koroleva by Marin.jpg
Ирина Чайковская: Марина, сейчас радио «Эхо Москвы» играет роль одного из главных источников правдивой информации для всех, кто интересуется российскими делами. Причем, на ЭХЕ практикуются дискуссии, обсуждения, задаются острые вопросы. И это в обстановке усиления политических репрессий. Как вам это удается?
Марина Королева: Этот вопрос не ко мне, а, скорее, к нашему главному редактору. Это Алексея Венедиктова надо бы спросить, как нам это удается... Так сложилось на «Эхе Москвы», что журналистам не приходится задавать себе этот вопрос. Мы работаем так же, как работали 5, 10, 15, 20 лет назад. Рассказываем обо всем, о чем считаем нужным. Выслушиваем все стороны, используем все источники информации. Главное — задаем гостям те вопросы, которые считаем нужным задать, без оглядок на кого бы то ни было. За «внешний контур» отвечает главред. Так что мы, в каком-то смысле, находимся в некоем очерченном круге. Я предпочитаю не задумываться над тем, кто и как его очертил, мне хватает своей работы, повседневной.
Что появилось и что становится всё отчетливее — это противное чувство сужающегося вокруг тебя пространства. В прошлом году и в начале этого, 2013-го, закрылось или сменили руководство несколько СМИ. Последнее — закрытие портала openspace.ru. Не то чтобы я лично была его постоянным читателем, но там работали вполне уважаемые мною журналисты. И вообще, это важно — знать, что ты не один, что за этим твоим «очереченным кругом» нет пустоты, что ты находишься в широкой конкурентной среде.
И.Чайковская: Работа в «очерченном круге» чревата тем, что при теперешней ситуации круг этот будет неотвратимо сужаться, я очень боюсь за последние из оставшихся островков свободной прессы. Они напоминают «одного в поле воина», выстоят ли? Дай Бог.
Хочу вас спросить по проблеме миграции из бывших республик СССР. Вы как раз ее курируете в передаче «Поехали!» Что вы сами думаете по поводу мигрантов, наводнивших Москву?
М.Королева: Тут две проблемы, совершенно разные: мигранты и миграция. Я не имею ничего против мигрантов, откуда бы они ни приехали. Против конкретных мигрантов с их судьбами, семьями, работой, повседневной жизнью я ничего не имею. И, кстати, считаю категорически неправильным говорить о том, что «мигранты наводнили Москву». О чем вы?! По сравнению с Европой или той же Канадой мы вообще мононациональная страна. Посмотрите на улицы наших городов, включая Москву: люди, которые идут по этим улицам, совершенно однородны, они все «белолицые!» Мы пока даже не представляем себе, что значит «понаехали».
Но это про мигрантов. Что касается миграции — тут мои собственные взгляды (во многом благодаря программе «Поехали») прошли определенный путь. Если раньше я принимала на веру, как должное, все эти заявления насчет того, что «без мигрантов России не обойтись» в силу сложной демографической ситуации, теперь смотрю на это иначе. Мне кажется, здесь много лукавства. Да, демографическую дыру без миграции не закрыть.
Но посмотрите, что мы (Россия) делаем в реальности. Лучшим, образованным, амбициозным, активным мы как бы говорим: не нравится — уезжайте, никто не держит, мы вас заменим без проблем. И заменяем — приезжими из Средней Азии, плохо говорящими по-русски, не всегда с образованием и профессией, но зато покорными. Будущими покорными беспроблемными избирателями.
И если вот это называется миграционной политикой — я против.
И.Чайковская: Вы не видите, что Москва уже не однородна? Может, со стороны виднее? Очень, очень много молодых азиатских лиц на улицах. Собственно, и я ничего не имею против мигрантов, они не виноваты, что ситуация у них дома складывается так печально. Что до вопроса о составе миграции — свято место пусто не бывает. Многие из тех, кто уехал и продолжает уезжать из страны, из крупных городов и столиц, оказались в Америке. Здесь, в Бостоне, на концертах я вижу ту самую интеллигентную публику, которая когда-то заполняла московскую консерваторию и Зал Чайковского. Российским властям интеллигенция всегда была поперек горла.
Если уж мы заговорили о консерватории, разрешите задать вам «странный» вопрос: у вас абсолютный слух?
М.Королева: Да, у меня абсолютный слух...
И.Чайковская: Вы, наверное, догадываетесь, к чему я веду. В журнале «Чайка» печатался отрывок из вашего романа «Верещагин. Кончерто гроссо». Вы подарили мне книгу, и вот у меня сложилось впечатление, что ваш роман во многом автобиографичен. Героиня — редактор на ТВ, но когда-то хотела посвятить себя музыке, любит живую работу, в конце книги ведет программу новостей, и ее начинают узнавать на улицах. Что скажете?
М.Королева: Роман автобиографичен в той же мере, в какой автобиографичны все на свете романы. Но это, конечно, даже близко не биография.
И.Чайковская: Книга ваша посвящена музыканту, гениальному композитору. Он покупает у букиниста запрещенную в советское время книгу 1923 года под названием «Верещагин» — и пишет по ней музыку «Кончерто гроссо». Вас не смущало, что музыка пишется «по книге»? Все же музыкант, даже сочиняя программные произведения, следует за своими интуициями, а не за сюжетом книги. Знаю, что у настоящих музыкантов даже попытка пересказать музыку словами (например, у Пушкина-Моцарта «Я весел — вдруг виденье гробовое...») — вызывает протест.
М.Королева: Нет, меня это не смущало. Я знаю, что так бывает.
И.Чайковская: Кстати, вы тоже, как и ваш герой, думаете, что творческие способности связаны с мужской потенцией, и, если отказывает последняя, то не жди хорошего и от первых?
М.Королева: Думаю, что это правило не абсолютно. Но связь есть, и очень сильная.
И.Чайковская: Про сюжет купленной Профессором книги написано как-то не очень отчетливо. Опирались ли вы на что-то реальное? И еще. Все, что связано с преследованиями Профессора из-за этой запрещенной книжки, показалось мне не очень убедительным. Вы сознательно утрируете ситуацию? хотите показать, какой пустяк может спровоцировать «гнев» властей?
М.Королева: Книга есть (то есть, ее прототип). Но вот это уже точно не мое дело, а литературоведов. Подсказок не будет. Про преследования Профессора. Это как раз правда. Я знала человека, который бросился в лестничный пролет (и погиб), когда к нему пришли с обыском — по доносу, что он хранит «Собачье сердце» Булгакова в ксероксе.
И.Чайковская: Помню, как в 1960-х, девочкой, ехала в вагоне метро и читала тамиздатского «Доктора Живаго», только что полученного у знакомой, такое было нетерпение... Ну, и детская наивность. Вы, Марина, я вижу, неохотно отвечаете на вопросы по роману. Я вас понимаю: вы высказались в книге, все остальное дело читателей и критиков.
Вопрос, связанный и с жизнью, и с только что прозвучавшей темой.
Сегодня российская власть пытается воспрепятствовать проявлению гражданской активности, мешает проведению митингов и демонстраций, усиливает репрессии за участие в них. Кто-то из протестующих ломается, дело доходит до самоубийства. Как быть в этой ситуации?
М.Королева: У меня нет не то что рецепта, но даже ответа для самой себя. Это тот случай, когда общих рецептов нет. Решение каждый будет принимать единолично, причем по ситуации. Я вот писала в «Верещагине», что Россия — это полигон. Это такое специальное место, где человек испытывается на прочность. Наша страна — мастерица создавать для человека ситуации, где он должен сделать выбор, причем выбор единоличный.
И.Чайковская: Да, о России у вас много. Полигон, тюрьма... Но так о ней говорит Профессор, считающий, что молодым и талантливым нужно бежать из страны. А героиня — его политический оппонент, она ходит на митинги, находится в гуще событий. Вы как автор разделяете ли точку зрения Профессора, что в России все движется по предписанному кругу и после некоторых пертурбаций, вызванных недовольством народа, возвращается все к тому же, но еще в худшем виде?
М.Королева: Я тоже думаю, что Россия — особенное место для особенных людей и особенных экспериментов.
И.Чайковская: А будущее? Есть у нее будущее?
М.Королева: Я не думаю, что у России есть какое-то особое будущее, отличное от ее прошлого и настоящего — как ни странно это прозвучит. Декорации меняются, суть остается. Могу только повторить то, что уже написала и сказала: это особое место на земле, очень непростое... и очень важное. И невероятно интересное. Я даже не о политике сейчас и не об экономике, а о метафизике, которая кажется мне куда более важной. Потому что именно она в конечном счете определяет и политику, и экономику. Россия — это место, где душа постоянно находится в состоянии выбора, а значит, работы.
И.Чайковская: Да, звучит не слишком радужно, очень не хочется, чтобы будущее напоминало прошлое. В прошлом, и даже совсем недавнем, был Сталин.
В вашей книге есть жуткий эпизод с отцом Профессора. Во время войны Лаврентий Берия спровоцировал его на подлый бесчеловечный поступок: он должен был сказать пленному немцу, что ему сохранят жизнь, а затем собственноручно его расстрелял...
М.Королева: Этим молодым лейтенантом был мой отец. Это его история. Как и Профессор, я узнала о ней не от отца. Тогда мне многое стало понятно.
И.Чайковская: Вот я выписала из вашего блога о переименовании Волгограда в Сталинград на время празднования семидесятилетия победы в Сталинградской битве: (М.Королева) «Понимаю, что правильно. Не «волгоградская битва» же, сталинградская. Правильно? Разумно? Вроде да. Но как же всё во мне сопротивляется этой правильности. Не хочу я слышать, как снова и снова повторяют — да еще с пафосом и придыханием, поскольку это будет на торжествах, — имя убийцы. По сути — имя маньяка, кровопийцы, который ни в грош не ставил человеческую жизнь. Который либо напрямую угробил, либо сломал миллионы судеб. Я не хочу слышать его имя, даже если оно упаковано в название города. К решению не придерешься. Но почему так больно?»
И.Чайковская: Cогласна с вами в оценке Сталина. Жаль, что некоторые россияне видят в нем «лицо России», забывая о бесчисленных принесенных им человеческих жертвах, о казненных и согнанных в лагеря, об искалеченных душах...
Вернусь к вашему герою — Профессору. Ему в сущности все равно, в какой России жить, он живет своим творчеством, не замечая окружающего. Сегодня такую позицию можно встретить среди художников, музыкантов, не откликающихся на призывы демократов или даже поддерживающих политический статус кво. Всем ли нужно бросаться на амбразуру? И вообще стоит ли? Может, нужно просто делать свое дело, не обращая внимания на произвол? Ведь жили же люди и при Николае II, и при Брежневе?
М.Королева: Да, это тоже один из ответов. И, кстати, это ответ 90 процентов живущих в России. И это совершенно нормально для человека. Я бы сказала, физиологично — когда включается инстинкт самосохранения. Я постепенно узнаю сейчас какие-то подробности о своих предках... Родня со стороны матери, подмосковная, так или иначе вся была репрессирована. Кто за старообрядчество, кто за принадлежность к купечеству и мелким фабрикантам. Но узнаю я только сейчас, по крохам. Молчали, все молчали — так велик был страх, вбитый намертво в несколько поколений. Не мне их судить.
И да, амбразура совсем не физиологична, она как раз против природы. Броситься на амбразуру — это с высокой вероятностью погибнуть. Это может быть твое решение, только твоё. Призывать к этому преступно.
И.Чайковская: Недавно я задала этот вопрос Науму Коржавину, и он ответил: «Не всем бросаться на амбразуру!» Сам он, как мы знаем, бросался...
Марина, а что вы скажете о российской молодежи?
М.Королева: О молодежи... Здесь, как и с «Эхом Москвы» — мне просто невероятно повезло. Те молодые, которые рядом со мной, — они просто потрясающие. Умные, острые, любопытные, талантливые. Я их очень люблю. А знали бы вы, как многому я научилась от них и продолжаю учиться...
Главное — чтобы они не уезжали. Но это опять-таки должно быть их решение, единоличное, и их выбор. Только их.
И.Чайковская: Как насчет писания? Есть еще порох в пороховницах?
М.Королева: Надеюсь. Это уж точно не в моей власти.
Добавить комментарий