Vera_Bella_w.jpg
— Вера, было ли для вас неожиданностью присуждение премии имени Ахмадулиной?
— Для меня сама новость об учреждении Международной премии имени Беллы Ахмадулиной была неожиданностью. И конечно то, что я стала лауреатом в номинации «Поэзия». Случилось это 11-го апреля, как раз в дни, когда отмечалось 75-летие со дня рождения Ахмадулиной. У нас с ней всего пять дней разницы — я родилась пятого апреля, а она — десятого, и я на этом даже построила свою поэму «Лунный путь». Она была посвящена её творчеству, и я её читала Ахмадулиной в первый день нашего знакомства в мастерской Бориса Мессерера — той, которая была воспета в её известном стихотворении, вращавшемся вокруг строчек: «Был дом на Поварской...». Я стояла на пороге этой легендарной мастерской, не осмеливаясь войти, но всё-таки превозмогла себя — и шквал доброты, лучеразности и какой-то материнской нежности обрушился на меня... Наверное, те, кто оказывались рядом с ней, ощущали этот Свет, исходящий от неё, и становились его вечными пленниками... Такой я видела её внутренним зрением — как сотканную из лучей, колеблющуюся в переходах от одной цветовой гаммы к другой. И такова была и её поэзия, в которой обитал «гений чистой красоты».
9 апреля 2012 года началось с написания статьи по творчеству Ахмадулиной, которую меня попросил подготовить редактор журнала из Киева. Сроки поджимали, но вопреки моим опасениям статья сама просто полилась из-под пера, словно под «небесный диктант», говоря словами ахмадулинского стихотворения, которое я анализировала. Пишу и думаю: «Какая лёгкость пера необыкновенная, мне не свойственная!» Так, не останавливаясь, завершила всё и... почти поставив точку, получила письмо из Одессы от известного мецената Андрея Горчакова, давнего поклонника творчества Ахмадулиной. «Уважаемая Вера Кимовна! Наш Княжеский дом Горчаковых учредил в 2012 году Международную литературную премию им. Беллы Ахмадулиной. Председатель жюри Борис Мессерер. Премия состоит из двух номинаций: а) поэзия, б) популяризация творчества Беллы Ахмадулиной... Ввиду Ваших больших заслуг перед русской словесностью и поэзией мы рассматриваем вашу кандидатуру как наиболее вероятную. Хотели бы узнать Вашу точку зрения касательно всего вышеизложенного». Понятно, какие чувства я испытала в тот момент. Сам факт письма был почти мистикой. А тут ещё легкокрылая статья... 11-го апреля я получила второе письмо от Горчакова: «Поздравляем Вас с абсолютной победой. Среди всех кандидатов ваше поэтическое творчество было признано истинно лучшим».
— Да, мистика... Но и судьба!.. Что еще вы почувствовали?
— Премия имени Ахмадулиной — не только большая честь для лауреата, но и ответственность. Поэт, чьё имя тем или иным образом поставлено рядом с именем Ахмадулиной, должен осознавать, что перед ним теперь вечно поднимающаяся планка. Это касается не только поэтического совершенствования, но и нравственного. Ахмадулина была человеком бескомпромиссным и исключительно, иногда до резкости, честным. Вместе с тем, у неё было золотое сердце. Её доброта порой не знала границ, и она искренне раскаивалась, если вдруг невольно обижала человека. Кроме того, она была защитницей по натуре. Она писала письма в защиту многих политических деятелей, однако её защитничество не ограничивалось сугубо политической сферой. Она прекрасно понимала, что и талант как таковой нуждается в защите и поддержке. С таким дальним прицелом она, очевидно, и написала в своём предисловии к моему первому сборнику: «Прихотливый, независимый и несомненно ранимый мир открылся мне, явилась мысль о возможном обидчике воздуха и моря». Согласитесь, что «мысль об обидчике» могла прийти на ум только защитнику по природе. А потом она собственноручно и без всякой моей просьбы (попробуй попроси такое у известного поэта!) отнесла мои стихи в журнал «Смена» вместе со своим предисловием, и это было для меня такой же неожиданностью, как получение премии («о, как узнаваем её почерк!», — подумалось мне в тот памятный день 11-го апреля 2012 г.).
Быть лауреатом премии им. Беллы Ахмадулиной и означает для меня не только творческое, но и нравственное совершенствование. Как Ахмадулина написала в стихотворении, посвящённом Надежде Мандельштам, «Способ совести избран уже / и теперь от меня не зависит». «Способ совести» лауреата должен быть также адекватен тому, что был избран Ахмадулиной...
— Как проходило ваше общение с Ахмадулиной? Оглядываясь назад, какой она осталась в вашей памяти?
— Моё общение с Ахмадулиной никогда не прекращалось. И здесь я имею в виду не частоту встреч (их было совсем немного в связи с нашим отъездом). Интенсивность встреч измеряется не их частотой, а глубиной. Я бы не хотела проводить параллелей между нею и другими поэтами, поэтому скажу только о своём впечатлении от общения с ней. Она была начисто лишена надменности, элитарный снобизм был чужд ей, и она не терпела его проявления в других. Она не признавала идолопоклонничества, лести, пустых комплиментов. Любила прямые, открытые отношения и при всём высоком строе её поэтической мысли была проста и искренна с людьми. Но самое главное — она была высокоморальным человеком. Мне рассказывал Арон Каценелинбойген, что, став выездной в те годы, когда это далеко не всем было позволено, она с отвращением говорила о той двусмысленной роли, которую, не желая того, играла. Она понимала, что волей-неволей создаёт ложное впечатление о свободном духе советского общества, выезжая за границу, и открыто говорила о том, что кается, играя роль «священной коровы». Почти как в стихах, где она писала: «в чудовищных веригах немоты / оплачешь ты свою вину пред ними». Она оплакала. Это, по моему мнению, и отличает её существенным образом от многих её собратьев по перу, стремившихся скорее оправдать себя, нежели покаяться.
Зубарева в поэзии
— Не пытались ли вы ей, да и вообще кому-либо из поэтов, подражать?..
— Сколько себя помню, у меня никогда не было подражательного периода. Меня восхищали все крупные поэты, которых я читала в детстве и юности, и я даже расстраивалась, что это не я так написала, но воспроизвести даже самый любимый стиль мне не приходило в голову. Я как-то с самого начала жизни воспринимала всё в единственном числе, и сама мысль о повторении или копировании для меня была кощунственной. Поэтому я и откликнулась всем существом на идею единственности в поэзии Ахмадулиной (там у неё много стихотворений, связанных с этим образом). А в моей интерпретации к этому подмешивалась ещё и суверенность художника, которая действует как сила отталкивания от кумира, подражание которому запрещено («И не бывает встречи Овна с Овном»). Её две строчки: «Рознь луне луна / И вечность дважды не встречалась с ней же», я вынесла в эпиграф своей поэмы, выстроив вокруг них «Лунный путь». Прослушав её, она сказала кратко: «Как ни удивительно, но вы ни на кого не похожи». Думаю, это исчерпывающе отвечает на ваш вопрос о подражательности. Но вот о влиянии могу сказать, что считаю своими учителями Баха, Норштейна и Феллини. Бесконечно обращаюсь к ним...
— Почему?
— Мои любимые писатели и поэты это те, которые умеют выстроить картину мироздания вокруг земных переживаний героев. Для меня произведения с баховской фугой в подтексте являются наиболее значимыми. Я люблю фотографировать небо в сочетании с картинами большого города. В этой целостности лучше проступает диалектика отношений человека и Творца. Небо венчает картину бытия, делает её всеобъемлющей, не давая душе измельчать и затеряться в ежедневности. Небо должно присутствовать у любого большого художника, в том числе и художника слова. Если небо отсутствует в поэзии, то это только стихи. И проза без него мелководна. Вспомни «Ёжика в тумане» Норштейна. Он ведь не просто шёл в гости к Медвежонку попить чаю с можжевеловым вареньем. Он шёл, чтобы считать звёзды. Лично для меня наиболее грандиозные картины мироздания представлены в произведениях Шекспира, Гёте и Толстого. У Ахмадулиной небо присутствует всегда. Оно словно купол, добавляющий мироздание в обыденность:
... смотрю на жизнь, где вместе ты и я,
где сир и дик средь мирозданья столик,
накрытый на краю небытия...
— Мне было очень интересно читать и слушать записи выступлений о курсах лекций, которые вы читаете в Пенсильванском университете. Например, «Искусство принятия решений». Преподают ли нечто подобное в других университетах?
— Конечно преподают, сейчас это очень популярная тема. Сделано много интересных разработок, вплоть до формул. Курс, который я преподаю, стоит несколько в стороне. Он основан на теории предрасположенности, автор которой — профессор знаменитой Уортонской (Wharton) школы бизнеса при Пенсильванском университете Арон Каценелинбойген (1927-2005). Он положил в основу своего учения принцип субъективности, основываясь на идеях шахматной игры, и это шло вразрез с направлением Уортонской школы. Арон был моим учителем. Мы ежедневно обсуждали различные аспекты его теории и совместно преподавали курс по принятию решений на специальной программе для особо одарённых студентов. Моей задачей было исследовать, что именно добавляет литература и искусство к его теории, чем я и занималась все эти годы, разработав на этой основе новую теорию драматического жанра и чеховской комедии как комедии нового типа.
О Чехове
— Вы называете пьесы Чехова — «комедиями нового типа»... Все?
— Я имею в виду четыре — «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишнёвый сад». Он сам называл их комедиями и считал их таковыми, удивляясь, почему его коллеги этого не видят. Увы, не видели не только коллеги, но и зрители, и актёры, и режиссёры. И всё дело было в том, что он сделал нечто совершенно новое, что требовало нетрадиционного пояснения. В рамках аристотелевской поэтики объяснить это не представляется возможным, ибо аристотелевская школа считает смешное и комическое синонимами. Став аспиранткой Пенсильванского университета и работая над теорией предрасположенностей в литературе и искусстве, я постепенно пришла к разгадке чеховской комедии... Базируясь на теории предрасположенностей, я построила свою классификацию драматического жанра с точки зрения силы и богатства потенциала литературных героев. Условно говоря, типов потенциала три: мощный, средний и слабый. Измеряется потенциал двумя вещами: способностью героя развиваться и/или его способностью существенно влиять на своё окружение. Комический герой, к примеру, не развивается и не влияет существенно на своё окружение, поскольку его возможности ограничены...
Отличие чеховской комедии от традиционной состоит в том, что чеховский герой поначалу кажется героем с хорошими потенциальными возможностями. Происходит это за счёт того, что Чехов наделяет его несколькими сильными чертами, которые сразу же привлекают к себе внимание читателя и зрителя. Позже выясняется, что сильные качества не настолько сильны, чтобы преобразовать в целом слабый потенциал. Чеховский герой — это герой «квази-драмы». Заслуга Чехова в том, что он впервые поставил вопрос о том, как интегрировать целое и часть, чтобы иметь правильное видение целого. Именно понимание квазидраматического потенциала чеховского героя и является для меня основным в современном прочтении Чехова. Читатель или режиссёр должны обратить внимание не только на то, что говорится (зачастую чеховские герои говорят довольно правильные и разумные вещи), но и на то, кто говорит; не только на то, какое действие совершается, но и на то, кто именно его совершает. Совокупность этих двух вещей и даёт наиболее полное видение «квазидраматического» героя. На мой курс трудно записаться, поскольку он включает и семинарские занятия, а количество мест в семинарах ограничено. Идеи «квазисильного» потенциала, позиционного стиля и измерения предрасположенностей современны и универсальны для всех культур.
— Получила ли ваша теория признание?
Две мои монографии по этому поводу вышли в США на английском языке, и одна из них была удостоена премии на международном конкурсе монографий по Чехову в Таганроге. В «Вопросах литературы» недавно вышла моя статья, посвящённая чеховской комедии в свете теории предрасположенности, и готовится к выходу следующая.
— Чехова многие считают основоположником театра абсурда. Вы с этим согласны?
— Нет, конечно. Абсурд — это когда не видно связи между происходящим. Не видно может быть по двум причинам: либо связи действительно нет, либо нет должного метода, чтобы её установить. Метод оценки предрасположенности героев и мира помогает выявить скрытую логику происходящего, показать, что за всем этим кроется «квазисильный» потенциал людей, не могущих и / или не желающих что-либо серьёзно менять в себе... Таков был горький приговор Чехова его соплеменникам, разоряющим Россию.
Кино и не только
— Вы режиссер нескольких фильмов. Несколько слов о вашей работе в кино и других проектах...
— Я поставила фильм по мотивам четырёх чеховских пьес, который, к моему удивлению, получил первую премию на фестивале молодых кинематографистов в Филадельфии, и с тех пор идёт по нашему местному телевидению. Этот фильм был своеобразным экспериментом, основанным на тех идеях, которые я развила в своих двух монографиях. В нём я объединила все четыре пьесы в единую мега-пьесу с общей завязкой, кульминацией и развязкой. Снимались актёры из Нью-Йорка, Филадельфии, Канады и Одессы. Фильм на английском языке, и смешение разных акцентов ещё больше подчеркнуло универсальность чеховских идей.
Среди других проектов — издание интернет-журнала «Гостиная», объединение ОРЛИТа. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить тех, с кем работаю, на кого опираюсь. Вся техническая часть, включая и прямые Интернет-трансляции из «Гостиной» и залов, где проходят выступления членов ОРЛИТы, — заслуга Вадима Зубарева, моего мужа, единомышленника и человека разнообразных талантов. Помимо своей специальности в области информационных технологий, он ещё и превосходный композитор, чьи работы отмечены на американских кинофестивалях первыми премиями. По литературной части моя правая рука — Елена Литинская, известный в эмиграции поэт и прозаик. Елена заведует отделом прозы «Гостиной», а также является вице-президентом ОРЛИТы. Не представляю, что бы я делала без этих моих двух незаменимых помощников...
— У вас столько обязанностей... Успеваете?
— В том-то и дело, что нет...
Добавить комментарий