Кристина, Космина. Феномен румынского кино

Седьмого марта в Нью-Йорке состоялась премьера фильма «За холмами» румынского режиссера Кристиана Мунгиу. Картина завоевала две награды Каннского фестиваля 2012 года — за лучший сценарий и за лучшее исполнение женских ролей. Она уже была показана в рамках пятидесятого Нью-Йоркского международного фестиваля минувшей осенью. Это второй каннский успех Кристиана Мунгиу, который обрел мировое имя, получив в 2007-м году «Золотую ветвь» за невероятный по остроте художнического видения фильм «4 месяца, 3 недели и 2 дня».

Основа нового фильма — реальная трагедия, описанная журналисткой Татьяной Никулеску Бран: в 2005-м году в румынском монастыре Танаку имел место случай, когда девушка-бунтарка подверглась процедуре изгнания бесов и умерла.

Незадолго до официальной премьеры «За холмами» (Beyond the Hills) осененные «Золотой Пальмовой Ветвью» актрисы Кристина Флутур и Космина Стратан прибыли в Нью-Йорк для встречи с журналистами.

Милые, молодые, до сих пор не отошедшие от смущения после красной французской дорожки, они справедливо решили, что интервью — дело сугубо индивидуальное, и предпочли беседовать каждая в свой черед.

— Кристина, вы — профессиональная актриса?

— Да — а сначала филолог, переводчик. Но уже семь лет играю в труппе национального театра «Раду Станка».

— Снилась ли вам «Золотая Ветвь», Лазурный Берег?

— Абсолютно нет — Притом, что актеров, которым чуждо тщеславие, просто не бывает. Но когда услышала, что со мной хочет встретиться и побеседовать сам Кристиан Мунгиу, не поверила. Потом поверила и встретилась. И, как видим, все сложилось хорошо.

— Притом, что экран горше, чем жизнь. В фильме ваша героиня — жесткая, резкая, озлобленная...

— А я — веселая? — (тонко улыбается).

— Вы — непохожая на себя экранную... Тем не менее: много ли реально общего у вас с вашей героиней Алиной? И насколько важно для актера совпадение амплуа и характера?

— Я не уверена, что, даже проработав в театре семь лет, могу говорить о конечном амплуа для себя. И это, по-моему, замечательно, дар небес... Ведь актерское ремесло — не просто везение: вот, исполнилась школьная мечта, ты на сцене, тебя в толпе узнают... Это уникальная возможность прожить больше, чем одну жизнь! Бывают характеры, которые ближе тебе по собственному складу, бывают очень далекие, до полной противоположности. Но отказаться от роли, потому что ты — другая, ни за что: я очень, очень любопытна! Персонажи учат — и не обязательно тому, что и как надо делать, но тому, какой разной бывает человеческая натура.

— По вашему мнению, Кристина, многое ли может американский зритель узнать о Румынии, посмотрев фильм «За холмами»?

— А почему он непременно должен что-то узнавать о Румынии из нашего фильма? Место на земле — это только предлог, контекст, декорации. Родились героини в Румынии, да. Детство было страшным — но у кого-то в той же стране оно оказалось иным. Алина после детдома отправляется в Германию на заработки, Войкица уходит в монастырь. Алина возвращается и изо всех сил пытается ее вытащить: давай уедем, давай будем сами зарабатывать и жить как люди! Сказать, что Алина как человек мне близка, было бы неправдой: она резка, груба, от подруги требует немедленных решений, священнику говорит откровенные гадости. Нет в ней благородной сдержанности. Но откуда бы ей взяться? Малышкой она вбежала в комнату и увидела папу в петле. Потом мать объяснила девчушке, что не хочет о ней заботиться... Столько боли, слез, недоумения: почему мне отказано во всем? В доме, где есть твоя комната, в родителях, которые любят? Но Алина хочет выстроить свою жизнь, она обладает волей. Ее дух свободен, она не боится этого мира.

— Который ее и убивает?

— Серьезное обвинение миру... Конечно, можно заострить социальную значимость фильма, обрушиться и на церковь, и на государство: почему церковь берется решать, кого можно объявить одержимым? Почему государство не защищает своих граждан за стенами монастырей? Но ведь ни государство, ни церковь силком в обитель не затаскивают. Алина сама осталась в монастыре, чтобы не разлучаться с Вой­кицей — единственным любимым существом. Осталась — и восстала против монастырских порядков: вот он, свой устав... Ее сочли бесноватой — а скорее всего, просто испугались, что она посеет смуту в умах других монашек — и подвергли процедуре экзорцизма, изгнания бесов. Что послужило реальной причиной смерти конкретной девушки, сказать трудно: история пересказывалась на много ладов, подробности не сходились. Может ли человек умереть оттого, что ему в руки врезались веревки и вокруг него выкрикиваются молитвы? Ответа нет. Но священника, конечно, судили и посадили: кому-то нужно было расплачиваться.

— Кстати, в фильме священник, сыгранный Валериу Андрьюта, не в пример Алине, тих и сдержан, он далек от идеи обратить кого-то в свою веру и великодушно терпит Алинины выходки.

— Я о том же. На злодея и убийцу священник похож меньше всего. Скажу честно: готовясь к съемкам, я не занималась подробным исследованием причин смерти той девушки, которая погибла в монастыре. У нас не уголовная хроника, не детектив, а художественный фильм. Долгий, далекий от развлекательного. Героини, каждая по-своему, решают вопрос выбора, как жить — вот это вопрос искусства.

 

Второй персонаж в кадре — Космина Стратан, мое новое удивление чуду актерского перевоплощения: нежноликий ребенок, как только выдержала тяжесть горькой роли...

— Космина, насколько велик ваш актерский опыт?

— Мал. Я еще студентка Национальной актерской школы в Бухаресте. До этого работала в газете.

— Когда вам была предложена роль, понимали ли вы, что именно предстоит сыграть?

— Вначале показалось: Войкица — это я. Притом, что я выросла в семье, а не в детдоме, и никаких подобных ужасов не переживала. Съемки шли уже довольно долго, и казалось, все понятно в характере, в логике поступков. И вдруг в меня — в меня, а не в героиню! — вселилось ощущение близкого взрыва: больше не могу! Сходство душ перестало помогать. Я просто бесновалась: что с Войкицей неладно, она что, совсем младенец?

— Неладно не с Алиной, которая буйствует, а с тихой подругой?

— Именно! Да, ты осталась одна в целом свете, не нашла в себе сил строить жизнь самостоятельно, ушла в монастырь — случается. Только как же можно оставаться полностью незрелой, неспособной ни на один даже самый крошечный поступок? Понимаете, я больше не могла играть это тупое смирение. Но Кристиан — о, он очень мудрый человек. Я просила: досочини ей какую-нибудь сцену, хоть какую-то попытку протеста! А он: не спеши...

— Кристиан Мунгиу — звезда. Трудно работать со звездой на съемочной площадке?

— Работать — замечательно! Он очень хорошо знает, чего хочет от актера: это для нас, играющих перед камерой, особая свобода. В некоторых сценах нам дозволялось импровизировать, менять реплики — и он не останавливал, не говорил, что, мол, отсебятина, в сценарии такого нет. Но где-то просил обдумать, прочувствовать и сделать конкретные вещи. Значит, надо было их делать. Нет, Кристиан — совсем не диктатор.

— А не возникало ли у вас, молодой актрисы, ситуаций, когда трудно определить, что именно играть, и нужно попросить помощи у режиссера?

— Помните сцену, когда Войкица делает Алине массаж? Там я почувствовала тупик: что играть? Любовь лесбиянок? А вдруг ее вовсе нет — может, это просто нежность к единственному существу, которое у тебя осталось? Или бессильная попытка получить простое удовольствие, когда все кругом почему-то нельзя? Кристиан элегантно обошел мой прямой вопрос — и, ничего не сказав, преподал дополнительный урок актерского мастерства. Свобода трактования осталась и для зрителя.

— Космина, о румынских фильмах последних лет говорят и помнят еще долго после премьерных показов. Считаете ли вы, что нашли своего режиссера?

— Конечно, Кристиан Мунгиу остается самым своим... Но хотела бы поработать и с Раду Джуде, и с Корнелиу Порумбойу, и с Кристи Пуйу...

— Триумф румынского кино омрачается жесткостью дикого капитализма: в нынешнем году в Румынии субсидии киностудиям сократились практически до нуля. То есть захотели капитализма — будьте готовы к экономии на культуре и искусстве! Вас это покуда не коснулось?

— Не успело. Ну, румыны много пережили — придется и дикий капитализм...

— Последний вопрос задаю с осторожностью, поскольку он слишком уж на поверхности: как по-вашему, «За холмами» — фильм о религии?

— О Боге. Который не религия.

 

Обе «золотые» картины Мунгиу прошли недавно в рамках нью-йоркского показа Making Waves: New Romanian Cinema. На родном нашем языке идиома «гнать волну» звучит несколько лихо и имеет негативный оттенок. Между тем, румынская волна — не суетное стремление показать «вот мы какие»: это — явление высокого порядка. Ее недаром называют новой — по аналогии с прекрасной волной французов полстолетия назад.

Румынские кинематографисты решительно стряхнули пелену собственной незначительности: не иначе, некая пассионарность сгустилась над их аграрной страной, измученной десятилетиями бесцветного социалистического житья и уничтожившей своего диктатора. Режиссеров с «лица необщим выраженьем» появилось много и сразу. В их творчестве угадывалось наследие итальянского неореализма и негромкое, но властное требование к человеку оставаться таковым. Строго смотрели великие соседи-поляки Вайда и Кеслевский...

По короткометражкам, с которыми молодые румынские кинематографисты примерно четверть века назад начали появляться на фестивалях, стало ясно: румыны пришли! Дальше последовала череда художественных лент — и это было уже «во весь голос»: Корнелиу Порумбойу («12:08 к востоку от Бухареста»), Кристи Пуйу («Смерть господина Лазареску»), Кристиан Немеску («Мечты о Калифорнии»). Из самоновейших — Тюдор Гергиу («Об улитках и людях»), Адриан Ситару («Из лучших побуждений»), Раду Джуде («Все в нашей семье»), Раду Габреа («Три дня до рождества»)...

При всей разности исторических формаций и эстетических новаций феномен румынского кино несколько напоминает израильский: две маленькие страны, не имеющие ни школы, ни традиций, не обеспечивающие кинематографу серьезной государственной поддержки, становятся просто кинодержавами.

Что же они снимают сегодня, удивившие мир румынские режиссеры, о чем стремятся поведать? Да все о том же человеке — о нет, не с большой буквы, со скромной строчной, ибо удел этого человека — провинциальное, убогое, серое житье в обшарпанном узком мире. Этот самый мир не простирается дальше собственного богом забытого городишки. Говоря школьным языком, тема — отсутствие надежд, идея — стремление рабов удрать куда угодно. Продолжение темы — революция, о которой говорят с насмешкой, словно беря ее в кавычки: был коммунистический концлагерь — начался посткоммунистический бардак. Развитие идеи: другого глобуса не будет, надо как-то выплывать. Гиперреализм, ирония до гротеска, юмор черный до чернейшего, чернуха сама по себе — но не отупелая расчлененка киллерского разбора, а болезненное, через кровь, грязь, вековую дурь и прибитость старомодное стремление к человечности.

Человеку до смешного, до глупости хочется любви и тепла — на том, а не на вывертах и фокусах стоит и, надо надеяться, стоять будет румынское кино.