cover w.jpg
Но прежде нужно дать несколько пояснений. Составители сборника включили в него по семь писателей с той и с другой стороны. Авторы — фронтовики, но военное поколение уходит, из живых участников сборника остались только трое: Юрий Бондарев, Даниил Гранин и Зигфрид Ленц. Дай Бог им здоровья и долгой жизни! Кроме них, в книге представлены Константин Воробьев, Вячеслав Кондратьев, Виктор Некрасов, Василь Быков, Григорий Бакланов, а также Герберт Айзенрайх, Герт Ледиг, Герд Гайзер, Франц Фюман, Генрих Белль, Вольфганг Борхерт.
В Советском Союзе тема Великой Отечественной войны была сакрализована. Да и в нынешней России, пожалуй, только тема войны и победы, вырванной чудовищной ценой у сильного и хорошо вооруженного противника, дает неоспоримый материал для славословия, громких речей, патриотических акций...
Эта тема могла бы и в литературе стать напыщенной и ходульной. Но не стала. И причину я вижу в писателях, трудящихся на этой ниве. Из тех, чьи произведения не включены в сборник, назову Василия Гроссмана, Виктора Астафьева, Алеся Адамовича, Елену Ржевскую, Светлану Алексиевич. К ним несомненно принадлежит и семерка писателей, чьи имена уже были названы. Не забудем и плеяду талантливых поэтов военного поколения — Павла Когана, Давида Самойлова, Юрия Левитанского, Юлию Друнину, Булата Окуджаву... их много, и всех перечислить невозможно. Совместными усилиями этих талантливых, мужественных и честных людей «военная тема» зазвучала сурово и правдиво.
Должна похвалить составителей. Они выбрали хорошие тексты. Отмечу также высокое качество переводов.
У Константина Воробьева (повесть «Крик») и у Вячеслава Кондратьева (рассказ «Овсянниковский овраг») русские, как говорится, «входят в соприкосновение» с немцами. Действие и там, и там происходит на передовой в самом начале войны. В «Крике» даже обозначено место действия — Ржев. Обе вещи кончаются катастрофой. Лейтенанта Воронова из «Крика» ранят, он попадает в плен и проблематично, сумеет ли выжить. А до того лейтенант видит, как взлетает на воздух крестьянский домишко — угораздило же деревеньке оказаться на передовой — домишко, где жила его нечаянная и первая любовь Маринка, носящая по случайности ту же фамилию, что и он. В сарае, куда попадает раненый герой, он впервые сталкивается с немцами. Нет, они его не убивают, просто свинчивают кубарь с погон — для коллекции.
В рассказе «Овсянниковский овраг» молодой командир взвода добровольно присоединяется к «безнадежной» разведке, чтобы уйти от назойливого вопроса: правильно ли он сделал, отдав тело убитого им немца его брату для захоронения. И хотя все просто в рассказе и нет в нем никакого специального «античного» антуража, Овсянниковский овраг, где комвзвода вначале прицельно убивает молоденького немца и куда потом возвращается ночью, чтобы взглянуть на убитого, напоминает то ли Трою, с незахороненным телом Гектора, то ли Фивы с незахороненным же Полиником. Надо знать еще две детали. Рассказ начинается с фразы «Рябикова не захоронили». И вторую: ночью герою рассказа снится сон, в котором он поворачивает убитого, заглядывает ему в лицо... и видит друга детства Мишку Бауэра, соученика по немецкой школе на 1-й Мещанской. Имеет ли солдат право на жалость? Можно ли отдать для захоронения тело «врага», если свои остались незахороненными? Как совместить свои личные чувства и такое внеличностное явление как война?
Ответов в общем-то нет.
Муки совести мучат и солдата Вермахта из рассказа «Звери с их естественной жестокостью» Герберта Айзенрайха. Голодные немцы (вот новость: оказывается, и немецкие солдаты голодали!) шарят по крестьянским избам в русской деревне, и в одной избе древняя старуха тайно кормит неприятельского солдата пшенной кашей, после чего он ей клянется, что никому об этом не скажет. Но клятву не сдерживает: избу наводняют его голодные товарищи, в тайнике они находят спрятанную пшенку, и вместе со своим «наводчиком» весело ужинают на глазах у старухи и женщины с грудным ребенком. «Наводчику» не по себе, уже давно он чувствует, что в этой стране происходит что-то роковое, и здесь «не в Сталине дело — в Толстом». А когда ночью старуха, приблизившись к нему — впавшему от страха в полуобморок — перекрестила его, тут уж он окончательно понял, что «побежден до конца... жизни».
Античная тема, увиденная мною в рассказе Вячеслава Кондратьева, перекликается с подобной же из рассказа Франца Фюмана «Эдип-царь». Но здесь она приобретает несколько иное звучание.
Не сегодня возник вопрос: как могла такая высокоразвитая нация, как немцы, с их богатейшей культурой, глубокой философией, замечательным искусством, породить такое уродливое и плоское течение, как национал-социализм. И мало того, что породить, — принять его, встать под его знамена.
Действие рассказа Франца Фюмана развивается на территории Греции в последний год войны. Герой рассказа капитан Н, знаток классической филологии, хочет поставить здесь, на родине Софокла, трагедию «Эдип-царь». Для постановки великолепные возможности — тут и живая Греция, и большое число образованных начитанных военных, готовых сыграть в пьесе. На протяжении довольно большого рассказа потенциальные исполнители ролей и сам режиссер думают о главном конфликте пьесы: почему Эдип, по неведению нарушивший запреты — убивший своего отца и женившийся на собственной матери — наказал себя ослеплением? Ведь никто не принуждал его к этому. Рассуждения и споры об Эдипе происходят на фоне будней войны: пожилого крестьянина-грека и его дочь, заподозренных в диверсии, вздергивают на виселице. В конце рассказа капитан Н кончает с собой, выстрелив себе в оба глаза. Ход рассуждений привел его к следующему выводу: «ныне же занялась заря новой эпохи человеческого права: она близится из балканских ущелий, из перелесков французских маки, с пологих польских равнин и с громом катится из российских далей, чтобы положить конец старому времени, когда люди еще недалеко ушли от зверья...». О да, люди, думающие о постановке Софокла и убивающие мирных жителей, недалеко ушли от зверья, и только стоящее за плечами поражение может привести их к уяснению истины.
В известном романе Генриха Белля «Где ты был, Адам?» в «немецком стане» действуют люди разных профессий, в том числе и интеллигентных. Один из цепочки персонажей — большой любитель хорового пения — держит во вверенном ему лагере еврейский хор: почему-то представители именно этой «неполноценной» расы больше других способны к музыке. Еврейка Илона, исполняющая католический псалом, приводит изувера в ярость. В ней, этой еврейской женщине, он обнаруживает «красоту, и величие, и расовое совершенство» — черты, отсутствующие в нем самом. «Дрожащей рукой он поднял пистолет... и, не глядя на женщину, выстрелил в упор... — Расстрелять! — заорал он. — К черту! Всех до единого! И хор тоже. К чертям его из барака!».
Согласитесь, что такую сцену легко представить у русского писателя, но у немца... Какой труд души должен был предшествовать появлению этой сцены! Можно только восхититься мужеством писателя (кстати, Нобелевского лауреата), не щадящего национальных чувств во имя избавления соотечественников от проказы нацизма.
В рассказах русских авторов щемяще звучит тема юности, тянущейся к любви и радости, но получившей взамен военную разруху, окопы, смерть. В «Крике» оба юных Вороновых, он и она, нашедшие друг друга в момент краткого затишья на передовой и мечтающие, чтобы у них все было «как в мирное время», устраивают «свадьбу». В избе с выбитыми стеклами усаживаются за стол, невеста в мороз надевает белое ситцевое платье, жених выкладывает на стол банку консервов... но перехитрить судьбу не удается, и заканчивается все совсем не по-сказочному, а так, как бывает на линии фронта...
Этот же мотив невозможности любви и счастья там, где царит война, встречаем у Бондарева (рассказ «Незабываемое»). Ординарца Володю, получившего тяжелое ранение, должны увезти в тыловой госпиталь. Его фронтовая любовь, медсестра Лена, остается на передовой. Происходит расставание «навечно»: «Лена! Меня сейчас увезут... не увижу я тебя больше! Жизни без тебя мне не будет, а не жалей ты меня, война ведь, Леночка, милая!»
Неожиданное немецкое наступление застает трех офицеров дивизиона из повести Бакланова («Мертвые сраму не имут») за стаканом горячего чая, в предвкушении вкусного ужина, в компании молодой женщины-военврача. И опять читатель вместе с героями испытывает горечь от того, что даже короткое фронтовое счастье оказывается несбыточным. Дивизион срочно поднят по тревоге. «И тогда военврач совсем по-бабьи, по-сестрински притянула к себе Ушакова — он был ниже ее ростом: — Дай я тебя поцелую! Она крепко поцеловала его при всех. За все, чего не было у них и уже не будет».
У немецких авторов также присутствует тема «фронтовой любви». В романе Белля она решается и в бытовом ключе, и в романтическом. В словацкой деревне дочка хозяйки Мария и остановившийся на постой немецкий фельдфебель живут как муж и жена, она переселяется в его комнату, готовит ему, они по-семейному ссорятся. Бывший крестьянин, немец обещает хозяйке жениться на ее дочери после войны. Но неспроста после ухода части Мария безутешно рыдает — не видать ей больше ее немецкого мужа! Разыграна одна из «обыкновенных историй». И в этом же романе главный его герой, по имени Файнхальс, встречает на своем закончившемся гибелью пути «от фронта к дому» венгерскую еврейку Илону, работающую в библиотеке при городской гимназии. Вся история этой любви окутана романтической дымкой — герой «вычислил» Илону по фотографиям разных гимназических выпусков, висящим в вестибюле гимназии. Но назначенное влюбленными свидание не состоится, в гетто облава — и Илоне суждено погибнуть от выстрелов садиста, любителя хорового пения.
Обе линии — бытовая и романтическая — смыкаются в рассказе Вольфганга Борхерта «В мае, в мае куковала кукушка». Молоденький немецкий солдат-оккупант майской кукушечьей ночью стоит под окном женщины (действие происходит не в России), которая не хочет его впускать, но пускает, так как он обещает хлеб для ее детей. Однако любовных ласк в этой истории не будет — паренек засыпает на постели до них, напомнив русскому читателю совсем не про майских кукушек, а про соловьев из известной фронтовой песни.
Есть в рассказах и детская тема. И опять на удивление похоже изображают ребенка русские и немцы. Колька, брат Маринки, которому все вокруг любопытно, несмотря на взрывы и хаос из рассказа Константина Воробьева, босой «сын солдата», влюбленно глядящий на замполита, вырезающего ему ножичком деревянную птицу, из повести Григория Бакланова, быковский четырехлетний Гришуня с деревянной лошадкой и маленький немецкий мальчуган из романа Белля, играющий на полу с грузовиком в городишке, увешанном белыми флагами капитуляции, — везде дети остаются детьми. Тема перечеркнутого войной детства, с такой силой воплощенная Владимиром Богомоловым в его «Иване» («Иваново детство» Андрея Тарковского), поднимается разве что в повести Бакланова, где оккупант-постоялец изуверски «учит» белорусского мальчонку «хорошим манерам».
В произведениях русских писателей показана «неготовность» армии к войне, когда солдаты на передовой в первый год войны воюют без смены, наступают без прикрытия, голодают, не имеют амуниции. Есть в рассказах и «особисты», прислушивающиеся к разговорам. «Недреманое око» следит за бойцами даже на линии фронта. В повести «Крик» Маринка сторожит сарай, набитый солдатскими валенками, которые «начальство» по известным ему, начальству, причинам не разрешает раздать солдатам перед боем. Горькая метафора цены человеческой жизни... В той же повести говорится о колхознике, который сидел «за Северный полюс», на колхозном собрании, посвященном героизму папанинцев, предложил: «Пусть бы в нашем колхозе перезимовали» — и на третий день его взяли. Так что хотя немцам чудился в России «Толстой», очень ощутим был в ней и «Сталин».
Тексты немецких авторов тоже содержат некоторые специфические детали. Так например, в них можно прочесть, что немцы на оккупированных территориях платят населению за постой и провизию (что-то в России мы об этом не слышали!), что солдаты и офицеры Рейха на фронте очень много пьют — куда там фронтовые русские сто граммов! — причем пьют не шнапс, а именно водку.
Что-то общее нашла я и в двух вещах, посвященных теме долга, неотвратимости наказания, а точнее «закону войны». Говорю о повести Василя Быкова «В тумане» и рассказе «Конец войны» Зигфрида Ленца. И у белорусского писателя, и у немецкого этот неумолимый «закон» оборачивается абсурдом. Посланный партизанами убить «предателя», своего старого знакомца Сущеню, Буров не выполняет задания — его настигает немецкая пуля, и Сущеня тащит его на себе по обстреливаемой пуще. Не будучи предателем, Сущеня кончает с собой, так как попал в тупик: доказать свою невиновность перед партизанами он не может. В сильнейшем рассказе Зигфрида Ленца дело происходит на море, в момент частичной капитуляции Германии, подписанной фон Фриденбургом 4 мая 1945 года. Команда немецкого тральщика, узнав о капитуляции, отказывается выполнять приказания капитана, фанатично исполняющего опасное для моряков предписание командования следовать в Курляндию. Чтобы предотвратить бунт на корабле, штурман смещает капитана, своего закадычного друга, — судно движется в ближайший порт. И в этом порту по законам военного времени трибунал приговаривает штурмана и матроса, «зачинщика бунта», к высшей мере. В канун окончания войны такой приговор кажется бесчеловечно жестоким. По всему видно, что писатели, обнажая в своих произведениях тупую неумолимость «закона» — государственного или партизанского — сочувствуют своим попавшим в железную ловушку героям.
Одно произведение сборника — «Наш комбат» Даниила Гранина — в компаративистскую схему никак не укладывается. Сравнить его просто не с чем, ибо нет у представленных в книге немецких писателей произведения о нашем времени. Гранин же рисует человека, живущего сегодня, в юности бывшего бравым комбатом; прошедшая война стала для него смыслом существования. Он собирает группу своих уцелевших однополчан, воевавших на Ленинградском фронте, чтобы вместе с ними проверить свою догадку: у немцев, разбитых его батальоном, не было дотов. Даже сейчас бывший комбат корит себя за смерть нескольких бойцов, полегших по его вине. Герой Гранина, внешне неказистый человек с авоськой в руке, один из немногих сегодняшних «потомков» тех русских офицеров, что признавали «нелегкие законы чести, безгласный суд, которым они сами судили себя, приговаривая себя...». Недаром комбат напоминает рассказчику Барклая де Толли.
Замечательный этот сборник заканчивается рассказом Вольфганга Борхарта «Ради». Так звали немецкого солдата, погибшего на русской земле. Он является во сне к своему боевому товарищу и жалуется, что в России для него все «чужое» — и лес, и камни, и снег. И даже земля на чужой сторонке, кажется ему, пахнет противно. Однако в конце рассказа выясняется, что земля все-таки пахнет хорошо. Земля везде одинакова, и запах у нее хороший, единственное, что может его испортить, — это война. Думаю, что все авторы сборника согласились бы с таким утверждением.
1 Война / Krieg: 1941-1945. Произведения русских и немецких писателей. Сост. Ю. Архипов и В. Кочетов, М. ПРОЗАиК, 2012
Добавить комментарий