантемира Антиоха / поэт был в роли скомороха, / гонимый вроде кабысдоха, / и стих иного пустобрёха / был как среди чертополоха / коровья вязкая лепёха...».
И немного позже — тот же век — Ломоносов:
Наш многорукий русский Шива,
пустыми не держал он рук.
Он знал, что спесь невежд фальшива
и что оборвана и вшива
Россия будет без наук.
Одной рукой держал он колбу,
второй — метафоры творя,
а третьей — громко хлопал по лбу,
осатанев от комарья...
Из не столь знаменитых поэтов XIX века был, например, очень русский поэт Иван Клюшников: «Не из послушников, а из ослушников, / был на Руси поэт пиющий — Клюшников...».
А из знаменитых — Афанасий Фет: «Но ведь внимал ему, поэту, / сам Лев Толстой не для забав, / и сапоги тачал он Фету / с гвоздями, сжатыми в зубах...» (Известно, что Фет, для развлечения своих гостей, купил у Льва Николаевича пару сапог его ручного изделия.)
Апухтин: «С молодости был в немолодых, / и въехал он в бессмертие на паре / чужою страстью загнанных гнедых...».
А из недавнего XX века — вот коктебельский Волошин: «Ветрами киммерийскими взъерошен, / схватив седые кудри ремешком, / как Санта-Клаус, шествовал Волошин / с наполненным спасеньями мешком...». (Некогда Волошин спасал белых от красных, и красных от белых.)
И Ходасевич: «В желчность пряча жалость к миру / Владислав Фелицианович / растоптал пятою лиру, / чтобы больше не жила, / ибо слишком тяжела...». (Аллюзия на сборник Ходасевича «Тяжелая лира».)
Пастернак, который «был как большая детская улыбка / у мученика-века на лице...» (О некой «детскости» поэта писали его современники.)
И снова штрих пастернаковской наружности в стихотворении «На смерть друга» о Владимире Соколове, он «владелец пушкинских глаз прилежных / и пастернаковских ноздрей Фру-Фру...». (Цветаева говорила, что Пастернак похож одновременно на араба и на его коня. Фру-Фру — лошадь Вронского.) Такие строки можно цитировать еще очень долго.
Но вот Бродский, последний наш нобелевский лауреат по литературе. Известно, что ни дружеские, ни профессиональные отношения у поэтов не сложились. В книге есть стихотворение на эту тему, названное «Брат мой, враг мой», начинающееся с вопросов: «Как же так получилось оно? / Кто натравливал брата на брата? / Что — двоим и в России тесно? / И в Америке тесновато?..». Действительно: как и кто? Вопросы остаются открытыми.
В заключение скажу, что для меня было огромным событием услышать в исполнении знаменитого Филадельфийского оркестра и Мендельсоновского хора 13-ю Симфонию Шостаковича, написанную на слова Евгения Евтушенко. Особенно первая часть — «Бабий Яр» произвела потрясающее впечатление. В энциклопедическом трехтомнике Российской Академии Наук «Русская литература XX века» есть большая статья о поэте, в которой цитируются строки письма Шостаковича В.Я. Шебалину о 13-й Симфонии: «Я использовал для этого сочинения слова поэта Евгения Евтушенко. При ближайшем знакомстве с этим поэтом мне стало ясно, что это большой и, главное, мыслящий талант».
Большой и мыслящий талант. Это Шостакович услышал в стихах тогда еще молодого поэта. Абсолютный слух великого современного композитора ему не изменил.
Добавить комментарий