west side story w.jpg
Началось с того, что присяжные единодушно оправдали 28-летнего дружинника, наполовину перуанского происхождения Джорджа Циммермана, обвинявшегося в убийстве невооруженного 17-летнего чернокожего подростка Трейвона Мартина. На поверхности все выглядит очевидным, как в шахматах: раз белый убил черного, то шесть белых присяжных (все женщины) оправдали убийцу из расовой солидарности. Во всяком случае так поняли вердикт возмущенные меньшинства. Из-за этого происходят демонстрации, из-за этого волнуется вся страна.
Надо сказать, что очень трудно прийти к какому-то решению, если ты не следишь за делом. Я как раз очень внимательно следил за тем, что говорили присяжные, которые после суда давали интервью. Я слушал экспертов, которые обсуждали это дело. И они меня убедили в справедливости приговора. Циммерман оправдывается самообороной. По его словам он выстрелил в соперника лишь после того, когда тот повалил его на землю и бил (не менее шести раз) головой об асфальт. Откуда это известно? От эксперта, который доказал, что пуля пробила рубашку подростка, нависшего над лежащим противником. То есть ткань не облепила его грудь, как было бы в любом другом случае, а свисала на несколько сантиметров от тела.
Я так подробно говорю об этом, чтобы показать, как суд действует — это бесконечная череда мельчайших деталей, которые выстраиваются в сложный процесс. Но не этим кончилось дело, оно завершилось тем, что процесс Циммермана превратился в общенациональную, с участием и президента Обамы, дискуссию о расовых проблемах.
Как вы считаете, Соломон, насколько в расовом отношении Америка изменилась с тех пор, как этой страной стал руководить чернокожий президент?
Соломон Волков: Я должен сказать, что дело Циммермана и связанные с ним эмоции меня застали врасплох. Потому что, как мне представлялось, расовые отношения в Америке двигались может быть не очень быстро, скорее медленно, но все-таки в направлении какого-то ощущения расовой гармонии. И тот факт, что президентом страны во второй раз был избран чернокожий кандидат, по-моему, наглядно должен был бы свидетельствовать о том, что во всяком случае в сфере публичной с этим обстоит более-менее нормально. Поэтому те эмоции, которые вдруг выплеснулись на поверхность в связи с делом Циммермана, скажу откровенно, были для меня большим шоком.
А.Генис: Это ведь не первый раз такие процессы вызывают такие бурные эмоции. Вспомним дело Родни Кинга, когда полицейские в Лос-Анджелесе избили чернокожего человека...
С.Волков: Дело Кинга — это последний раз, когда у нас на глазах реакцией на какое-то событие стали мятежи, погромы, поджоги и так далее...
А.Генис: Я в те времена, весной 1991 года, как раз приехал в Лос-Анджелес и заранее снял гостиницу. Приезжаю, а гостиница сгорела, осталась от нее только неоновая вывеска. Тогда я пережил и комендантский час в городе, все это было ужасно, конечно. С тех пор, однако, многое изменилось. По-моему, вы совершенно правы, дело не в том, что Обаму выбрали президентом, дело в том, что Обаму выбрали второй раз и почти забыли о его афроамериканском происхождении. Во всяком случае, об этом гораздо меньше говорят, чем в начале. Потихонечку все привыкли к этой мысли, она уже перестала большинство задевать, а ведь так не было раньше. Знаете, когда я, треть века назад, приехал в Америку, я не мог поверить, что афроамериканец сможет стать президентом страны, как не мог поверить, что афроамериканец может стать, скажем, президентом России — мне казалось, что это было одинаково невозможно.
Pan-African News Wire File Photos Flickr Philadelphia.jpg
А.Генис: Очень возможно, я, кстати, за. Тем не менее, процесс Циммермана всколыхнул страну и заставил ее говорить о расовых отношениях именно так, как в общем-то не хотелось бы. То есть, опять черные против белых. И никто уже не слушает аргументов суда, никто уже не всматривается в дело, а все упрощается как в тех же шахматах — черные против белых.
Однако «Нью-Йорк Таймс», воспользовавшись этим событием, объявила дискуссию, форум, на котором предложила высказаться всем по поводу расовых отношений в стране. Мне кажется, чрезвычайно интересная вышла эта дискуссия, как вы считаете?
С.Волков: Да, это все любопытно. Но мне представляется тут одно — ведь то, как люди разговаривают о расовых проблемах публичным образом, через прессу, через телевидение, даже на работе, существенно не совпадает с тем, как эти же расовые проблемы обсуждаются в убежищах своих собственных квартир. Разве вы не согласны с этим?
А.Генис: Я согласен, но я считаю, что лицемерие — это мера цивилизации. Я как раз свято верю в то, над чем так часто смеются в России — в политкорректность, которая понуждает нас быть чрезвычайно осторожными во всех расовых отношениях. Постепенно «лицемерие» становится привычкой — и называется цивилизацией. Собственно, поэтому Обама и стал президентом, потому что расовый дальтонизм становится той привычкой, которая перерастает во вторую природу.
Однако такие бурные эксцессы меняют дело. Любопытно, какой выход из этого положения предлагают те, кто участвовал в дискуссии «Нью-Йорк Таймс»? Самым интересным мне показалось одно предложение, а именно — подождать. Вы знаете, в этом есть большой смысл. Автор этого предложения говорит, что сейчас самая быстрорастущая демографическая категория в стране — это люди смешанной расы. Например, Обама как раз представитель такой смешанной расы. Чем больше будет таких людей, тем меньше будет иметь смысл категория расы. Раса становится не генетической, не физиологической, а чисто культурной конструкцией. И в этом ищут рецепт от расовых конфликтов.
А главное, мне кажется, со всеми оговорками дело Циммермана — именно то исключение, которое подтверждает правило. Если сравнить национальные, этнические трения в Европе и в Америке, то получится, что американцы более удачно решают эти проблемы, чем европейцы.
Мультикультурализм в Европе и России
С.Волков: Согласен — это наглядно.
Я даже не знаю, как они себе все представляли... Но в итоге, мне кажется, расовая проблема в Европе имеет гораздо более острый характер, и я не очень себе представляю, как эти проблемы будут решены в ближайшее время в таких странах, как Италия или даже Англия.
А.Генис: Или — Россия...
С.Волков: Здесь мы подходим к особой проблеме. Потому что, по моему глубокому убеждению, Россия сейчас именно вступает в ту фазу, которая совсем недавно еще, может быть 10-20 лет тому назад, казалась абсолютной невозможной, а именно ситуацию, в которой титульная нация будет утрачивать свое первенствующее значение и в которой действительно, может быть впервые, реально будут стоять вопросы, каким образом обустроить в России мультикультурное государство. Каждый, кто заглянет в демографические прогнозы, поймет, что никакого другого пути, как превращение в подлинное многонациональное, мультикультурное общество у России нет, но какие из этого делать практические выводы, не понимает, не знает никто...
А.Генис: Я думаю, что в Новом Свете накопилось больше опыта в решении этих проблем, потому что мультиэтнические, мультикультуралистические проблемы в Америке были всегда.
С.Волков: В том-то и дело, они изначально были заложены, и общество пыталось все время каким-то образом с ними справиться.
А.Генис: Мучительным образом, гражданская война была из-за этого. Но любопытно, что американцы пришли к какому-то консенсусу в этом вопросе. Несколько лет назад у нас выступал директор Музея эмиграции. Я его спросил: «Скажите, Америка останется Америкой, если она, например, будет говорить по-китайски или по-испански?». Он сказал: «Какая разница? Америка останется Америкой до тех пор, пока у нее есть ее конституция».
С.Волков: Это замечательный, должен сказать, ответ. И это именно тот ответ, который следовало бы принять как некую модель для возможных решений и в России. Но на сегодняшний день я вижу только одно: власть не понимает, что ей делать, она только реагирует и пытается главным образом не раскачать лодку. Из-за этого все половинчатые решения... Ее сдержанность в отношении каких-то решений, связанных с этим надвигающимся мультикультурализом, рассматривается как коррумпированность. Нет, я с этим не согласен. Конечно, там есть элемент коррупции, как во всем, что делается в России, но там также есть инстинктивное желание власти не раскачать лодку какими-то поспешными силовыми решениями. В этом смысле как раз это скорее позитивный курс, но он встречает полное непонимание со стороны, что называется, простого народа.
А.Генис: Вы знаете, со стороны простого народа и дело Циммермана встречает непонимание. Но во всем этом есть одна интересная особенность. Дело в том, что я следил за событиями на процессе Циммермана параллельно с процессом Навального. Два процесса, два скандала, два юридических дела, которые вызвали глубокое возмущение в обществе. Параллель якобы существует, но на самом деле это ложное сходство. Все люди, которые возмущены вердиктом в деле Циммермана, могут протестовать против решения присяжных, они могут быть недовольны тем, как строилась стратегия прокурора...
С.Волков: Как экспертиза была организована и так далее...
А.Генис: Да, обо всем можно говорить. Но во что не верит ни один американец — это то, что на присяжных, на суд оказывали давление. Независимость суда не ставится под сомнение. Это то, конечно, что в России невозможно, потому что в России нет людей, которые верят, что суд над Навальным вынес свое решение независимо от властей. Тут, мне кажется, и есть гигантская разница между двумя шумными процессами.
А теперь обратимся к культурным отражениям расовых проблем. Соломон, по-вашему, в истории музыки Америки, какое наиболее яркое произведение создано на тему расовых отношений?
Расовые отношения в музыке
С.Волков: Первое, что, конечно, приходит на ум и, думаю, это будет самым правильным ответом — это знаменитый на весь мир мюзикл Леонарда Бернстайна «Вестсайдская история». Это в свое время был очень смелый шаг со стороны группы, которая работала над этим мюзиклом: взять «Ромео и Джульетту» Шекспира, и проблему борьбы двух семей из двух кланов рассмотреть с точки зрения столкновения двух рас. Именно это они и сделали. Когда мюзикл был впервые показан — это был колоссальный культурный взрыв, резонанс от которого доходит до нас до сих пор.
А.Генис: Интересно, что изначально мюзикл назывался «Истсайдская история». Но к тому времени, когда он был закончен, Истсайд, где находилось пуэрториканское гетто, уже перестал быть гетто, а стал очень дорогим и престижным районом. Там жили уже врачи, банкиры, адвокаты, как-то с бандами не получалось. Вот они и переименовали в «Вестсайдскую историю». Сейчас те места в Нью-Йорке, где происходит «Вестсайдская история», стали домом для Линкольн-центра, это самый шикарный район Нью-Йорка...
С.Волков: Там есть несколько кварталов, которые сохранили свой первоначальный «аромат».
А.Генис: Когда был задуман этот мюзикл, это место Вестсайда было отнюдь не таким презентабельным, как теперь.
С.Волков: Я еще застал Вестсайд в таком виде, что там не стоило выходить поздно вечером на улицу.
А.Генис: Как вы считаете, музыка Бернстайна передала расовый конфликт?
С.Волков: Да, безусловно. Каждый раз, когда мы думаем об этих американских проблемах, на ум приходят музыкальные цитаты именно из «Вестсайдской истории». В этом гениальность этого опуса. Должен заметить, Бернстайн, с которым мне довелось встречаться, немножко стеснялся этого своего успеха. Параллель я могу провести с Арамом Ильичем Хачатуряном, которому страшно не нравилось, что его самым популярным произведением является «Танец с саблями». Его ведь так и называли в Америке: «Мистер «Танец с саблями». Он недовольно морщился, ему было неудобно. Он бы хотел, чтобы за симфонии его любили...
А.Генис: Это проклятие Конан Дойля, который всю жизнь обвинял Шерлока Холмса в том, что тот украл его славу.
С.Волков: И Бернстайн бы предпочел, чтобы его любили за его симфонии, он хотел бы быть американским Малером. Но ничего не поделаешь, все-таки самым популярным произведением Бернстайна, который на самом деле был и в других опусах замечательным композитором, осталась «Вестсайдская история».
В качестве примера, можно послушать номер, который у каждого человека на слуху — «Америка», где как раз пуэрториканская молодежь сцепляется, и кто саркастически, а кто позитивно, обсуждает проблему, что такое Америка для других национальностей, что такое Америка «плавильного котла».
Дамы Вуди Аллена
А.Генис: Последние годы каждое лето в Нью-Йорке есть передышка. Передышка от дикого зноя, от жары, от бесконечного лета, которое я, честно говоря, ненавижу.
С.Волков: Большое испытание для психики.
А.Генис: И как бы в награду за все эти мучения мы получаем каждое лето новый фильм Вуди Аллена.
С.Волков: Как глоток свежего воздуха.
А.Генис: И этот бриз в последние годы приходит к нам из Европы, где Вуди Аллен снимает свои замечательные летние, легкие фильмы с очень красивыми видами, с красивыми женщинами, красивой едой, красивыми пейзажами, красивой музыкой. Я, надо сказать, наслаждаюсь этими картинами. Но в этом году Вуди Аллен предложил публике очень серьезный фильм.
С.Волков: С калифорнийским сюжетом.
А.Генис: И очень драматическим содержанием. Фильм «Голубоглазая Жасмин» (Blue Jasmine) пока вышел ограниченным прокатом, он только начал свое триумфальное шествие по Америке, но его уже очень хвалят критики, да и «Оскар», похоже, уже присматривается к этой летней картине.
С.Волков: Как всегда это бывает у Вуди Аллена. Суть сюжета в том, что героиня фильма, ее играет Кейт Бланшетт, очень богатая женщина. Она замужем за финансовым жуликом крупного масштаба, его играет Алек Болдуин. Ситуация эта, по-моему, теперь и нашим российским читателям ясна. Так вот, она привыкла жить на широкую ногу, она привыкла покупать все в самых дорогих магазинах, одеваться шикарно, посещать только самые модные рестораны, вообще не думать о деньгах.
А.Генис: Женщина с Парк-авеню...
С.Волков: Но в тот момент, когда Алек Болдуин попался на своих аферах, она все теряет, ей нужно срочно переориентироваться. Этот процесс перехода от высшего пика благосостояния к совсем скромному существованию для нее драматичен, очень болезнен.
А.Генис: Она перебирается в Сан-Франциско к своей сестре, которая связана с автомехаником, классовое различие между ними огромное. Именно поэтому критики связывают этот фильм со знаменитой пьесой и фильмом «Трамвай «Желание». Потому что там тоже есть такого рода коллизия.
С.Волков: В связи с этим фильмом у американских кинокритиков развернулась любопытная дискуссия о той особой роли, которую женщины играют в его фильмах. Я должен с ними согласиться. Напрягаю свою память и не могу вспомнить другого режиссера, кроме Вуди Аллена, у которого женские характеры действительно были бы столь существенными для развития драматических ситуаций, причем — женщины у него необязательно молоденькие. В Голливуде 30 лет — это уже все, потолок, после этого уже начинают тебя приглашать на роль матушек и даже бабушек. Для Вуди Аллена женщины, что называется, «бальзаковского возраста» — это вполне еще сексуальные героини. Наконец, совсем уж немаловажный фактор: Вуди Аллен не одну свою героиню приводил к победе в самом престижном кинематографическом соревновании в Америке. Дайан Китон получила «Оскара» за роль Энни Холл в одноименном фильме, Дайан Вист получала «Оскара» дважды, за «Ханна и ее сестры» и за «Пули над Бродвеем». Должен сказать, что Дайан Вист я регулярно встречаю на моем куске Бродвея. Замечательная актриса, она и сейчас выглядит потрясающе. Я ее считаю великой актрисой, недоумеваю, почему она не завоевала всемирной славы, как, скажем, та же Дайан Китон. На мой вкус, Вист может быть еще и получше актриса, чем Китон.
А.Генис: Любопытно, что у Вуди Аллена женщины гораздо сложнее, чем мужчины. Ведь все герои в его фильмах — это Вуди Аллен. Даже если это какой-то другой актер, он все равно играет так же, как Вуди Аллен. Вуди Аллен, что любопытно, несмотря на свое совершенно гениальное письмо обыгрывает один типаж, он играет одного и того же человека — смешного нервного еврея. Это такой американский Паниковский.
С.Волков: При этом люди, которые его хорошо знают, отмечают, что в жизни Вуди Ален вовсе не такой. Это — лишь маска, которую он создал и которой пользуется всю жизнь с огромным успехом. Он создал тип.
А.Генис: Важно, что всегда один и тот же. Этот тип не может выйти из своего амплуа, оно приросло к нему.
С.Волков: Это как Чарли Чаплин.
А.Генис: Вы совершенно правы. Когда он перестал быть маленьким Чарли, он перестал быть Чаплиным, кончилась его карьера. Вуди Аллену уже 77 лет, но по-прежнему молодые герои играют все того же, молодого Вуди Аллена.
С.Волков: Маниакально депрессивного еврея с сомнениями по поводу существования Бога и вечным страхом перед смертью.
А.Генис: Все вопросы, которые положено задавать нью-йоркскому нервному интеллектуалу, который на идише называется «шлимазл». Но женщины его совершенно не такие, они все разные, они очень богатые характеры, они никогда не бывают типичными, они никогда не бывают только злодеями или жертвами. Замечательно было сказано: дама в фильмах Вуди Аллена — наполовину лань, наполовину львица. Очень трудно себе представить такую картину, а сыграть еще труднее. Это, кстати, сказала Йохансон, которая играла в его фильме, которая знает, что говорит...
С.Волков: Это совершенно точно, замечательно сказано...
А.Генис: А еще она сказала, что сам Вуди Аллен мечтал сыграть женскую роль в своем фильме, да и вообще, по ее словам, в другом рождении он бы хотел быть оперной дивой.
С.Волков: Это тоже потрясающее наблюдение и правильное, это именно так. Сам Вуди Аллен тоже в этом признается. Но он говорит, что если бы он попытался сыграть какую-то из женских ролей в своем фильме, то тогда все бы стали смеяться.
Достоевский, Чехов и Аллен
hanna and her sisters 1 w.jpg
С.Волков: А Настасья Филипповна?
А.Генис: Настасья Филипповна — та самая истеричка, и Грушенька такая же — это все один и тот же материал. Такое впечатление, что он одну женщину переодевал в разные парики.
С.Волков: Гораздо проблематичнее с этим обстоит у Гоголя.
А.Генис: Об этом мы пока не говорим. Я хочу сравнить Достоевского и Чехова, к которому гораздо ближе Вуди Аллен. У Чехова женщины интереснее, чем мужчины. Мужчины — слабые, а женщины — сильные и интересные. Предположим, «Три сестры». Ведь очень сложно вывести на сцене трех молодых женщин, чтобы были настолько разными, как у Чехова. Чехов сам писал: главное — не перепутать, так это трудно делать. Но какие же они замечательные образы. Я думаю, Вуди Аллен близок к этому пониманию женского персонажа.
С.Волков: Почему вы думаете, что у Чехова и Вуди Аллена женские характеры такие интересные и глубокие? В чем причина? Вы видите здесь какой-то психологический посыл?
А.Генис: Конечно, потому что женщина — это тайна и загадка, и в ней интересно разобраться. А мужчина для Вуди Аллена — это он, про себя он все знает, а про женщин он не знает ничего. И когда мужчины говорят о женщинах, они всегда говорят что-то не то. Знаете, когда Джойс написал самую пронзительную женскую историю, последнюю главу — монолог Молли Блум в «Улиссе», его жена сказала, что она даже читать не будет, потому что Джойс все равно ничего не понимает в женщинах.
С.Волков: Но вот смотрите, Достоевский... Мое впечатление, что его женщины не интересовали, поэтому в них он не желал разбираться. И в жизни тоже, если вы посмотрите на отношения Достоевского с женщинами, то он им в жизни не сочувствовал, они в жизни его привлекали только как возможные сотрудницы, помощницы, что-то в этом роде. Но вы посмотрите на то, как реагировал на женщин Чехов. Он действительно вовлекался в довольно сложные замысловатые игры со всеми с ними, вникал в их проблемы, сводил со своими друзьями, ссорил, мирил. Женщины в реальной жизни Антона Павловича Чехова занимали огромное, невероятно важное место.
А.Генис: Как и в жизни Вуди Аллена. Все его актрисы говорят, что он был их лучшим другом. Дайан Китон сказала, что когда она увидела «Энни Холл», она вдруг убедилась в том, что он слушал все, что она говорит...
С.Волков: Он все списал с нее, с реальной Дайан Китон...
А.Генис: Даже интонации такие же. Дело в том, что Вуди Аллен кроме всего прочего всегда очень любил женщин. Когда он был молодым, его в «Плейбое» спросили: «Как бы вы хотели умереть?». Он сказал: «Я хотел бы быть погребен под телами итальянских актрис».
Радио «Свобода»
Добавить комментарий