Дорогие читатели,
Хотелось бы предварить публикацию моей пьесы «Сцены в раю» некоторыми разъяснениями.
Во-первых, почему вдруг такой странный жанр — «драматическая фантазия на окололитературные темы»? Знаете, так получилось само собой.
Когда я задумалась, где и как могли бы встретиться три моих героини, о которых я уже давно размышляю и пишу, — Полина Виардо, Авдотья Панаева и Лиля Брик, — то голос внутри сказал: только на небесах, только в раю. А дальше я уже начала слышать, как они общаются между собой и что из этого выходит. Так и получилась у меня драматическая форма.
Во-вторых, почему «Сцены в раю» я отдала в «Чайку»?
Конечно, хорошо бы было, если бы сразу в театр, но с театром пока сложновато, не знаю куда и кому отдать.
А вот читателей «Чайки» я прекрасно знаю, как, надеюсь, и они меня. На протяжении многих лет я публиковала в нашем журнале статьи о трех женщинах, бывших подругами гениев, они меня интересовали и сами по себе — как сильные, одаренные личности. И вы, читатели журнала, большую часть этих материалов читали; для вас мои героини не чужие. Кстати говоря, на основе статей у меня сложилась книга о них «Три женщины. Три судьбы». Надеюсь ее издать в недалеком будущем. А пока — пьеса. Чтобы вы не сомневались: все это чистая фантазия, но с опорой на реальные письма и документы, а также на мои гипотезы и предположения...
Ирина Чайковская
Сцена первая: Рай.
Три женщины под предводительством Мальчика-ангела под медленную торжественную музыку подходят к раскидистому дереву.
Мальчик-ангел. Вот глядите, это дерево познания истины и лжи. Чтобы разбирались, где правда, а где фальшак. Единственный экземпляр. Если под ним будешь стоять и соврешь — оно распознает.
Лиля Брик. А кто еще... распознает?
Мальчик-ангел. Еще Он распознает.
Лиля Брик. А для чего вам это дерево?
Мальчик-ангел. А для совести. Совесть надо иметь. Здесь тоже.
Лиля Брик. И это все?
Мальчик-ангел. Может, и не все. Я здесь недавно, до этого был при детях-сиротах, но проштрафился.
Лиля Брик. Проштрафился? Это как?
Мальчик-ангел. Да... повторил анекдот, одна сирота рассказала, а я другой повторил, а та донесла.
Полина Виардо. Бедное дитя.
Авдотья Панаева. Какой хорошенький ангельчик.
Лиля Брик. Какой анекдот?
Мальчик-ангел. Анекдот про души. Она ему говорит: «А до души ты моей так и не дошел».
Полина Виардо. Бедное дитя.
Авдотья Панаева. Проказник, а личико ангельское.
Лиля Брик. Кыш, со своими анекдотами! Скажи лучше, что нам тут делать... под этим единственным экземпляром? И почему нас только трое? Где все остальные? Я видела — там была бесконечная цепь...
Мальчик-ангел. Ничего не знаю. Я здесь недавно и на маленькой должности. Распоряжается — Он. Мне приказано — я привел. А что здесь делать? Ждать.
Все три. Ждать?
Мальчик-ангел. А чего же еще? Ждать. Тут время немеренное. Нужно его... ну как это? Забыл. Слово такое развесистое?
Полина Виардо. Passer? Пройти?
Авдотья Панаева. Препроводить?
Лиля Брик. Провести?
Мальчик-ангел. Стру-кту-ри-ро-вать. Время нужно структурировать. Это нам на тренинге сказали. Мне понравилось. Такое большое культурное слово.
Полина Виардо. Пардон, малыш, для чего стру-кту-ри-ровать?
Авдотья Панаева. Мальчик-ангельчик, ты на каком языке говоришь? Неужто это по-русски?
Лиля Брик. Так чего нам ждать, пацан?
Мальчик-ангел. Погодите, счас взгляну в инструкцию (достает чистую бумагу, переворачивает)
Ничего не написано. Просто ждать.
Лиля Брик. Может, ты устную инструкцию получил?
Мальчик-ангел. Сказано было отвести вас под дерево истины и лжи и оставить ждать.
Лиля Брик. Чего ждать? Или кого?
ПолинаВиардо. Bien sûr, les homes.Конечно, мужчины. Только какого?
Авдотья Панаева. Вы все про мужчин. ЕГО нужно ждать. Страшного суда надо ждать.
Полина Виардо. А разве еще не было суда? Мы где с вами? Разве не в раю?
Лиля Брик. Эй, пацан, мы в раю?
Мальчик-ангел. В раю.
Лиля Брик. А ад? Здесь есть ад? Или хотя бы чистилище?
Мальчик-ангел. Не слыхал про таких. Говорю же, что я здесь недавно.
Лиля Брик. Слышите? Ада нет и чистилища нет, для всех один рай. Как же все тут помещаются? И где? Наверное, все в разных камерах. Однако здесь довольно просторно.
Я-то думала, что будет теснота, перенаселенность, как в коммунальной квартире.
Авдотья Панаева. Что такое коммунальная квартира?
Лиля Брик. Неважно.
Полина Виардо. Вы думали, мадам, что рай перенаселен?
Лиля Брик. Рай? Я как раз про рай не думала. Бросила 11 таблеток намбутала в стакан — и здравствуй, смерть!
Полина Виардо. Так вы — отравились?
Лиля Брик. Неважно. Как видите, я все равно в раю.
Авдотья Панаева. Господи, с кем ты меня соединил! За что? Эта женщина — самоубийца.
Мальчик-ангел. Я пошел. У меня счас урок игры на арфе. Только вы здесь не сорите, а то с меня спросят (уходит).
Лиля Брик. Не сорите. Чем сорить? Голые и босые, раздеты до души. (Полине Виардо). Какой у вас симпатичный чепчик! А мне выдали чудовищного размера, словно это не я, а Маяковский. Володя должен быть где-то тут. И Ося, и Саша, и Рома, и Витя, и Виталик, и Вася... все они где-то рядом.
Авдотья Панаева. Да уймитесь вы, наконец. (к Полине Виардо) А вас, мадам, я знаю еще по Петербургу, вы пели в Мариинском театре. Я была на всех ваших спектаклях.
Полина Виардо. Вам понравилось?
Авдотья Панаева. Как вам сказать? Мне как женщине больше нравился Рубини. Восхитительный тенор, а какая внешность! Представьте, смотреть спектакль мне очень мешал Тургенев. Он был тогда совсем без денег, нахально захватил нашу с Панаевым ложу, садился впереди, и его спина загораживала мне сцену, а громкие выкрики и хлопки мешали слушать.
Полина Виардо. В «Сомнамбуле» меня вызывали 15 раз. Петербургская публика принимала меня по-царски. Цветы, подношения, бесконечные овации... Я была навсегда испорчена петербургским приемом. Но еда... еда была отвратительная. Помню, я спасалась гомеопатическим средством Oleum Crotonense, чтобы хоть немного наладить пищеварение.
Авдотья Панаева. Русская еда самая здоровая. Ваш компатриот Дюма бывал у меня в гостях и зараз съедал куриный бульон, ботвинью, расстегаи с рыбой, грибы в сметане, блины с маслом, баранью ногу и три вида десерта. И ничего с ним не случалось. А вот когда наш поэт Афанасий Фет побывал во Франции, он мне жаловался, что после обеда... в одном французском семействе остался совершенно голоден и вынужден был продолжить обед в привокзальном буфете.
Полина Виардо. Да? Я плохо его накормила? Он был чудовищно прожорлив. Поэт — с таким брюхом! (показывает) Это беременная женщина, а не поэт.
Лиля Брик. (Полине Виардо) Pourquoi lui parler? C’est Avdotia Panayeva. Dans ses mémoires, elle écrit de vous aussi que de Tourgeniev avec une telle haine, que à votre place je ne voudrais pas communiquer avec elle. Что вы с ней разговариваете? Это Авдотья Панаева. В своих записках она с такой ненавистью пишет и о вас, и о Тургеневе, что я бы на вашем месте с ней не общалась.
ПолинаВиардо.Oui? Je la connais un peu. Elle nous a visités accompagnée par un poète russe, l’ami d’Ivan, Nekrasivyi. Да? Я с ней немножко знакома, она была у нас с русским поэтом, другом Ивана, Некрасивым.
Авдотья Панаева. Я понимаю по-французски... чтобы не было недоразумений. Не думайте, что я не поняла вашего злословия на мой счет. А Тургенева я действительно не терпела, он плохо влиял на Некрасова. Барчук, избалованный маменькой. (к Полине Виардо) Вы, мадам, должны были хорошо изучить этот капризный и вздорный характер.
Полина Виардо. Не судите, да не судимы будете. Он тяжело умирал. Держался на морфине, призывал смерть. Галлюцинировал. Ему казалось, что его атакуют ассирийские солдаты, что он вынимает кирпичи из стен Ниневии. Он сходил с ума — и приводил в отчаяние всех вокруг.
Однажды он попросил, чтобы я выбросила его в окно. Мне было не до смеха, но я заставила себя улыбнуться: «Вы такой большой и тяжелый, дорогой Тургель, я не смогу вас поднять.
К тому же, это вам повредит».
Авдотья Панаева. А Некрасов умирал без меня. С ним сидела Зина. Барышня, взятая им из заведения, звалась Фекла. С этой Феклой он обвенчался перед самой смертью. Звал Зиной. А она, даже удивительно, почувствовала себя его законной женой, и, должно быть в благодарность, от его постели не отходила до самого конца. Мучительный у него был конец. Зине этой он, умирающий, стихи посвятил, трогательные. Зина, закрой утомленные очи, Зина, усни.
Лиля Брик. Володя застрелился, когда я была в Берлине. С Осей. Без меня ему всегда было худо, а в тот раз, видно, нестерпимо. И помочь было некому. Если бы я знала... Слышите, птицы? Райские, да? (среди пения птиц слышится лай и повизгиванье).
Ой, кто это? Похоже на Скотика, он точно так повизгивал, когда хотел приласкаться.
(выбегает черный щенок). Скотик, это ты? Откуда? Точно Скотик. Или не он? Нет, кажется, не он. (за Скотиком бежит Мальчик-ангел с маленькой арфой) Эй, пацаненок, откуда здесь собачка?
Мальчик-ангел. У них в животном раю сейчас перепись, он, видно, отбился.
Лиля Брик. Так у животных есть свой рай? Значит, и душа есть?
Авдотья Панаева. А вы сомневались?
Лиля Брик. У Скотика есть, безусловно... но, кажется, это не Скотик.
Мальчик-ангел. Хотите я вам сыграю? Я уже кое-что умею. (играет чижика)
Полина Виардо. Дитя, мой сын в вашем возрасте уже был виртуозом. Тургенев подарил ему, нашему Полю, скрипку Страдивари. Что вы играете? Это так примитивно! Особенно здесь, в этом божественном месте. (Берет у него арфу, садится, начинает перебирать струны, затем напевать).
Лиля Брик. О! Сладкий голос, темный дуб... прямо как у поэта Лермонтова.
Это красиво, согласна, но... архаично. Одно и то же надоедает, даже красота.
Авдотья Панаева. Пойте... не слушайте ее. Как хорошо! Вы так не пели там... тогда... Может быть, здесь место такое... становишься сентиментальной.
Мальчик-ангел. Дайте мне мою арфу. (забирает у Полины) Я теперь не скоро приду. Меня кинули к зверям на перепись. (свистит) Айда, Мефистик! (уходит)
(Молчание. Все замолкает, даже пение птиц).
Лиля Брик. Все так же светло. Я бы хотела, чтобы наступил вечер. Чтобы время как-то двигалось. А то этот рай для меня слишком скучен. Никого. Ни одной души, кроме нас.
Даже птиц не слышно. И так будет всегда? Бесконечно? Мы будем сидеть здесь и ждать? Кого? Чего? Никто не объяснит? И это называется рай? Послушайте, вы не желаете развлечься?
(Молчание)
Я к вам, к вам. Я хочу вас развлечь. Иначе тишина начинает действовать на нервы.
Эх, нет под рукой никакого тряпья, одна голая душа... Вот хоть перышками приукраситься (подбирает перья под деревом). И что-нибудь грохочущее, какой-нибудь тимпан, кастаньеты, барабан... ничего нет. Помогите, это нетрудно, повторяйте за мной пусть только губами: Лиля Брик, Лиля Брик. Я попробую, попробую стихами, была не была.
(под деревом танцует и скандирует в отключке, как шаман, занимающийся камланием)
Кто идет? — раздался крик.
— Лиля Брик.
Знают мальчик и старик
— Лилю Брик.
Не Лилит ли этот лик?
— Лили Брик.
Сотня нежных Береник
— Лиля Брик.
Роза между повилик
— Лиля Брик.
Женщина среди калик
— Лиля Брик.
Где ваш клоунский парик?
— Лиля Брик.
Вы виновны без улик
— Лиля Брик.
В каплях крови черновик
— Лиля Брик.
Вы — коварства материк
— Лиля Брик.
Потешается остряк
— Лиля Бряк.
В этот плод червяк проник
— Лиля Брик.
Вы — отравленный родник
— Лиля Брик.
Вы проказа, вы гнойник
— Лиля Брик
Нет, вы дьявола двойник,
— Лиля Брик.
Вы не райский ли цветник?
— Лиля Брик.
Вы свободы краткий миг
— Лиля Брик.
Солнца луч сквозь щель проник
— Лиля Брик.
Потушите свой ночник
— Лиля Брик.
Ада нет, а рай — парник.
— Лиля Брик.
(опускается в изнеможении)
Ну как?
Авдотья Панаева. Самовосхваление. Вы полны собой. И почему рай — парник? Здесь нормальная средняя температура.
Полина Виардо. Я, кажется, поняла. Почему мы здесь втроем? Нас любили поэты. И у нас были мужья. И я знаю, кого мы будем ждать. Мы будем ждать — их.
(Авдотья Панаева и Лиля Брик смотрят на нее с недоумением).
Сцена вторая. Рай.
Все те же и все то же.
Лиля Брик. Сколько времени?
Авдотья Панаева. Здесь нет времени.
Лиля Брик. Постоянно светло, постоянно одна и та же температура.
Как вы думаете, какое это время года?
Авдотья Панаева. Весна? Но не ранняя. Такая погода бывает в Италии в мае, в самые лучезарные дни. Мы были там с Некрасовым как раз в мае.
Лиля Брик. Почему никого нет? Где мальчик с крыльями? Где Скотик-Мефистик?
Авдотья Панаева. Зачем вам они? Чего вам не хватает?
Лиля Брик. Жизни. Мне хочется что-то делать, о чем-то думать, на что-то надеяться, чего-то ждать...
Полина Виардо. Goosey! Глупышка. Мы и так ждем.
Лиля Брик. Кого?
Полина Виардо. Их. Наших мужей и возлюбленных.
Авдотья Панаева. Ха-ха, вы сошли с ума... на свой французский лад. Неужели вы будете ждать сразу всех? И своих мужей и своих возлюбленных? Одного, выберите одного... у вас, без сомнения, есть из кого выбрать. Это, мадам Виардо, рай... а не что-то другое. Здесь одной женской душе должна соответствовать одна мужская.
Лиля Брик. Как, только одна?
Авдотья Панаева. Господи, с кем ты меня поселил в этом райском месте?
Лиля Брик. Да бросьте, вы тоже не святая, госпожа Панаева. Как я понимаю, у вас было одновременно два мужа, один — чью фамилию вы носите, и другой, поэт Некрасов, помогавший вам пробиться на литературном поприще.
Авдотья Панаева. Что? Что вы сказали? И как у вас совести хватает? Мальчик, мальчик-ангельчик! (в истерике) Переселите меня от них. Я здесь страдаю. Словно в аду. (плачет)
Полина Виардо (подходит). Успокойтесь, мадам. Вы были несправедливы ко мне — и тогда, и сейчас. Но я не держу на вас зла. Успокойтесь. (Панаева рыдает у нее на груди)
Гектор Берлиоз говорил, что моя миссия — успокаивать раненые души. Это так, это так.
Когда русские ссорятся, кажется, что еще немного — и они убьют друг друга. Когда к нам в Куртавнель приехал Афэнэс Фет — вы о нем упоминали, мадам Панаева, они с Тургеневым уединились в кабинете. Оттуда сразу же начали раздаваться громкие крики. Когда крик достиг своего апогея — все неожиданно смолкло. Мы с Луи переглянулись. Было похоже, что там в кабинете свершилось убийство. Потом Иван со смехом мне рассказывал, что в эту минуту он рухнул перед Афэнэсом на колени, умоляя внять какой-то философской доктрине... Успокойтесь, улыбнитесь, мадам Панаева.
Авдотья Панаева. Она сказала, что у меня было два мужа и что Некрасов помогал мне пробиться в печать, наверное, поэтому я ушла к нему от Панаева, да?
Полина Виардо. Мадам Панаева, нам троим нужно найти une manière de la coexistence pacifique, способ мирного сосуществования друг с другом, иначе... иначе жизнь здесь будет напоминать то самое место, о котором вы упомянули. Вы не хотите для облегчения сердца встать вон под то дерево и рассказать, кого же вы любили из этих двоих, или был кто-то третий?
Авдотья Панаева. Рассказать? Кому рассказать?
Полина Виардо. Нам. Мне и вот ей.
Авдотья Панаева. Зачем?
Полина Виардо. Для облегченья сердца.
Авдотья Панаева. Ну уж нет, я не на исповеди, а вы не святые отцы.
Лиля Брик. Она и в своих так называемых воспоминаниях ничего про себя не рассказала, только поливала на все лады вашего Тургенева, а временами и вас.
Авдотья Панаева. А это не ваше дело, Лиля Брик, кокотка вы площадная. (бросаются друг на друга с кулаками).
Полина Виардо. Ай-ай, дамы, так нельзя! (разнимает). Ничего не поделаешь. Придется мне… выйти на сцену.
Лиля Брик. (поет, передразнивая) Соловей мой, соловей, голосистый соловей. Терпеть не могу Алябьева и прочую сладкую гадость в красивенькой упаковке.
Полина Виардо. Ах, нет. Петь я не рискну — ни «Соловья», ни другое. Я уже давно не в голосе. На концертах в Москве и Петербурге «Соловей» производил фурор. Говорили, что у меня нет ни малейшего акцента. Хотя вы правы, мадам Брик, этот романс как погремушка для ребенка, много шума — и больше ничего. Но, как и погремушка, — attire l’attention, привлекает внимание.
Я, пожалуй, прочту из Катулла. Из любимого мною Гая Валерия Катулла. Там тоже про птицу, но про другую. (становится под деревом, начинает по-латыни, затем читает по-русски)
LVGETE, o Veneres Cupidinesque,
et quantum est hominum uenustiorum:
passer mortuus est meae puellae,
passer, deliciae meae puellae,
quem plus illa oculis suis amabat.
Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!
Плачьте все,
кто имеет в сердце нежность!
Бедный птенчик погиб моей подружки,
Бедный птенчик,
любовь моей подружки.
Милых глаз ее был он ей дороже.
Слаще меда он был и знал хозяйку,
Как родимую мать дочурка знает.
Он с колен не слетал хозяйки милой,
Для нее лишь одной чирикал сладко,
То сюда, то туда порхал, играя.
А теперь он идет тропой туманной
В край ужасный, откуда нет возврата.
Будь же проклята ты, обитель ночи,
Орк, прекрасное все губящий жадно!
Ты воробушка чудного похитил!
О, злодейство! Увы!
Несчастный птенчик,
Ты виной, что от слез,
соленых, горьких
Покраснели и вспухли милой глазки.
Лиля Брик. Бедный птенчик... и бедняга Катулл. Он был однолюбом. А его Лесбия любила разных мужчин. (к Виардо) Стойте. Сколько у вас было любовников?
Полина Виардо. Я должна отвечать?
Лиля Брик. Да, и желательно правду.
Полина Виардо. Два.
Лиля Брик. Один — Тургенев?
Полина Виардо. Да, а имени второго я не назову. Он был большой музыкант, но мелкий и коварный человек, он предал меня.
Лиля Брик. Кого вы ждете?
Полина Виардо. Их всех. Его тоже. Временами даже больше, чем верных мне Ивана и Луи. Я не уверена, что он придет — у него после меня было много женщин. Он был два раза женат... Он был... моей единственной любовью.
(слышны рыданья, Авдотья Панаева давится слезами в стороне от Лили Брик)
Лиля Брик. Что вы так расчувствовались, госпожа Панаева? Вас так проняло признание мадам Виардо?
Авдотья Панаева (подходит к Полине). Спасибо, мадам, вы прочитали стихи с такой болью, так красиво и трогательно, я словно увидела этого птенчика... у меня тоже был птенчик... крошечный птенец... ему уже дали имя — Ваня. Я не понимаю, почему он тогда умер. Он не должен был умереть... в четыре месяца. Разве это справедливо? Господи, это несправедливо! Он не должен был умереть! (рыдает)
Сцена третья. Рай
То же и те же. Авдотья
Панаева под деревом что-то собирает.
Лиля Брик. Что она делает?
Полина Виардо. Собирает цветы.
Лиля Брик. Она поет? Или мне слышится? Что-то такое заунывное, уа-уа.
Полина Виардо. Оставьте ее. Займитесь собой.
Лиля Брик. Чем? Собой? Здесь нет ни нарядов, ни зеркал. Ни пудры, ни румян. Ни чая, ни пирожных. Вам не хочется выпить чаю? Или кофе? Даже в революцию мы пили чай, правда, морковный. Вы скажете: здесь место для души, а не для тела. Но моей душе нужна помада и нужен кофе. Для радости, для полета.. Ну пусть, пусть их нет, тогда где книги? Где книги? Я молчу про кино, про театр, про картины, но где книги? Почему здесь их нет? А музыка? А радость? Вы чувствуете радость? Тогда разве это рай? Мне он больше напоминает тюрьму.
Полина Виардо. Т-сс. Думайте о вечном. Я, например, вспоминаю эпизоды своей жизни, свои концерты в Брюсселе, Париже, Берлине. А Санкт-Петербург! Если бы еще не холод, не ужасная еда, не надоедливые мужланы-поклонники, не промозглые апартаменты...
Милый Тургенев, какой он был представительный в 25 лет, одет франтом, сюртук с золочеными пуговицами, высокий, на две головы выше Луи. Поль очень на него похож. Я всегда боялась, что Луи заметит это сходство.
Лиля Брик. Как вы жили, мадам, с вашим сухим, недалеким, вечно брюзжащим муженьком?
Полина Виардо. Не трогайте Луи. Он умел внушить к себе уважение. Покажите мне француза, верного жене? Таких должны выставлять в музеях. Таким был Луи. Преданный семье, расчетливый хозяин, любивший меня до последнего дня и веривший мне, как себе. Луи — с ним у меня не было проблем. О, я умела ладить со всеми, даже с его скучными сестрицами, хотя один вид Берты вызывал у меня тошноту... но я держалась, держалась. Ради семьи. Ради наших четырех детей. Мое имя было безупречно. Никто не мог указать на меня пальцем. Среди парижских певиц-куртизанок такой случай — редкость. И Луи был доволен, он был доволен.
Лиля Брик. А Тургенев?
Полина Виардо. О, Тургенев дал мне страшную клятву, что никогда, никогда, ни в письме к хорошему другу, ни в приватной беседе с близким человеком он не выдаст тайну нашей с ним любви. Пусть жалуется, клянет мою неприступность, хандрит... только не выдает нашу с ним тайну. Он оказался настоящим мужчиной. Он сдержал свою клятву.
Лиля Брик. Как это скучно, мадам. Клятвы, тайны, обещания, вечная любовь. Мне хочется убежать. Мне здесь не нравится. И ждать мне здесь некого.
Полина Виардо. Как! Вы называли столько имен... Саша, Рома...
Лиля Брик. У них у всех свои женщины, даже у Осипа Брика. Даже у Оси, человека, которого я полюбила девочкой-подростком, который стал потом моим мужем, любимым мужем, даже у него была своя женщина. Другая.
Полина Виардо. А поэт? Что скажете о поэте?
Лиля Брик. О, Володя меня любил. Он в своей прощальной записке, написанной перед выстрелом, меня просил: «Лиля, люби меня!» Знал, что разлюбила, — и просил о любви. Но знаете, мадам, если на секунду подумать, что Володя будет со мной вечно и никуда от его тяжелой, неутолимой, безразмерной, мрачной и ревнивой любви не денешься, — хочется выть так, как Скотик подвывал — на луну. У-У-У...
(подходит Авдотья Панаева с букетиком полевых цветов, качает их как колыбельку)
(напевает)
Эти одуванчики — на могилу Ваничке.
А цветочки прочие для душеньки дочери.
Добрые люди, послушайте меня!
Полина Виардо (к Лиле Брик). У нее была дочь?
Лиля Брик. Была. От второго мужа — он был младше на десять лет. Аполлон Головачев. А дочь — тоже Авдотья и тоже писательница.
Авдотья Панаева. Кому не любо — не слушайте. Все мои ненавистники пусть не слушают.
Полина Виардо. Нет-нет, мы вас слушаем. (Лиля Брик скрывается за деревом)
Авдотья Панаева. Люди добрые, мой отец был артист Императорских театров, по фамилии Григорьев, по сцене Брянский. Я вышла замуж за Ивана Ивановича Панаева и стала Панаевой.
После смерти Панаева я вышла замуж за Аполлона Филипповича Головачева и стала Панаевой-Головачевой.
(хватается за голову) О чем это я? Панаева-Головачева. Ах, да. Некрасовой я не была. Некрасов женился на Фекле Викторовой — и она стала Зинаидой Николаевной Некрасовой. А я... (сквозь слезы) Я, уже немолодая, в 46 лет, в браке с Головачевым родила доченьку, Дунюшку, Дусю мою, душеньку. Родила назло всему свету и, главное — назло ему, Некрасову. Вы думаете, он меня не вспоминал? Забыл? Да я каждую ночь ему снилась, каждую ночь. За три года до смерти, когда уже у него Фекла была, что он писал? (Читает в экстазе):
Бьется сердце беспокойное,
Отуманились глаза.
Дуновенье страсти знойное
Налетело как гроза.
Вспоминаю очи ясные
Дальней странницы моей,
Повторяю стансы страстные,
Что сложил когда-то ей.
Я зову ее желанную:
Улетим с тобою вновь
В ту страну обетованную,
Где венчала нас любовь!
Розы там цветут душистые,
Там лазурней небеса,
Соловьи там голосистее,
Густолиственней леса.
Густолиственней леса. Это он про Италию, он в первый раз увидел ее со мной... Лучезарное было время... май... розы. А здесь одуванчики, лютики. Это для Ванички, а это для Душеньки.
Когда Ваня умер, Некрасов приехал — посмотрел — и ушел. А я осталась.
Панаев сказал: «Давай, Дуня, уедем, нету моих сил оставаться в этом проклятом Петербурге».
А ведь правда. Какие силы нужны! Все на тебя смотрят с усмешкой, пальцем показывают, за спиной хохочут: Ты чья жена, а? Панаева? Или Некрасова?
(проводит рукой по лицу).
Что? Что вы сказали? Я? Я Авдотья Панаева-Головачева. И при чем тут Некрасов, я не знаю.
И почему осталась жива, когда Ваничка умер, тоже не знаю.
Я хотела умереть. Господи, почему ты тогда не взял меня к себе?
(Цветы падают из рук. Садится на землю и беззвучно рыдает).
Полина Виардо. (оглядывается, тихо) Мадам Брик, où es-tu? Где вы, мадам Брик?
(появляется Лиля Брик с веткой в руках, на ней красные ягоды)
Где вы были?
Лиля Брик. Хотела убежать. Но отсюда не убежишь, это очерченный круг. Все время возвращаешься обратно. За деревом куст с красными ягодами. Хотите попробовать?
Полина Виардо. Бог с вами. Они могут быть ядовитыми. Очень похожи на волчьи ягоды.
Лиля Брик. Да? Вы думаете? (показывает на Авдотью Панаеву). Почему она рыдает?
Полина Виардо. (шепотом) Мне кажется, она сходит с ума.
Лиля Брик. (берет ягоды в рот) Как вы думаете, за раем что-нибудь есть... другое? Не такое постное?
Полина Виардо. Что вы, мадам Брик? Побойтесь Бога! Что вы делаете?
Лиля Брик. Они не глотаются. Я не могу их проглотить. Они не глотаются! (выплевывает ягоды, бросает ветку на землю). Неужели это навечно? День за днем? Год за годом? Столетье за столетьем?
(начинают петь птицы, звук арфы, появляется Мальчик-ангел)
Мальчик-ангел. Я с инспекцией. У вас все в порядке? (видит брошенную ветку и цветы на земле).
Эх, я же говорил, не сорите. А вы накидали. Теперь подбирай за вами.
Авдотья Панаева (поднимает голову). Ангельчик!
Полина Виардо. Как хорошо, малыш, что ты пришел!
Лиля Брик. Подумаешь, разве трудно прибрать за тремя симпатичными женскими душами... Мы соскучились по тебе, пацан!
Добавить комментарий