Уже несколько лет после каждого театрального сезона в Москве мое недоумение растёт. Так же, как и моя растерянность. И совсем не потому, что нет хороших спектаклей. Они есть. Разобраться в причинах не очень получается. Предвижу вопросы, которые на поверхности, и сразу отвечаю: есть очень талантливые режиссёры и очень талантливые актеры, и их много. И что бы ни говорили о цензуре, её практически в театре пока нет (я не о том, что с 1 июля запрещён мат).
Мои рассуждения - не театрального критика, а заинтересованного зрителя, который с 1987 г. постоянно видел в Москве и в какой-то мере в Питере работы практически всех интересных режиссёров. Я по-прежнему радуюсь работам Л. Додина в Питере, С. Женовача и К. Гинкаса в Москве (увы, больше не появятся новые работы П. Фоменко). Но, к сожалению, не они сегодня определяют лицо российского театра. Пришли иные времена, и они представили нам иные лица. Совсем недавно я прочитала блог Ирины Чайковской «Современен ли «Современник?». Её вопросу удивилась, потому что уже давно перестала, увы, любить этот театр. А вот что такое современный театр –эта тема заволновала меня очень.
Есть в Москве сейчас несколько театров, которые ставят только современных авторов и руководят ими современные режиссёры. Один из наиболее известных – театр «Практика». Хожу туда всегда. Работы его мне интересны. В этом сезоне видела спектакль «Золушка» по пьесе известного французского драматурга Жоэля Помра. Он переписал, переосмыслил знаменитую сказку с точки зрения психоанализа. Поставила пьесу в «Практике» ученица Женовача Марфа Горвиц. Весь спектакль я сидела и злилась. И дело совсем не в том, что это покушение на классику. Сохранив старую канву - с отцом, с мачехой, её дочерьми, с принцем, Помра и Горвиц представили нечто иное. Вся пьеса о периоде взросления двух трудных подростков – Золушки и Принца. Золушка после смерти матери взяла на себя обязательство: каждые пять минут думать о матери, на руке у неё для этого огромный будильник. А Принц не расстаётся с телефоном, потому что его мама уже много лет не может вернуться домой из-за забастовок на транспорте, но обязательно ему позвонит. Оба героя живут только прошлым, на мир вокруг них реагировать не хотят. Эта пара нашла друг друга, и, хотя между ними нет никаких романтических отношений и Золушка получает не хрустальную туфельку, а башмак Принца, постепенно оба все-таки сумели перестать цепляться за прошлое и, кажется, сумеют жить в настоящем…
Злилась я потому, что идея не показалась мне особенно интересной и оригинальной. Да, подросткам входить в мир нелегко, но при чём тут вечная старая сказка? Она ведь совсем не о том. И второе: у меня всегда особенное отношение к прошлому – оно твоё, у него тебя не отнимут, оно создало тебя, и его хорошие моменты помогают тебе в настоящем. Драматург и режиссёр легко избавляют героев от него. Для меня такое освобождение - освобождение от воспоминаний, от боли, от привязанностей. Режиссер это делает с помощью психоанализа: «Психоаналитические пространства в чистом виде. И всё надо делать, как в кабинете у психолога» (Марфа Горвиц).
Современный ли это спектакль? Безусловно. И по сценографии, и по составу актёров и зрителей и, главное, по подходу. В современном мире невозможно жить прошлым и верить в добрых фей. Быстро потонешь. Спектакль популярный, модный, стильный, но меня абсолютно не тронувший.
В том же театре видела и другой спектакль - по пьесе современного российского автора Яблонской. Уже в названии для меня было много привлекательного – «Где-то и около», это ощущение зыбкости человеческой жизни и это ответ, который я часто слышу от людей вокруг. «Хорошо было? Получилось?» - «Около того». «А где будешь жить? – «Где-то».
Спектакль рассказывает о женщине средних лет, которая пришла дать в газету брачное объявление. Выглядит она нелепо, стесняется страшно, а скучающий мужчина, принимающий объявление, саркастичен и надменен.
В самом начале перестройки в российских газетах впервые появились такие объявления. В то время я изучала их, они были удивительные. 90 процентов дающих объявления искали доброго человека. Те времена давно ушли. Наша героиня просто ищет мужчину, и подружка, нашедшая супруга, надоумила её. К газетчику приходит приятель, который никак не может понять, что делает здесь женщина. Говорить без мата он не может. Если к пьесе применят новый закон против мата, то пьесу из репертуара надо убирать. Если выхолостить язык героев, не останется ничего. Вот они такие: нелепые, смешные, провинциальные люди, и язык у них, особенно у приятеля газетчика, в основном, матерный. В какой-то момент он даже хочет признаться нашей героине в любви, но пыхтит, пыхтит, не знает, как сказать без мата, безнадежно машет рукой и уходит. Все трое, включая «надменного» газетчика, одиноки, все трое хотят к кому-нибудь прислониться. Женщина готова быть с двумя не потому, что развратна, а потому, что ей жалко обоих и они оба нуждаются в ней. Вот так и идёт «где-то и около» их жизнь.
В спектакле нет никаких особенных театральных находок, никакой специальной сценографии, но это мой спектакль: по теме, по духу и по подходу.
Я специально начала рассказ не с самых громких постановок сезона, чтобы картина стала полнее.
Теперь о самых громких. Самое скандальное имя этого сезона – Константин Богомолов. Даже если вы не ходите в театр и не интересуетесь им, вы все равно что-то слышали про скандалы вокруг этого имени. Константин Богомолов окончил филологический факультет МГУ, а потом – в 2003 – ГИТИС. До этого сезона он поставил больше десятка спектаклей. Я видела его спектакль по Тургеневу «Отцы и дети», «Событие» по Набокову, «Волки и овцы» по Островскому. Мне нравился этот режиссёр с блестящим чувством языка и с острым и резким подходом к текстам. Иногда было немного боязно, но ощущения, что он перегибает палку в интерпретации текста, не было.
Когда я ехала в Москву в этом сезоне, я уже слышала, что во время показа во МХТ «Идеального мужа» по Оскару Уайльду на сцене появились «православные активисты», которые орали про разврат, непристойность и сорвали спектакль. Кстати, он продолжает идти на сцене театра и по сей день.
Посмотрела же я два других спектакля этого режиссёра, сделанных почти под занавес сезона. Первый опять во МХТ. Это «Карамазовы» - озаглавленные в программе как фантазии режиссёра К. Богомолова на тему романа Достоевского. Слово «Братья» опущено, потому что нет между героями братства, есть непонимание и неприятие. Впечатление двоякое: сильное и во многом неприятное. Да, Достоевский тоже не особенно жалеет читателя, но все-таки дает ему шанс. Богомолов же все время трясет тебя: «Страшно на этом свете, господа». Это приговор России. Город, в котором всё происходит, не просто Скотопригоньевск по Достоевскому, это город со «скотским банком и скотским ТВ», уже по Богомолову, в котором корреспондент скотского ТВ бегает в футболке с надписью «Православие или смерть» и где миллиционеры насилуют Дмитрия Карамазова бутылкой, Катенька-«кровосос» (так она названа в программе) занимается сексом с Грушенькой, старец Зосима что-то отплясывает под шлягер. Бога нет, но есть чёрт, кругом дух разложения и гниения. Смердит всё, вокруг грязь, пошлость. Не случайно, что и Смердякова, и старца Зосиму играет один и тот же актер. Какая разница, если Бога нет! Это видение режиссёра, но принять его у меня не получилось. Роман я читала много раз, много раздумывала, и больше всего мне интересны в нем размышления о Боге, о мире, легенда о Великом Инквизиторе. Нет этого в постановке К. Богомолова. Все он определил заранее, не оставив никакого проблеска для зрителя, а, может, и для себя. Не знаю, подействовала ли на К.Богомолова так сегодняшняя Россия (тут я спорить не буду) или он настолько не любит зрителя (говорил об этом), что хочет вздернуть его на дыбу?
В спектакле много пластов, но, увы, уловить далеко не все удалось. Есть некоторая перенасыщенность метафорами, аллюзиями, русской попсой, западным роком. Многое из современной попсы я просто не знаю. Но то, что дошло, очень понравилось. Например, со старцем Зосимой, который слушает и видит страждущих женшин «по прямому включению» в телевизоре. (Не напоминает вам это никого?) Отвечает Зосима на вопрос матери, потерявшей ребёнка, общими пафосными фразами о чистых душах, попавших в рай.
В самом конце чёрт поёт знаменитую песню Ваншенкина «Я люблю тебя, жизнь». По коже мурашки забегали, ощущение кромешного ада утвердилось во мне уже окончательно.
И последнее, что я поняла уже после спектакля: К.Богомолов не забыл о своей первой филологической профессии, он во многом следует стилистике Достоевского. В спектакле, как и в романе, есть и дурная мелодрама, и криминальное чтиво, и фольклорные мотивы. Но только у Достоевского суть не в этом. А у Богомолова, к сожалению, именно оно заполнило почти все пространство.
Решила я пойти ещё на один спектакль К.Богомолова - «Гаргантюа и Пантагрюэль». Опять читаем в программке: «Сочинение К.Богомолова по роману Франсуа Рабле». Там же указание на «фирменное» использование Богомоловым музыки. Как и в «Карамазовыхых», сочетается, казалось бы, не сочетаемое – Гендель с Марком Бернесом, Перселл с Натальей Королёвой, Никитины с Бритни Спирс и т.д. Тут же в программке, жирным шрифтом, чтобы не было разночтений, К.Богомолов предупреждает зрителя: «Мы все время взаимодействуем с собственным телом, о котором вспоминаем только тогда, когда оно болит! Наша цель – погружение зрителей в ощущение телесности, которое находится вне стыда». Сказку Рабле многие из нас читали в детстве, но только немногие позже познакомились с текстом целиком, полным сальных шуток, скабрёзностей, весёлой иронии и глумления над «святынями» в блестящем переводе Н. Любимова.
Именно такой текст использовал К. Богомолов и сделал спектакль полным непристойностей, не использовав при этом ни одного слова ненормативной лексики.
Так же, как у Рабле, интеллектуальный юмор соседствует с низким, грубым. Глумливый, весёлый спектакль, сделанный абсолютно свободным художником, который не стесняется диалогов Панурга - плута и пройдохи с добрым великаном Гаргантюа, вспоминающих минувшие дни: «Как мы какали в молодости» или усаживает на сцене хор престарелых великанов, исполняющих знаменитое никитинское –«Когда мы были молодые» (слова Ю. Мориц), или показывает Гаргантюа, цитирующего стихи «Мой зад свой голос подаёт». Опять же не могу сказать, что я всё приняла в этом спектакле, но радовалась, что есть режиссёры и актёры, работающие без оглядки на климат в сегодняшней России, как и человек эпохи Возрождения Рабле, романы которого запретили богословы Сорбонны.
И ещё: я по-настоящему завидовала сегодняшнему молодому зрителю. Мое пуританское воспитание не давало мне возможности полностью расслабиться. От многих штучек я смущалась и вздрагивала, хотя умом понимала, что это задорно и весело. В итоге выводы мои весьма сумбурные - безусловно талантливо, изобретательно (по мне слишком), но холодно и отстраненно.
Второе скандальное режиссёрское имя – Кирилл Серебренников. Он, как и К.Богомолов, много ставил во МХТ. Его спектакли «Лес», «Мещане», "Господа Головлёвы», «Человек-подушка» нравились мне сразу и без оглядки.
Сейчас К. Серебренников –главный враг патриотов всех мастей, потому что он теперь художественный руководитель бывшего Театра Гоголя, в который почти никто не ходил и где престарелые актеры спокойно доживали до пенсии. И вдруг грянул гром, пришёл амбициозный режиссёр с именем, предложил свою концепцию театра и назвал его Гоголь-центром. Народ туда валит, там происходят дискуссии, каждый месяц какие-нибудь премьеры, замечательный книжный магазин, современное кафе, работающее даже днем. Старым актёрам театра он предложил присоединяться. Кто-то так и сделал, но большинство, чувствующее себя неуютно среди шумного молодого гама, стало использовать старый советский метод – писать доносы!
Пока не помогает. Театр процветает, но в покое «общественность» его не оставляет по-прежнему. Возглавляет борьбу газета «Культура», в которую пару лет назад пришла новый главный редактор Ямпольская – борец за «чистоту и патриотизм». В этой газете все время идет война не за страх, а за совесть против Богомолова, Серебренникова и других модернистов.
Гоголь-центр в газете назван «Театром с копытами», её авторы не находят ни одного доброго слова о театре, даже его убранство «грязные кирпичи и штукатурка со стен содрана». На самом деле, это абсолютно современное, стильное пространство, а Серебренников оказался еше и умным руководителем, который блестяще сумел преобразить скучное помещение.
Кирилл Серебренников окончил математическое отделение Ростовского университета и начал ставить драматические спектакли еще Ростове, а с 2000 г. работает в Москве. Он ставит и оперные спектакли, а в кино его фильмы «Изображая жертву», «Юрьев день» - из моих любимых. На основе выпускников своего курса в школе-студии МХТ создал «Седьмую студию», которая составила костяк Гоголь-центра. С ними он поставил знаменитый спектакль «Отморозки» по роману З. Прилепина «Санькя» - жёсткий, агрессивный, полный боли за молодое поколение нацболов.
В этом сезоне видела « Мертвые души». Опять же, если вы хотите классическую постановку, не ходите. Ничего привычного, традиционного нет. Начнём с того, что все роли в спектакле исполняют мужчины. Зачем? Не знаю точно. Но, может быть, чтобы добавить абсурда, игры, смеха в гоголевскую поэму. Спектакль действительно весёлый, искромётный, не оставляющий времени на гоголевскую печаль, хотя многие лирические отступления исполнялись под музыку современного композитора. Я видела блестяще сыгранный бурлеск, в котором нет места для раздумывания. Ты смеёшься, когда в имении Коробочки на Чичикова набрасывается множество дам мужского пола и начинается вакханалия или когда Собакевич - бывший работник спецслужб, делает пальцы веером и записывает разговор с Чичиковым на магнитофон.
Нет в спектакле и намёка на пафос (у Гоголя в лирических отступлениях есть.) Знаменитая гоголевская Русь-Тройка - это трое алкашей, которые воруют шины и пробуют их на зуб, насколько лысая резина и доедут ли они на ней до Казани.
Выходя из театра, я опять чувствовала себя человеком из другой эпохи. Меня радует фантазия, талант, смелость молодых, но опять-таки мой театр другой.
Наконец, о самом молодом из «скандалистов», ученике великолепного Л.Додина, Дмитрии Волкострелове.Я уже писала о его спектакле «Три дня в аду» в прошлом сезоне, из которого поняла, что на спектаклях этого режиссера не жди никакого дейтвия. Есть созерцание и потом рефлексия.
На сей раз его спектакль назывался «1968. Новый мир», Дело в том, что в 2014 исполнилось 50 лет со дня основания легендарной Таганки. Ее основатель Ю. Любимов жив, но театр фактически уже много лет мертв. Д Волкострелов вошел в группу юбилейного года с командой режиссеров, художников, театроведов, которой было поручено осуществить проект, посвященный осмыслению истории театра.
Спектакль Волкострелова третий в ряду осуществленных в этом году, и все они вызвали ожесточенные споры.Должна сказать, что никогда я не выходила из театра с такой болью и обидой, как после «Нового Мира»...
Что же произошло? Поначалу я была настроена крайне благостно. На авансцене пятеро: две девушки, три парня. Одна девушка режет и режет что-то для салата, наверное, для коронного блюда тех времен – салата «оливье». Другая каким-то доморощенным способом мажет и мажет ресницы. Третий подбирает какой-то мотив на гитаре, четвёртый обдумывает шахматную партию. Одеты они все в стиле 60-х – свитера, джинсы, скромные платья. В общем, атмосфера ожидаемая, а дальше я ожидала, что начнутся так любимые мною разговоры на московской кухне.
После 10 минут бездействия началось нечто странное и непонятное. Все герои читали скороговоркой километры несвязанного текста. Сначала я вообще не могла понять, что это. Постепенно дошло: это тексты из «Нового мира» 1968 года, никак между собой не связанные, кусочки из очерков, публицистических статей, из беллетристики, из стихов – всего из тридцати произведений. Уловить мало что удалось: что-то о превосходстве советского строя, что-то о роли марксизма. Ни один из отрывков не обрёл персонального звучания, казалось, что из текстов выкачан воздух и осталось только ощущение какой-то хрени от вязкого советского языка.
Потом на экране появились отрывки из запрещенного фильма 1968 года М. Калика «Любить». Журналист спрашивал людей на улице: «Что такое любить?» А вот ответы, которые я уловила: «А что я могу сказать про любовь? Я служу в Советской армии». Или: «Любовь – это чувство достойное советского человека». Потом в Бостоне посмотрела весь фильм. Да, эти фразы там есть. Но пафос фильма абсолютно другой. Получилось как с «Новым Миром». В фильме прекрасные новеллы о любви.Одна о бескомпромиссной первой любви, в другой герои не сумели быть вместе не потому, что не любили друг друга, а потому, что негде: дома всегда семья, а в гостинице никогда нет места.Поэтому фильм и был запрещен. Женись - и будет у тебя место- посыл советской эпохи. А на два-три идиотских ответа о любви звучал десяток нормальных , человеческих. Все зависит от того,что ты хочешь выбрать и из журнала, и из фильма.
Звучит в спектакле западная музыка, рожденная революциями шестьдесят восьмого года на Западе. Что-то из «Битлз», что-то из «Ролинг-Стоун». Но эту музыку почти не слышно – вроде того, что люди в СССР о ней знали, но её не слышали… Во время часового с десятью минутами спектакля все время присутствовало ощущение, что идет разговор о чем-то маргинальном, о жизни, отгороженной от всего мира и, по большому счёту, никому не нужной. Всё это убогое, советское, а вот там, на Западе, реальные события; парижские восстания студентов, демонстрации против Вьетнамской войны в Америке, движение за феминизм и т.д. В какой-то степени так и было, но где точка отсчета?
Поразила меня несказанно следующая часть. В программке заявлено, что использованы тексты: «последнее слово» К. Бабицкого, Л. Богораз, В. Делоне, В Дремлюги, П. Литвинова на судебном процессе по делу о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 г.
Да, актёры скороговоркой читают тексты, понять из которых ничего невозможно так же, как из титров на деревянной стене сцены, где буквы нарочито налезают одна на другую, слова обрываются… Что это? Звучит не как приговор власти, а как приговор диссидентам. Неважно, что говорили участники демонстрации, неважно, что они вообще вышли. Ничего ведь в стране не изменилось.
И, наконец, эпилог. По радио идёт зарядка, говорится о глотке свежего воздуха и необходимости прогнуться. Аналогии были в лоб: тогда входило в жизнь послевоенное поколение, сейчас – послеперестроечное, которое тоже хотят увезти от мирового развития. С этой идеей я согласна, но нельзя сбрасывать со счетов попытки мужественных людей тогда и теперь изменить что-то.
Сразу после спектакля начались дебаты. Я бушевала и засыпала актёров вопросами: «Как вы готовились к спектаклю? Что вы читали, с кем разговаривали?» Ответ режиссёра: «Я не помню, чтобы у нас дома был «Новый мир». Пошёл в библиотеку и прочитал всю подшивку за 1968. Привёл однажды актёров в библиотеку, они подержали журнал, полистали его… За весь 68 там было напечатано только три рассказа Шукшина и один – Абрамова… Ни с кем из участников той демонстрации не разговаривал. Всё равно никто не знает, как было на самом деле».
Большинство оставшихся на обсуждение зрителей были молодые. Нас, кто помнит то время, было всего человек десять. Голоса пожилых: «А что, это такая мода - топтать шестидесятников и стебаться по их поводу? Неужели вы не понимаете, что в оттепель мы получили глоток воздуха: книги, живопись, надежду. Да, шестьдесят восьмой – конец оттепели, но во время оттепели «Новый мир» печатал Солженицына, Трифонова, Можаева и т.д.»
Мой голос не умолкал тоже: «Вы отказываете нам во всем. А чехи сказали, что демонстранты на Красной площади спасли честь нации. А что значит - у нас ничего не было? Да, у французов Годар, Сартр, а у нас - Тарковский, Сахаров. А что, встретиться хотя бы с Ковалёвым, с Кимом, с Литвиновым времени не хватило? И самое главное, что вы вообще игнорировали, с чего начинали парижские и американские студенты. У них уже была демократия. У советских диссидентов была другая реальность - диктатура пролетариата. Неправда, что они маргиналы. Из того времени вышел Горбачёв, начавший перестройку, из того времени Таганка, которой вы посвящаете спектакль, из того времени первые выставки импрессионистов, Пикассо, фильмы Тарковского, Хуциева… Для тогдашнего СССР это было не так уж мало, и сбрасывать всех нас скопом в яму вы не имеете никакого морального права». Мои слова не произвели никакого впечатления, мы расстались, не поняв друг друга.
Добавить комментарий