Окончание. Начало в №3 (1-15 фев. 2014 г.)
stefania w.jpeg
Визитная карточка: Януш Осенка
Подошел ко мне на улице мужчина в сером осеннем плаще, с трехдневной щетиной на бледном измученном лице.
— Пан даст мне пятерку? — попросил он грустным голосом. — Я только что из заключения, нет денег на папиросы.
— Разумеется, охотно, — заявил я, — вручая ему извлеченные из кармана пять злотых. Он поблагодарил меня и растворился в толпе.
Не успел я сделать несколько шагов и рассмотреть витрину какого-то магазина, как вдруг поблизости услышал:
— Пан даст мне пятерку? Я только что из заключения, нет денег на папиросы.
Просьба была обращена к другому человеку, но проситель был тот же. Потревоженный прохожий не отреагировал. Даже не остановился. Я приблизился к мужчине в сером плаще и предъявил ему претензию:
— Почему вы не сказали сразу, что вам нужно 10 злотых? Я ведь дал бы их вам с большим удовольствием.
Тот смутился, опустил глаза.
— Так нельзя, — выговаривал я ему. — В будущем всегда говорите честно, а то — пять злотых...
Пряча мою вторую монету в карман, он что-то бормотал себе под нос. Я задумался на минуту.
— А может, — высказал я догадку, — вам нужно больше денег, но вы просто стесняетесь попросить, мешает застенчивость? Ну, как?
Он покраснел и скривился, вроде как в усмешке. Потом его голова стала странно двигаться, как бы возражая и в то же время соглашаясь.
— Валяй смело — подбодрил я его, — если нужны еще бабки, скажи.
Он снова изобразил несколько таких же замысловатых мин, покрутил головой и, наконец, выдавил:
— Пригодились бы...
Его голос не имел четкого тембра, только — может быть, от той самой стеснительности — дребезжаще резонировал, как дырявая кастрюля.
Я полез в карман.
— Сколько вам нужно? — спросил я, открывая кошелек. — Сотню?
Он согласно кивнул. Я дал ему одну красную банкноту и уже собирался спрятать кошелек, когда меня внезапно осенило:
— А, может, вы хотите больше, но вам стыдно признаться? — спросил я подозрительно.
Он снова сморщил лицо в вымученной улыбке и усиленно заморгал. И не да, и не нет... Глаза у него были красные. Наверное, много читал в заключении.
— Мы должны взаимно помогать друг другу, — убеждал я его. — Оставьте в стороне стыд. Возьмите еще одну сотню.
Он взял ее с такой радостью, что мне даже стало неудобно. Чуть ли не руки мне целовал. Я и не знал, что можно доставить человеку столько радости такой суммой. Видно, в тюрьму никому не присылают денежных переводов. Но куда хуже, что, находясь в таком месте, он вообще мог потерять веру в человека.
— Ну что ж, вы получили двести злотых, но на этом мы так просто не расстанемся, — решил я. — Надо пойти чего-нибудь выпить.
Если его настроение во время вручения второй сотни я оценил как радостное, то теперь следовало бы говорить о некой эйфории энтузиазма.
— О, да! — вырвался у него возглас, полный счастья и божественного восторга.
— Живу недалеко, — уточнил я.
По лестнице он ступал неуверенно. Во время отбывания наказания мало внимания уделяется физическому состоянию.
— Прошу пана сесть в кресло.
Он сел, весь напряженный, зажатый. Я засуетился в кухне и принес столовый прибор и дымящийся напиток.
— Что это такое? — спросил он, чутко принюхиваясь.
— Какао. Очень полезно.
Он сморщил брови. Дотронулся губами до жидкости и сразу же отпрянул назад.
— Не могу... Туман... — он попытался подняться из-за стола, но я его удержал.
— Это вам только так кажется, — прибегнул я к убедительным аргументам. — Вы отвыкли от него в заключении. Но это именно то, в чём вы нуждаетесь, чтобы набраться сил. Само здоровье.
Я попытался всунуть ему кружку в руку, но он судорожно стиснул кулак. Я взял сосуд с какао в ладони и поднес к его устам. Он защищался, намертво сжав губы.
— Прошу пана открыть рот, — уговаривал я. — Разве так годится? Прошу выпить как лекарство.
Слезы показались в его глазах. Наверно, там его не кормили, не заботились о нём. Можно одичать в изоляции от людей. Вынудил его сделать глоток. Он выпил, но сразу же выплюнул и начал дергаться, метаться, подскакивать.
— Успокойтесь, пожалуйста, — убеждал я моего гостя. — Если вы на самом деле не хотите, то этим только вредите себе.
— А пошел ты... — выпалил он нецензурное слово и нервно пошарил в своем кармане. Выудил оттуда две пятерки и две сотенных бумажки и швырнул их на стол.
— Сам... пей какао! — кричал он. — Я... твои.... деньги! Ты...!
Я заменил точками все нехорошие слова, и это то, что осталось от его выступления. Он выглядел очень расстроенным. Может, у него была аллергия на какао? Но почему тогда выбросил деньги?
Через несколько часов я засек загадочного мужчину в тот момент, когда он снова упрашивал случайного прохожего:
— Пан даст мне пятерку? Я только что из заключения, нет денег на папиросы.
Просил пять злотых, а недавно отказался от моих двухсот десяти! Что-то тут не играло. Может, он вообще не вышедший из заключения? Может, это кто-то переодетый собирал материалы для отчета о состоянии благотворительности?
«Шпильки», 1973, № 8
♦
Когда в 1939 году немцы вторглись в Польшу, Янушу было всего 14 лет. На его глазах происходило планомерное уничтожение еврейского населения Варшавы. В октябре 1940-го оккупанты создали гетто в одном из районов польской столицы, согнав туда 440 тысяч человек. Уже 16 ноября гетто обнесли стеной. Выход за его пределы карался смертью. В 1942-м начали вывозить узников «на восток». Они не знали поначалу, что это дорога в лагеря смерти. Весной 1943-го в гетто вспыхнуло восстание. Тайно созданные боевые отряды героически сражались с фашистами. И тогда немцы подожгли весь этот район. Огнем и мечом восстание было подавлено. 10 мая 1943 года группа польской поддержки вывела оставшихся в живых боевиков, включая одного из руководителей, через канализационные сети в безопасное место. Среди отважных поляков, рисковавших своей жизнью, был и 18-летний Януш Осенка. В 1997-м ему было присвоено звание Праведника мира.
И, конечно, готовя материалы для «Кабачка 13 стульев», никак нельзя было обойтись без Стефании Гродзеньской, которую называли Первой леди польского юмора. Ее произведения идеально подходили для структуры передачи — диалоги, монологи, скетчи. Они брызжут весельем и оптимизмом, в них остроумно раскрываются типичные характеры ее героинь. Ведь в абсолютном большинстве случаев объектами ее внимания становились именно женщины. Однажды ее спросили: «Почему?» «А я пишу о себе» — ответила она. Но, разумеется, женщины никак не могут обойтись без мужчин, поэтому они ненавязчиво появляются и в юморесках Первой леди.
Визитная карточка: Стефания Гродзеньска
Монолог
Что делать с мужем во время праздников?
Вы скажете — смешная проблема. Мужа на время предпраздничных приготовлений надо выставить из дома — и всего делов. Дорогие пани! Поверьте мне, это устаревший и не лучший метод. Правильней будет задуматься над тем, как использовать мужа. Как заставить бездельника служить общему делу. Ведь даже такой вредитель, как крот, дает хороший мех. Надо только знать, что от кого требовать.
Итак, больше всего муж может пригодиться для генеральной уборки. Можно и нужно заставить его вынести постель на балкон и через некоторое время, когда она покроется достаточным слоем сажи, внести ее обратно. Не надо раздражаться тем, что во время уборки муж путается под ногами. Лучше всего переставлять его с места на место, запретив самовольно менять позицию.
Один из кульминационных моментов наведения порядка — освобождение рабочего стола мужа от разных бумажек. Тут необходимо приготовиться к горячим протестам и запастись ангельским терпением. Ничего не отвечать, только выбрасывать, выбрасывать, выбрасывать! Всякая дискуссия на эту тему бесполезна, потому что муж будет часами доказывать, что на этом клочке — важный адрес, а на том — телефоны, и никогда с ним не договоришься. Выбросить все бумажки — и дело с концом.
По завершении уборки мужу надо разъяснить, что: на тахту нельзя ложиться, потому что покрывало постирано; на стулья нельзя садиться, потому что из сидений выбита пыль; за столом нельзя есть, потому что скатерть чистая; двери нельзя закрывать, потому что они свежевымытые; курить нельзя, потому что проветрено, а всё остальное можно, только осторожно.
Не будем забывать также, что муж годится для оказания помощи в кухне. Следует, однако, помнить, что его голова забита всякими глупостями и профессиональными вопросами, поэтому надо избегать поручений, требующих сообразительности. Мужа следует применять для механических действий, во время которых можно оставаться растяпой и при этом ничего не испортить. Классический пример такого занятия — натереть хрен. Мужа усаживают возле открытого окна, дают ему в правую руку хрен, а в левую — терку и велят тереть одно о другое. Даже самый глупый муж через определенное время натрет хрен. Надо, однако, строго придерживаться правила: давать ему это занятие в самом конце — потому что на хрен нужен потом заплаканный и покалеченный муж. А перед этим он может раскатать тесто, отбить мясо, открыть консервы — одним словом, сделать всё, что требует физической силы, а не умственного напряжения.
После всей этой подготовительной работы можно перестать заниматься мужем аж до той минуты, когда должны прийти гости. Тогда мужа, побритого и с вымытыми ушами, ставят в прихожей и используют для таких восклицаний: «Ах, как мы рады видеть вас!» или «Какие приятные гости!». Во время самого приема муж служит для наливания водки.
За рационально подготовленного мужа вам не будет стыдно, а окончание праздника доставит ему такое счастье, что он забудет обо всём, и когда наступит следующий, будет снова готов к употреблению.
♦
Вспоминает Галина Биренбаум. 1941-й год. Галине — 12. Однажды она получила подарок — билет на оперетту Кальмана «Королева чардаша» («Сильва»). Музыка, пение, танцы, удивительные наряды. Три блестящих актера, среди них — Стефания Гродзеньска. Галя сидела зачарованная — это был другой мир, страшно далекий и нереальный. А настоящий начинался уже за дверями зала. Потому что происходило это в варшавском гетто. После спектакля надо было успеть добраться домой до наступления комендантского часа, иначе расстрел на месте. На пустынных улицах лишь редкие голодные нищие, молящие хотя бы о кусочке хлеба. «И людские скелеты — живые и мертвые. Трупы были прикрыты газетами, прижатыми по краям камнями».
О том, что было дальше, — потом. А пока открутим ленту времени на три десятка лет назад от этой страшной картины.
Стефания родилась в Лодзи в год начала Первой мировой войны. Отец ее был университетским профессором, преподавал философию и право. В том же 1914-м семья оказалась в Москве. Там в трехлетнем возрасте девочка увидела «Лебединое озеро». Представление настолько поразило ее, что она заболела. Вскоре после революции Гродзеньские перебрались в Берлин. Стефа мечтала о балете — ее определили в специальную школу. Но через год отчислили — предметов было много, но ничем, кроме польского и латыни, она заниматься не желала.
Время шло, родители были заняты, и в 9 лет они отправили дочку в Лодзь, к бабе Фране и деду Максу. Здесь началась настоящая учеба — в женской гимназии и опять в балетной школе, на сей раз, очень серьезно. Шесть лет счастливой жизни. А потом — 1929 год, мировой экономический кризис. Фирма деда прогорела, и он скончался от разрыва сердца. По крайней мере, так указана причина смерти в документах. А на самом деле дед Макс покончил с собой, чтобы баба Франя получила страховку и они с внучкой смогли бы пережить тяжелые времена...
В 1933-м вместе с танцевальной студией Стефания переехала в Варшаву. Бралась за любую работу. Много танцевала. Была приглашена во вновь открывшееся кабаре «Варшавский цирульник». Во время работы там познакомилась с Ежи Юрандотом, драматургом, автором песен и сатирических миниатюр. Они поженились в 1937-м. А в 1939-м в Варшаву вошли немцы.
Вот мы и вернулись к прерванному рассказу. Настоящая фамилия Ежи была Гляйгевихт, его родителей сразу загнали в гетто. Да и Стефания имела отношение к тому же гонимому народу. Хорошие знакомые хотели их спрятать, но они решили иначе. И пошли в гетто. Добровольно. Люди не сразу поняли, какая участь им уготована, и старались в адских условиях, насколько это было возможно, вести нормальную жизнь. Люди надеялись. Ежи открывает эстрадный театр «Фемина» в зале кинотеатра, построенного перед войной. Он пишет тексты. Действие «Королевы чардаша» перенесено им в варшавское гетто.
Стефания не только выступает вместе с мужем в театре. Она участвует в артистическом вечере, посвященном празднику Пурим. 13 марта 1941 года она в качестве конферансье ведет детский фестиваль. 3 мая того же года она на утреннике в Доме сирот Януша Корчака. Она занята еще многими другими делами. И все-таки, когда в 1942-м начались массовые акции уничтожения, им пришлось бежать. Польские друзья помогли им укрыться.
Никогда потом Стефания Гродзеньска не вспоминала в своих биографических заметках о времени, проведенном в гетто. Ее мать накануне войны уехала в Вильнюс. И всё. Больше о ней она не слышала, и никаких следов отыскать не удалось.
А Галина Биренбаум, выжившая и впоследствии оказавшаяся в Израиле, наткнулась как-то на изданную в 1949 году в Варшаве книжечку стихов «Дети гетто». Она перевела их на иврит, но решила, что надо из первых рук получить разрешение на публикацию. И поехала в Польшу. На обложке книги значилось имя автора: Стефания Ней. Никто о такой не слышал. Чисто случайно одна собеседница вспомнила: так это же Гродзеньска! Ней — фамилия ее матери. Галина была поражена. Ей удалось встретиться со Стефанией. Да, это были ее стихи.
Каждое из них названо именем ребенка: Янкель, Юрек, Гершек, Абрамек, Давид, Зося, Йола... Это не выдуманные имена, это реальные дети. Стефания их знала. Она писала свои стихи в 1943-м и закопала их в огороде возле того домика, где они с мужем скрывались.
Я не знаю, почему Гродзеньска закрыла для себя вход в прошлое, в то трагическое время. Почему не хотела к нему возвращаться. Могу только предполагать. Но то, что она написала в гетто, — пронзительные документы, которые могли бы стать свидетельствами обвинения на Нюрнбергском процессе. Я перевел одно из них. Оно написано свободным размером, и это позволило сделать перевод очень близким к оригиналу.
После войны Стефа с мужем создают театр «Сирена», где она — актриса и автор. Появляются ее сатирические миниатюры. Она выступает на радио, потом — на телевидении, пишет сценарии для кинофильмов. Выпускает одну за другой книги. Увлекается альпинизмом, участвует в восхождениях.
Ежи тоже много работает — пьесы, фильмы, ТВ. Благополучие резко обрывает 1973 год: у Ежи кровоизлияние в мозг, он парализован. Стефания уходит с телевидения, чтобы полностью посвятить себя мужу. Шесть лет она неотлучно рядом с ним. После его смерти не сразу придет в себя. Но всё же медленно преодолеет кризис. Напишет автобиографическую книгу «Уже ничего не должна».
В ее комнате в Доме ветеранов сцены, где в 2010-м она закончила свои дни, ее спутниками оставались фотографии мамы и мужа, косметичка 1919 года, книги и пластинка Александра Вертинского.
Таковы судьбы четырех из первой шеренги польских юмористов. В жизни каждого из них были гетто или лагерь. После горьких испытаний они не потеряли способность смеяться — над собой, над властью и еще учили этому нас. А смех, даже самый безобидный, заставляет задуматься. Где бы ты ни жил — в Польше, России или в Америке.
Переводы на русский текстов А.Потемковского, Станислава Ежи Леца, Я.Осенки, С.Гродзеньской принадлежат автору статьи
Добавить комментарий