Louis Langrée, conductor w.jpg
С обложки буклета нынешнего фестиваля смотрит Он — Амадеус, в художественно размытом изображении: тайна гения велика есть...
История фестиваля уходит в далекий — прошлый век! — 1966-й год, когда новый экспериментальный музыкальный форум назвали «Серенады летних ночей». Первые два сезона были целиком посвящены музыке Моцарта. Потом программа расширилась — и достаточно долго все двигалось по наезженной колее «Моцарт — современники». Наступил момент — зазвучала и ультрасовременная музыка, хорошая и странная, а зачастую очень странная. Вместе с ней укрепилась и вовсе экзотическая традиция: отыскивать некую специальную тему, якобы связанную с музыкой Моцарта. Более всех усердствовала с «привязкой» художественный директор фестиваля Джейн Мосс, когда-то парадоксальным образом не любившая это событие, а теперь его возглавившая.
В этом году с легкой руки мисс Мосс фестиваль был посвящен... птицам, их влиянию на музыкальное творчество.
Почему птицы? Потому, что мисс Мосс вдруг увидела и услышала мир в разливах птичьих трелей и истово начала разрабатывать тему. А потом обозреватель фестиваля Дэвид Ротенберг написал трогательную историю о Моцарте, который случайно проходил мимо зоомагазина и услышал, как скворец из клетки, не заботясь об авторских правах, высвистывает его собственную мелодию. Где плененная птица могла услышать музыку, дотоле не исполнявшуюся? Может, композитор уже гулял по этой улице в хорошем настроении, насвистывал — а скворец подхватил? Или нечаянно сочинилось то, что птица уже знала? Как бы там ни было, певчее существо было куплено. Когда любимец умер, Моцарт торжественно похоронил его.
На самом деле, тема, при некоторой ее искусственности, отношение к истории музыки в целом, безусловно, имеет. Птичьи голоса отчетливо слышны в музыке многих классиков и романтиков, их использовал известный композитор двадцатого века Оливье Мессиан — при обстоятельствах трагичных: находясь в нацистском лагере, он сочинял знаменитый ныне «Квартет на конец времени», черпая горькое вдохновение в живых звуках леса.
Те, кто любопытен, мог во время фестиваля увидеть и услышать звуковую инсталляцию «Истребление ворон» канадцев Джанет Кардифф и Жоржа Буре Миллера: множество колонок, расположенных по периметру галереи «Парк Авеню Армори» на Манхэттене, воспроизводили крики ворон, хлопанье крыльев, шум природной стихии и врывающиеся в него музыкальные отрывки. Над входом в зал Эвери-Фишер тоже были установлены динамики, из которых неслась птичья разноголосица. Для желающих организовывались даже экскурсии в Центральный парк, показывались фильмы, устраивались дискуссии о влиянии птиц на творчество...
Вольно директору придумывать — но, слава богу, не воронами едиными оказался жив фестиваль. В его программе были знаменитая «Пражская» симфония Моцарта, «Трагическая» и «Великая» симфонии Шуберта, Вторая симфония, Третий и Пятый концерты Бетховена, совершенно божественная «Месса Нельсона» Йозефа Гайдна, — и еще, и еще... Среди исполнителей — Гаррик Ольссен, Джошуа Белл, Стивен Хаф, бразилец Нельсон Фрер, грузинская скрипачка Лиза Батиашвили. Звездный гость — канадский дирижер Янник Неже-Сеган, ныне — главный дирижер Филадельфийского симфонического оркестра, известный блистательными премьерами «Фауста», «Дон-Карлоса» и «Кармен» в нью-йоркской Метрополитен-Опера.
Фестиваль нынешнего года не отмечен никакими круглыми датами в жизни великих, но у дирижера мсье Луи Лангре — юбилей не бледней именинных торжеств: в этом году исполняется десять лет его деятельности в качестве музыкального директора «Моустли Моцарт» и дирижера его оркестра.
Многолетние верные зрители, безусловно, помнят эту историю. Жизнерадостный француз Луи Лангре приехал с берегов Сены и встал за пульт в 2002-м году. На это требовалось достаточное мужество: оркестр «Моустли Моцарт» был далеко не лучшим коллективом не то что в мире — в отдельно взятой Америке. Слаженности и чистоты звучания ему явно не хватало, зато амбициозности и своенравия у исполнителей и бывшего дирижера Герарда Шварца было хоть отбавляй. Страсти накалились, и буквально перед приездом мсье Лангре наступил далеко не музыкальный момент — забастовка, в результате которой фестиваль 2002-го года оказался практически сорванным. Оркестра на сцене не было — состоялось лишь несколько выступлений добровольцев, которые презрели дрязги и спокойно обошлись без гонораров. Очереди в кассы, где раздавали бесплатные билеты, были фантастическими — но мы отстояли и получили счастливые «два в одни руки»: именно тогда удалось впервые услышать великолепного черного пианиста Андре Уоттса.
Маэстро Луи Лангре выдержал испытание вздорностью и тягой своей новой команды к профсоюзной борьбе. Начав работать с оркестром «Моустли Моцарт», он стал чуть меньше улыбаться, существенно потерял в физическом весе — но не заказал обратного билета. Как ему удалось создать из разрозненной сборной играющих так себе достойный коллектив профессионального звучания — еще одна тайна фестиваля.
Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт... Есть произведения, которые можно слушать бесконечно: глянцевыми и «программными» они не становятся. А есть иные — никогда прежде не слышанные, но такие, которые приоткрывают — вдруг — еще одну завесу...
Гайдн был почти на четверть века старше Моцарта — но писать симфонии они начали почти единовременно — в начале шестидесятых годов просвещенного восемнадцатого века. С той лишь разницей, что Йозеф Гайдн был уже зрелым, хотя еще молодым человеком, а Моцарт — ребенком. В самом деле, когда семейство Моцартов приехало в Лондон повидать Иоганна Христиана Баха — сына великого отца полифонии, мальчугану Вольфи из Зальцбурга исполнилось всего-то восемь... Но он прекрасно ладил с двадцатидевятилетним Бахом, и они охотно музицировали вместе. У детей Моцартов, Вольфи и Наннерли, было серьезное расписание концертов — как вдруг отец слег с тяжелой простудой. Пока он приходил в себя в деревенском доме, брату с сестрой к клавишам прикасаться не дозволялось. Чтобы не очень скучать, маленький Моцарт стал писать произведение для оркестра — со всеми полагающимися инструментами...
По мнению музыковедов, Первая симфония написана в легком «итальянском» стиле. Но энергия и динамизм, захватывающие с первого такта, развлекательными и легкими — читай, легковесными — отнюдь не звучат. А в средней части, Анданте, возникает клавесин с его приглушенным, чуть «скрипящим» звуком, непривычным современному слуху — и гармония становится вовсе тревожной: откуда эти созвучия взялись в воображении ребенка?
Симфония была завершена. Мальчишка, вполне резвый, живой, любящий проказы, продолжал творить.
По устоявшемуся представлению и по контрасту с малышом Моцартом в камзольчике, Людвиг ван Бетховен — мрачная встрепанная фигура, угрюмый мизантроп, погруженный во мрак глухоты и депрессии. Но, по свидетельству современников, в молодости он отличался живостью нрава и выраженным тщеславием, для уныния не характерным.
В девяностые годы восемнадцатого века он написал три концерта — которые нынешние музыковеды нумеруют по датам выхода в свет. На самом деле, Первый был дописан позже и оказался более зрелым, нежели Второй. Третий был начат еще в 1796-м году, но стиль совершенствовался — потому поход к издателю откладывался. Между тем, близилось сольное выступление композитора в Вене (апрель 1803-го года). Его приятель Игнац фон Зейфрид захотел сделать доброе дело и сел рядом с ним переворачивать страницы — чтобы к восторгу и ужасу своему убедиться, что сольная фортепианная партия была записана фрагментарно и весьма неразборчиво. Бетховен искренне хохотал потом над смятением друга.
Перед тем, как солировать в Третьем концерте Бетховена для фортепиано с оркестром, австрийский пианист Рудольф Бахбиндер вышел с «Патетической» на предконцертное выступление. И, признаться, просвещенная публика пришла в замешательство: в таком сдержанном темпе эту сонату мало кто играет... А потом тот же Бахбиндер солировал в Третьем концерте — и это был пианизм высочайшего класса. Может быть, не любой значительный исполнитель должен играть хиты — сколь угодно замечательные? Оставляю себе раздумье...
От симфонии ребенка Моцарта до «Великой» Франца Шуберта — шестьдесят лет и горестное повторение: еще одна жизнь гения обрывается на излете. Моцарта уже не стало, Бетховен еще жил, но уже погрузился во мрак глухоты. В это время Франц Шуберт, кудрявый юноша в круглых очках, уже был автором множества произведений для оркестра, квартетов и квинтетов, блистательных песенных циклов, и дал продолжение жанру симфонии, которых создал десять. «Великую» он начал за три года до смерти, закончил, судя по мнению экспертов позднего времени, в свой последний год на Земле — 1828-й.
Венское филармоническое общество, достаточно избалованное (предпочитающее если не совсем уж «музыку отдыха», то, как максимум, небольшие дивертисменты), ее отклонило: длинна... Через десять лет после смерти Франца Шуберта к его брату Фердинанду приехал Роберт Шуман — и сподобился великой находки «Великой» симфонии, рукописи на ста тридцати страницах. Дивная груда бумаг была послана в Лейпциг, где ее исполнением вскоре продирижировал Феликс Мендельсон. Но еще десять лет «Великая» не была издана, еще сорок не входила в концертный репертуар сколько-нибудь значительных оркестров.
На фестивале нынешнего года «Великой» дирижировал несравненный Осмо Вянска. Оркестр подтвердил характеристику, данную Шуманом «длинной» симфонии: «небесная протяженность!»
И еще одна заоблачная «протяженность» — сценическое время дольше, чем для иных симфоний: скрипичный концерт Брамса Ре-Мажор.
...Джошуа Белл, вечный юноша сцены, неизменно харизматичный, неизменно в черном, картинно поворачивается к оркестру, опустив голову. Потом резко — к залу, и его смычок взвивается так стремительно, что отделить точное знание — ту самую алгебру, контролирующую гармонию — от эмоций уже невозможно. И не нужно.
«Настоящий артист и интеллектуал, чья музыка питает и ум, и сердце!» — именно так восторженно написал журнал «Ньюсуик» о Джошуа Белле. Конечно, далеко не всегда сложность музыки тождественна рассудочной холодности. Но все же названное ключевое слово помогло понять, почему по отношению к маэстро Беллу уместны слова «уважение», «восхищение», а любовь, смею думать — это нечто другое. Вот когда заходит речь о Гаррике Ольссене (он солировал в Пятом концерте Бетховена «Император»), зрительская любовь безусловна — ибо виртуозная игра его «осердечена» всегда.
Отголосили скорбные вороны на Парк-Авеню. По поводу многозначительной концепции можно было бы позабавиться еще. Но без сарказма — если вдуматься, что-то ведь надиктовало Мандельштаму: «И Шуберт над водой, и Моцарт в птичьем гаме...»
Добавить комментарий