В этом заголовке нет скрытого смысла. Речь идет не об эксплуатации нелегалов или неустроенных беженцев, а о самом настоящем рабстве, процветавшем в колониальной Америке.
Что мы, выходцы из бывшего СССР, о нем знаем? Из прочитанной еще в детстве “Хижины Дяди Тома” Г.Бичер-Стоу известно, что рабство процветало на юге, куда для работы на плантациях ввозились негры-рабы из Африки. И, конечно, мы слышали о Гражданской войне между противниками рабства — северянами и его защитниками — южанами.
Нам, эмигрантам, такой ограниченный взгляд на историю США можно простить. Но, как пишет New York Times Magazine, почти такие же примитивные представления о рабстве существуют и у многих современных американцев: даже нынешние северяне считают, что рабство процветало на Юга, а Север состоял из полностью свободных штатов.
Истина же заключается в том, что рабство распространилось практически на всю территорию ранних Соединенных Штатов, включая голландское колониальное поселение Нью-Амстердам, которое со временем превратилось в Нью-Йорк. Мало того, в основанной в начале 1600-х годов будущей столице мира к XVIII веку было больше порабощенных африканцев, чем в любом другом городе страны, за исключением, пожалуй, только Чарльстоуна, расположенного в Южной Каролине, одном из самых рабовладельческих штатов.
В Нью-Амстердаме, который тогда только начинал формироваться из возникших здесь сельских поселений, черных невольников заставляли трудиться в поле и использовали на общественных работах, таких, например, как возведение на Манхэттене крепостной стены, от которой получила свое название улица Уолл-стрит. Эксплуатация рабов в Нью-Йорке прекратилась только в 1827 году.
Многие современные нью-йоркцы впервые услышали об этом в 1991 году, когда при закладке фундамента одного из новых небоскребов в Нижнем Манхэттене были открыты могилы африканцев, погребенных здесь еще в колониальные времена. Извлеченные из этого захоронения останки рассказали о том, как умирали бесправные жители города. О том же, как они жили, ученые начали узнавать лишь недавно, когда группа археологов под руководством профессора Артура Бэнкоффа из Бруклинского колледжа обнаружила неподалеку от своей альма-матер в Марин-парке рабовладельческую ферму почти трехсотлетнего возраста.
Многокомнатный дом носит имя Хендрика Лотта, потомка семьи голландских фермеров, владевших в свое время более чем 200 акрами земли в Марин-парке. В 1719 году Лотты построили скромный трехкомнатый дом, а в 1800 году передвинули его в то место, где он находится сейчас, а позднее, присоединив к другому большему дому, превратили в существующее ныне строение. Окруженный небогатыми двухэтажками полицейских, пожарных, учителей и “синих воротничков”, — дом и сейчас можно увидеть в восточном Бруклине по адресу 1940 East 36 Street.
Лотты считались одними из самых крупных рабовладельцев во всей округе. В юридических документах 1803 года упомянуто 12 принадлежащих этой семье невольников. О том, что они действительно были рабами, говорят проставленные там же цены. Меньше всего стоили “чернокожий мужчина” Хэрри и “черная женщина” Мэри. Их оценили всего по 25 долларов за каждого. Скорее всего, причиной такой низкой стоимости был возраст: пожилые уже не могли работать как раньше. В документах также числится пятеро детей — три мальчика и две девочки. Они уже стоили побольше — от 50 до 100 долларов. Но самыми дорогостоящими из всех были африканец по имени Пауэлл, оцененный в 200 долларов, и две африканки Молл и Кэйт по 125 долларов каждая.
Рабы начали падать в цене с 1799 года, когда в Нью-Йорке вышло постановление об их постепенном освобождении. Документ гарантировал свободу африканцам, рожденным после Дня независимости 4 июля того года. Правда, чтобы получить вольную, мужчинам предстояло прослужить своим хозяевам 28 лет, а женщинам — 25. Однако после того как дело освобождения было сдвинуто с мертвой точки, удерживать рабов становилось все труднее. С 1800 по 1810 годы Хендрик Лотт освободил всех своих чернокожих невольников, за исключением одного. Судя по всему, однако, они так и не покидали бывшего хозяина, тут же превращаясь в его же наемных рабочих.
Из множества фермерских строений до настоящего времени в городе сохранились лишь считанные единицы. Дом Лотта выстоял в значительной мере потому, что в нем непрерывно до 1989 жили люди. Когда умерла его последняя хозяйка Элла Сайдем, городские власти превратили бывшую ферму в исторический памятник. Но, несмотря на свой новый статус, строение продолжало разрушаться и было бы утеряно навсегда, если бы не жители Марин-парка. Они взяли дом Лотта под свою защиту. Живущий через дорогу полицейский выскакивал ночью в одном нижнем белье, чтобы разогнать покушавшихся на него вандалов. Уберегая дом от пожара, соседи поливали его крышу во время посвященных Дню Независимости фейерверков. Люди периодически убирали дом и ремонтировали окружавший его белый частокол...
Не обошли вниманием старую ферму и ученые. Работающие под руководством профессора Артура Бэнкоффа из Бруклинского колледжа археологи Кристофер Риккарди и Алиса Лурья выросли в этой части города. Будущие доктора наук в течение двух лет изучали дом Лотта, и именно им, уроженцам Бруклина, удалось совершить связанное с ним главное открытие. В потолке одного из стенных шкафов они неожиданно обнаружили крышку люка.
Подняв ее, Кристофер и Алиса попали в узкий коридор с полом, усеянным пятнами расплавленного свечного воска, упиравшийся в заколоченную дверь, за которой была семейная спальня. По обеим сторонам коридора под скосами крыши уместилось два небольших темных помещения без окон. Обе комнатки были низкими — не более четырех футов в высоту, и одна из них вся потемнела от дыма, просачивавшегося из замазанной впоследствии дыры в дымоходе. Не было сомнений, что в этих тесных и душных клетушках жили рабы, днем и ночью обслуживавшие своих хозяев.
Когда археологи подняли доски пола в комнате с дымоходом, они увидели пять высохших кукурузных кочерыжек, образующих крест. Подобные вещи уже не однажды находили в старых нью-йоркских домах во время ремонтов, но не придавали им никакого значения. На этот раз специалисты увидели в ней нечто большее, чем просто объедки. У племен Западной Африки, откуда привозили рабов в Америку, образованный початками крест представляет собой космограмму, или символическое изображение космоса. При этом одна линия креста служит границей между живущими и умершими душами, а другая, перпендикулярная ей, олицетворяет силу, связывающую эти миры.
Археологи и антропологи, изучающие кварталы, в которых ютились рабы в штатах Глубокого Юга, очень часто обнаруживают спрятанные у очагов африканские культовые предметы. В дымоходах же предки современных афро-американцев видели путь, по которому духи проникали в дом и покидали его.
Находили ученые и космограммы, подобные бруклинской. Нередко невольники наносили их в виде рисунков и на используемые в быту глиняные горшки и чашки. Кукурузные кочерыжки были также найдены и во второй бруклинской комнате, но в ней они были разбросаны грызунами и уже не образовывали узнаваемого узора.
Не меньше “креста” поразили ученых найденные здесь же культовые предметы: устричная раковина, половина тазовой кости животного и связанный из пеньковых прядей мешочек. С их помощью рабы обычно “воздействовали” на добрых и злых духов, задабривая первых и отгоняя последних.
То, что обычаи духовной жизни коренных жителей Западной Африки проникли вместе с ними в Америку и устойчиво поддерживались несколькими поколениями рабов в штатах Глубокого Юга, было известно. Находка в бруклинском Марин-парке неопровержимо доказала, что и здесь на севере невольники долгое время сохраняли свою религиозную обособленность, наложившую определенный отпечаток на облик и поведение их чернокожих потомков.
Добавить комментарий