Сизиф был намного счастливее меня. У него был только один камень, от которого он, как и я, никак не мог избавиться. Не помню, сколько лет носил, катал, толкал он его вверх, но мои три камня я носил без малого пять лет в иммигрантском желчном пузыре, испорченном незамысловатой едой фаст-фуда. Время от времени к горлу подступала легкая тошнота, и в правой части живота возникали колики, выражающиеся междометиями, из которых приличными были только «ох», да «ах». Причину этих, все чаще повторяющихся несуразностей моего организма я видел в тяжелой доле иммигранта, сдуру приехавшего в Новый Свет двадцать лет назад, не имея престижной в то время профессии пекаря-токаря-слесаря или хотя бы программиста. Совковая привычка к бесплатному медицинскому обслуживанию осталась в своем девственном состоянии и на этом берегу океана. Канадское медицинское обслуживание, слава королеве, тоже бесплатно. Однако в момент обнаружения моих камней я уже успешно работал в США. Срочная операция по удалению желчного пузыря вместе с моими каменными приобретениями была назначена на 31-го октября, в день праздника Хэллоуин.
В госпитале, расположенном в городе Александрия, что в десяти километрах от Вашингтона, меня переодели в ночную рубашку, шапку-берет и тапки радикально василькового цвета. Затем взяли полдюжины подписей, что «ежели что, то они, дескать, не виноватые...» Далее вышел вихлявый мулат-медбрат и стал укладывать меня на кровать-каталку. Когда появилось родное китайское лицо анестезиолога, я сразу почувствовал к нему расположение, представив себя в пенатах канадского госпиталя, поскольку азиатов там было немеренно. Доктор-анестезиолог мистер Хей (вторая буква фамилии его не портила) легким движением вкатил мне укол. Через какое-то мгновение я и моя «крыша» дружно поехали, затем «крыша» поехала в одну сторону, а я в другую. Вихлявый мулат-медбрат уже не казался таким нелепым. Рассказывая мне что-то веселенькое, от чего я непрестанно ржал, он покатил меня в операционную. Мой хирург ласково поговорил со мной ни о чем и, пожелав не дрейфить, исчез. Родное лицо анестезиолога попросило дыхнуть в маску. Настенные часы, висящие на операционной показывали 8:15, я дыхнул и... проснулся от того, что меня на каталке ногами вперед вёз чёрт, одетый во всё красное с блудливыми рожками на голове. Мимо проплыла больничная стенка, на которой настенные часы показывали время: 10:45.
«Но день, день-то какой?» — свербело в мозгу.
Я поднял голову вверх и увидел улыбающееся лицо черта с подведенными ресницами. Он вез меня подозрительно долго. Чуя неладное, я спросил его по-русски:
— Куда?
— Where-to? — переспросил он меня как какой-нибудь нью-йоркский таксист, — to your friends!1
Похоже, операция прошла неудачно... Ох, какая голова чугунная! То-то я столько бумаг подписал перед началом, знали, черти, что делают! Черти... Черти!!! Черти???
Неожиданно двери распахнулись, и меня ввезли в просторное помещение, где стояла дюжина каталок, на каждой из которой лежал такой же счастливчик, как и я. Между каждыми двумя каталками сидели или ведьма, или черт, или еще какой-нибудь упырь и внимательно смотрели на своих подопечных. Мне досталась приятная ведьма с пухленькими губами и короткой шеей. Ну вот, всё и прояснилось, операция всё же не удалась, а говорили рутинная, ничего сложного. А этот предбанник не иначе как комната перед чистилищем.
— Vládamar, Vládamar, — обратилась ко мне моя ведьма, скосив глазки вверх и поправив острие колпака.
«Ну вот, даже в преисподней не могут правильно назвать меня по имени», — подумал я и ответил ей по-русски:
— Ну.
— Hey, Vanilla face, — заржала она, — from one to ten, how much pain are you feeling? 2
— Five, — назвал я любимую цифру.
Минуточку, дамы и господа, если я чувствую боль, значит я, значит я скорее жив. Жив?.. Тем временем ведьма подошла ко мне и быстро всадила в катетер полный шприц какой-то дряни, от которой мне стало удивительно хорошо. Я почувствовал легкость тела и ясность мысли, которую, правда, никак не мог уловить, да и черт с ней!
— Mister Goldman, from one to ten how much pain do you have? — пропела моя ведьмочка в ухо моему соседу.
— Seven, — ответил не раздумывая сосед.
Ведьма тут же легким движением руки вкатила ему укол. Мистер Голдман ойкнул и тут же расслабился. Больше я его не слышал.
Я посмотрел вокруг. Чистилище выглядело довольно веселенько, я бы даже сказал, мило. Время от времени, то там, то здесь черти, ведьмы и упыри выкрикивали своим подопечным: How much pain do you have? и налево, и направо всаживали шприцы. Пациенты тут же впадали в забытье. Кто-то ржал, кто-то пел песни, кто-то без умолку тараторил, кто-то клялся, что заплатил налоги полностью и ничего не скрывает от налоговиков. Славянского вида дама с бигудёй на голове, видимо ей хотелось хорошо выглядеть и после операции, громко кричала, что рецепт засолки огурцов — это коммерческая тайна ее свекрови, и она ее не выдаст ни за какие деньги! Один латинос схватил ближайшего черта-медбрата за бороду и убеждал его, что он потомок компрачикосов и требует к нему подобающего отношения, а также просит его отрезанный аппендикс отослать его латинской маме, иначе они с мамой не получат пособие по нетрудоспособности. Аппендикс мама заспиртует как вещественное доказательство, потому что данные в компьютере госпиталя могут и потерять, так как компьютерные заразы не дремлют. К нему тут же подошли двое чертей-медбратьев и вкатили укол. Чувак ойкнул, в знак протеста громко пукнул, больше компрачикоса я не слышал...
Вдруг, в конце этой нескончаемой преисподней открылись двери, и вошел апостол Петр весь в белом.
«Грешен, каюсь!» — прошептал я, слегка подрагивая катетером.
Среди чертей и ведьм, ряженных в красно-черно-зеленые тона, апостол сильно выделялся белизной своего халата. Очков на мне опять не оказалось, и я, как ни прищуривался, как ни старался, но так и не смог разглядеть его лица.
— Vladámir, from one to ten how much pain do you have? — спросил знакомый, уже ставший приятным голос ведьмы.
— Seven, — соврал я.
Ведьма поправила перламутрово-черный шлейф, идущий от ее колпака, и отоварила меня полным шприцем зелья. У меня тихо начали вылазить глаза из орбит, зрение обострилось до орлиного, и стало вдруг ясно, что в белом халате был не апостол Петр, а мой хирург, который деловито подошел ко мне и похлопал по плечу. Я было пытался что-то сказать, но провалился в тягучую вязкость сна.
Человек всегда ищет правду или ее проявления, которые поддерживают иллюзии этой правды. В американском госпитале я постоянно искал иллюзии правдоподобия существования моего организма...
Я очнулся в палате с двумя огромными плазменными настенными телевизорами под аккомпанемент старческого голоса исполняющего на губах сороковую симфонию Моцарта, часть maestozo.
— Тарадам, тарадам, тарадам, там... тарадам тарадам, тарадам, — гундосил старикашка лет девяноста.
Я взглянул на телевизор. На экране кто-то кого-то зачем-то целовал с чмоканьями и вздохами.
— Yе-ен, I want my apple, my apple, my apple...3 Tim-tim-tim tililili… tililili... titi, — не унимался старик.
Я повернул голову в сторону просторного окна, которое выходило в маленький дворик-сад, где напротив находился ординаторский кабинет. За столом сидела красивая ведьма с красными волосами и что-то писала. Ее длинные ноги в красных чулках не помещались под столом, поэтому она смело откинула их в сторону, оголив ажур чулок. Но каковы были ноги, спасите нас, о госпиталя херувимы! К ее столу подошел черт с бородой, убрал из-под белого халата в сторону хвост и приобнял ведьму за плечи одной рукой. Затем начал что-то говорить, кладя на стол черно-белые рентгеновские снимки, свободную же руку устремил, как мне показалось, к ее ноге... Очков меня лишили, видимо, навсегда. Я опять ничего толком не мог рассмотреть, но чувствовал катетером, что там разворачивается интрижка...
— I am Wilhelmina, your new nurse,4 — пропела внушительных размеров латинистого вида дама, входя в мои апартаменты.
Она посмотрела на меня и захлопотала ушами своей большой белой шапки. Я ничему не удивился, хотя она явно ожидала от меня хоть какой-нибудь реакции. Улыбнувшись, она повернулась и показала сзади веревочку, за которую дергала свои шевелящиеся уши.
— Just kidding, Valdаmar!5 — заржала она.
— Хи-хи-хи, — на всякий случай согласился я.
— Hey, spicy player, from one to ten how much pain do you have?6 — задала знакомый вопрос черная бестия.
— One, — соврал я.
— I don’t think so, little Spooky7, — хихикнула она и всадила в мой катетер приличную порцию хрени, от которой мое зрение опять наладилось. Глаза по знакомым дорогам начали выходить из орбит, во всем теле обозначилось спокойствие и некоторое вдохновение. На этот раз я решил не терять времени даром и по-залихватски повернул голову в сторону окна. Шторы были слегка задернуты, но в разрезе обозначились округлые контуры задницы, хозяйка которой, решив укрыться от посторонних глаз, задернулась занавеской внутри, обнажив в окне округлые прелести свои. Предварительно одевшись в чепчик и слюнявчик, она снимала с себя китайские «боты» предпоследней степени поношенности. Она, видимо, готовилась к операции.
«С Богом, дама!» — пожелал я и снова отъехал в заоблачные дали.
Мне снился объединенный большой хор чертей-медбратьев александрийского госпиталя, исполняющий сороковую симфонию Моцарта наоборот. То есть ноты пелись в обратной последовательности, так же как и тексты арий и речитативов. Перед первым рядом хора стоял мой сосед — девяностолетний старикан в смокинге, но без рубашки, бабочки и даже без исподнего. Тряся в такт остатками мужского достоинства, он басил хриплым фаготом священные ноты великого Амадея в окурат в обратной последовательности, то есть, «тадарам» стало вдруг петься как «мадарат»... бред какой-то.
— Мадарат, мадарат, мадарат, мат... — голосил старик.
— Какая мерзость, как можно! Tарадам, тарадам, тарадам там, — вступился было я за маэстро Моцарта.
— Пошел ты в ж... не мешай, а? — с павло-посадским русским говорком, беззлобно ответил старик и продолжил пение.
— Валдамýр, — разбудил меня призывный конрт-альто, — Valdamur, my name is Wawаnessa. I gonna be your nurse! Be cool, Cookie, take your medicine on time8, — пропела очередная медицинская сестра с необъятной грудью и с тыквой на голове. Тыква по-хэллоуински ошалело светила вырезанными глазницами прямо в мое темечко.
Новая медицинская сестра подошла ко мне со стороны окна и, чуть наклонившись, начала менять выдоенную моей прожорливой веной очередную капельницу на новую, пухлую и ядреную. Мой взгляд невольно упал в разрез между колыхающихся в тесном бюстгальтере «гигантов» медсестры Ваванэссы, которая в это время тихонько напевала песенку, кажется, Шакиры:
Lucky that my breasts are small and humble,
So you don’t confuse them with mountains…9
Она поймала мой взгляд и тут же подмигнула мне смородинами хитрющих глаз.
— Cookie, from one to ten how much pain do you have? — осклабилась она, держа в руках сладконежный шприцик, мечта моих последних сновидений.
— Five… Тилили, там-там-там-там, тилили, — ответил я второй частью из «Волшебной флейты», тупо улыбаясь сестре милосердия хэллуинского пошива, американского разлива.
Ваванэсса, сняв с головы тыкву, всадила в мой катетер нежный шприцик, полный драгоценного изобретения человеческого разума.
— Тилили-там-там-там! — пропел я.
— So you don’t confuse them with mountains... — напевала Ваванэсса, удаляясь из моей палаты.
— I won’t, I won’t! — прошептал я сладострастно.
Глаза мои уже не вылезали из орбит, как прежде, и появилось сильное желание написать пару опер вроде «Волшебной флейты», но не было под рукой бумаги. Пришлось ограничиться дуэтом. Вместе со стариком — соседом по палате, мы тут же охотно исполнили дуэт служанок из оперы «Фигаро». В том месте, где надо было взять соль-бемоль, старик остановился и великодушно предложил это сделать мне. Тишина восторжествовала. Я выдержал паузу и легко взял соль-бемоль колоратурного сопрано. В дверях уже набились черти, ведьмы и упыри — весь медицинский персонал трижды несравненного александрийского госпиталя. Раздались овации в мою честь. Выходить кланяться мне было лень, у меня всё еще шел «приход», и за меня на поклоны вышел старик. Мне он был виден со спины. Одетый в чепчик, в ночную рубашку, которая должна была завязываться с помощью двух тесемок сзади, но она, естественно, была расстегнута. Старик кланяясь, недвусмысленно подмигивал мне своей старческой задницей. Ему дали любимое яблоко, медсестра Ваванэсса спела ему песенку и уложили спать.
Я уже давно потерял счет времени и на часы, висящие на стенке, смотрел пренебрежительно, наверняка врали, поскольку секундомер их шагал то по часовой стрелке, то против... Находясь в состоянии постоянного наркотического обдолбления, я так и не понимал толком, жив я или все же операция прошла неудачно...
Прискакала девушка-паж и принесла мне обед.
— What time is it? — спросил я.
— Two o‘clock,10 — простодушно ответила она, ставя поднос на мой столик.
Если я жив, то после операции, я знаю, есть нельзя. Я вслух высказал свои сомнения по поводу принятия пищи.
— Is your name Vladamár? — спросила она.
— Sort of,11 — ответил я безразлично.
— Here’s your lunch, eat it, it’s not negotiable,12 — улыбнулась девушка.
Я потыкал себя пластиковой вилкой в некоторые части тела и, почувствовав, что скорее жив, нежели нет, с энтузиазмом принялся за обед. А на обед мне подали отбивную из левой груди Ваванэссы, то есть, простите, из курицы, стручки отварные, салат зеленый ни с чем, кекс цвета тыквы а ля Хэллоуин, кофе без молока, масло коровье размером со зрачок медсестры Вилемины. В России двадцать пять лет назад после операции по удалению аппендицита в клинике имени Склифософского в Москве мне дали покушать только через неделю.
«А тут вот же варвары американские!» — подумал я, однако, все съел с аппетитом.
Через час меня опять посадили на иглу. Еще через час новая медсестра, представившаяся как Гумбридихтэсса IV-ая, всадила мне обезболивающее и настойчиво попросила выйти на прогулку.
— It’s a bit early,13 — вяло засомневался было я.
— Vladinsór, you are in an American hospital not in a Russian one, — улыбнулась она.
— I’ve already noticed!14 — сострил я.
Новая порция наркотиков уже начали действовать, и мне было все по большому африканскому барабану, гулять так гулять! Пребывая в прекрасном расположении духа, я бодро встал, взял с собой капельницу на катающейся телеге и двинул к выходу. Ко мне присоединился мой сосед — старик со своей капельницей, которую он держал в одной руке и огрызок яблока в другой. Когда мы вышли в коридор, картина, которая представилась моему взору, выглядела достаточно будничной для моих празднично одухотворенных глаз. Вдоль коридора в две стороны, навстречу друг другу, катили свои капельницы недавно оперированные бесполые субъекты в одинаковых ночных рубашках, тапочках и шапочках. Время от времени из-под рубашек то там, то тут виднелись заклеенные стерильными водо-звуконепроницаемыми зелеными водорослями пластикового скотча операционные швы, придавая некую жуткую пикантность болотного характера владельцам таковых. Повсюду сидели медсестры в еще более изысканных ведьминских костюмах, чем я мог лицезреть до сих пор. Улыбаясь и подмигивая нам, они говорили о чем-то между собой.
— Тити-ти, тили-ли-ли, тили-ли-ли, — напевал мой сосед очередную арию, весело волоча свои дряхлеющие конечности рядом со мной.
— Тарарам, там — там-там, тара-рам, там-там, — вторил ему я непринужденно.
Проходя место, где за компьютерами сидели два черта и упыриха с одним глазом, заполнявшая какие-то файлы, я остановился и внимательно посмотрел на нее. Душа требовала немедленно отвесить комплимент единственному глазу упырихи.
— Untiltoday, IthoughtthatIhadthekeytounderstandwoman15, — начал я издалека.
Одноглазая упыриха оставила монитор компьютера и с интересом посмотрела на меня. Все ведьмы и черти замолчали и повернули головы в мою сторону.
— I know man, so I take away reason and accountability from man, and you get a woman! But now I should slightly adjust my formula and also take away one eye,16 — заржал я мелким бесом.
Воцарилась тишина, затем поняв шутку, упыриха ласково засмеялась единственным глазом и что-то шепнула соседу черту. Последний отвернул рог, почесал копытом место на голове под рогом, вернул рог на прежнее место и заржал, тряся жидкой бороденкой и кивая головой в знак согласия. Понимая, что я начинаю иметь успех среди медицинского персонала, я победно продолжил шествие. Навстречу нам шагал длинный человек с бледным лицом и красным носом, тронутым розацией. Поравнявшись с нами, он прошипел в мою сторону:
— Russian pervert!
— Did he say «Russian perfect»?17 — спросил меня старикашка-сосед.
— Sort of, — лениво ответил я, не оглядываясь.
Коридор кончался тупиком, где весь трафик послеоперационных сомнамбул делал U-turn. Там сидел в кресле инопланетянин с топором, воткнутым в голову, читал Times и пил чай из подстаканников, по виду таких же, как раньше подавали в российских поездах...
Ровно в полночь я встал и пошел в туалет опорожнить оставшийся у меня после операции один из двух пузырей. Из непритворенной двери слабо пробивался лучик света, идущий из коридора. Я отворил дверь и вышел из палаты. Сидя за компьютером, черт снимал с себя рога, затем он отвязал хвост, потом снял красную шапочку. Две ведьмы старательно снимали синий грим под глазами. «Инопланетянин» снял маску с воткнутым топором, под которой оказалась весьма приятная головка женщины латинского вида лет тридцати пяти, она прищурила глазки:
— Sir, can I help you?
— No... Not any more,18 — ответил я ошалело.
Тут и там дежурившие в эту ночь доктора, медсестры, медбраты и прочие работники госпиталя снимали с себя костюмы, грим и аксессуары. Наступило 1-е ноября, Хэллоуин закончился, а вместе с ним и рассеялись мои сомнения по поводу неуспеха прошедшей операции. Я закрыл дверь, устало добрел до своей кровати и провалился в первый за последние сутки сознательный сон, так и не заметив, что за ширмой никто не пел, старик исчез, а может его выписали, а может его и не было никогда...
Наутро, всё еще слегка обдолбанный обезболивающей «добротой» американского госпиталя, я покинул последний. Сев в машину, я помчался в аптеку за обезболивающей дурью, которую мне сполна выписала одноглазая упыриха, на утро первого ноября оказавшаяся приветливой и миловидной медсестрой с именем Мария.
На третий день, уже находясь дома, у меня начались послеоперационные боли. О еде не было и речи. На седьмой день я уже иногда поднимался с постели. На десятый пришло письмо из госпиталя со счетом за операцию и «прочие» услуги. По американским масштабам двенадцать тысяч долларов, как мне сказали мои приятели-американцы, я просто легко отделался... Я выписал двенадцать постдэйт чеков на год вперед и отослал их.
Дамы и господа, нет ли у вас взаймы долларов двадцать, двадцать пять на... обезболивающее, а? Тим-тим-тим-тили-ли-ли, там-там-там, блин...
1 Where-to? — сленг от «Where would you like me to drive you to?» Используется таксистами США и Канады. «Куда бы вы хотели чтобы я вас довез?». Toyourgoodfriends. – К твоим добрым друзьям.
2 Hey, VanillaFace, fromonetotenhowmuchpainareyoufeeling? — Эй, Ванильная Фишка, от одного до десяти, как сильно у тебя болит?
3 Yе-ен, I want my apple, my apple, my apple. — Я хочу мое яблоко, мое яблоко, мое яблоко.
4 I am Wilhelmina, your new nurse. – Я Вилемина, ваша новая медсестра».
5 Just kiding, Valdamar! — Шучу, Валдамар!
6 Hi, Spicy Player, from one to ten how much pain do you have now? — Привет, Перченая Игруля, от одного до десяти, как сильно у тебя болит сейчас?
7 Idon’tthinkso, LittleSpooky! — Я так не думаю, Маленькая Страшилка!
8 Valdamur, my name is Wawanessa. I gonna be your nurse. Be cool, Cookie, take your medicine on time. — Валдамур, меня зовут Ваванесса, я буду твоей новой медсестрой. Не волнуйся, Плюшка, принимай вовремя лекарства.
9 Lucky that my breasts are small and humble, So you don’t confuse them with mountains... — Хорошо, что мои груди маленькие и скромные, Ты не спутаешь их с горами...
10 What time is it? — Который час? Two o’clock. — Два часа.
11 Sort of. — Типа того.
12 Here’s your lunch, eat it, it’s not negotiable. — Это твой ланч. Это не обсуждается.
13 It’sabitearly. — Это несколько преждевременно.
14 Vladinsor, you are in an Аmerican hospital not in a Russian one. — Владинсор, ты в американском госпитале, а не в русском. I’ve already noticed. — Я уже это заметил.
15 Until today I thought that I had the key to understand womеn. — До сегодняшнего дня я думал, я понимаю женщин.
16 I know man, so I take away a reason and an accountability from a man, and you get a woman! But now I should slightly adjust my formula and also take away one her eye. — Я знаю, что такое мужчина, когда я убираю у него ум и ответственность, я получаю женщину. Но сегодня я должен немного подредактировать свою формулу — надо убрать один глаз.
17 Russian pervert! — Русский извращенец. Did he say “Russian perfect”? Он сказал русский совершенен?
18 Sir can I help you? — Господин, могу я вам помочь? Not... Not anymore. — Нет.... Уже нет.
Добавить комментарий