Об одной конференции в Шотландии
“Перевод что женщина: если она красива, она неверна, если верна - некрасива”.
Генрих Гейне
Во времена Виктории курортный городок Моффат, что на реке Аннан, славился своими целебными ключами, наподобие пятигорских, лермонтовских, описанных им в “Княжне Мэри”, куда на лечение собиралось местное “водяное общество”. Королева Виктория мечтала создать из обожаемой ею Шотландии процветающую Швейцарию с купальнями, павильонами и непревзойденными курортами. Увы, после Первой мировой войны великолепные викторианские постройки пришли в запустение и “по странным обстоятельствам” поочередно сгорели, что не оставило у полиции сомнений в их преднамеренном поджоге. Источники вскоре засыпали, а на месте купален и павильонов выстроили “полезные для общества” заведения.
Местное население, разумеется, мечтает о восстановлении былой роскоши, недаром девиз клана Моффат: “Spero meliora” (“Надеюсь на лучшее”). В этом пограничном с Англией городке с населением в две с половиной тысячи человек в местном пабе “Black Bull” (“Черный бык”) некогда писал стихи Роберт Бернс, и останавливался русский царь Николай I - поклонник творчества шотландского поэта.
Надо признаться, что скучать в Моффате не пришлось. Своим присутствием московские интеллектуальные киты изменили качество самого пространства, застывшего во времени шотландского городка, главной достопримечательностью которого являлась статуя моффатского барана - “Moffat Ram”, с закрученными в штопор рогами, гордо смотрящего вдаль на холмы, покрытые вереском. В местном музее на вопрос, почему баран красуется на центральной площади, объяснили: баранья шерсть - символ плодородия, благосостояния и благоденствия Шотландии.
Гостей местная газета представила как “галактику русских литературных звезд - писателей, переводчиков, редакторов и издателей, снизошедших на просторы исторического курортного городка южной Шотландии, в Моффат, на конференцию, организованную шотландским благотворительным книжным переводческим обществом с 20 по 22 сентября 2013 года…”
В делегацию “звезд” входили: Екатерина Гениева - директор Библиотеки иностранной литературы; Наталья Иванова - литературный критик, заместитель главного редактора журнала “Знамя”; Дмитрий Бак - директор Государственного литературного музея в Москве; Александр Ливергант - главный редактор журнала “Иностранная литература”; Алексей Варламов - писатель, автор биографий Михаила Булгакова, Алексея Толстого, Александра Грина, Михаила Пришвина и Андрея Платонова в серии ЖЗЛ (“Жизнь замечательных людей”); Евгений Резниченко - директор Института переводов и издательства Рудомино; Тамара Мельникова - директор музея Лермонтова в “Тарханах”; Светлана Мельникова - директор Владимиро-Суздальского музея; Антонина Ключарева и Надежда Переверзева из музея-усадьбы Толстого “Ясная Поляна”.
Британо-шотландский “свет” представляли Робин Морсак из Библиотеки шотландской поэзии, готовившей к 200-летнему юбилею Михаила Лермонтова новые переводы шотландских поэтов в издательстве Carcenet; Питер Франс - профессор Эдинбургского университета, Ирина Кириллова - профессор Кембриджского университета, Оливер Реди - переводчик, директор “Русского мира” в Оксфорде; Алан Риах - профессор шотландской литературы в Глазго; поэт Том Хуббард и Ричард Демарко - “почетный гражданин Европейского союза 2013 года”. Среди выступающих были также студенты из шотландских университетов и писатели.
Литературу называют барометром общества. Культуру - оправданием перед Богом существования народов и наций. Переводчики же являются проводниками культуры. Считается, что дети излучают энергию, взрослые обмениваются энергией, а пожилые люди трансформируют ее. На конференции в Моффате произошел синтез всех трех компонентов: выступающие щедро делились знаниями и опытом, излучали энергию, трансформировали ее и заряжали ею слушателей. Именно таким “зарядом” стало выступление Дмитрия Бака - российского филолога, литературного критика, переводчика, директора Государственного литературного музея, прочитавшего стихотворение Арсения Тарковского “Макферсон”, созданное двадцатидвухлетним поэтом в апреле 1929 года.
...
Над гранитом Шотландии стелется белый туман,
И прибой нарастает, и синий огонь вдохновенья
Заливает слепые глаза, и поет Оссиан
Над кремневой землей отраженные в тучах сраженья.
Оссианский мотив задал тон всей конференции. “Сочинения Оссиана, сына Фингала” (“Works of Ossian, the son of Fingal”), переведенные с гэльского Джеймсом Макферсоном в 1765 году, принадлежали (по его словам) легендарному кельтскому барду III века, слепому (подобно кобзарям) Оссиану. Современники восприняли поэмы как подлинные сказания, основанные на мотивах кельтского фольклора, что обеспечило начинающему поэту всеобщее признание. Влияние их можно обнаружить в творчестве Гете, Вальтера Скотта и Байрона, а в России у Карамзина, Жуковского, Пушкина и Лермонтова. Переводы поэм Макферсона сопровождали Наполеона Бонапарта во всех его военных походах. Но вскоре на их создателя обрушились требования предъявить подлинники древних рукописей, чего, увы, Макферсон выполнить не мог. До сих пор никаких рукописей Оссиана не найдено, а сами поэмы считаются литературной мистификацией. Согласно Гегелю, “писатели - доверенные лица мирового духа”. Несомненно, таким “доверенным лицом” считал себя Джеймс Макферсон. В защиту Макферсона можно привести слова Пастернака: “Талант - единственная новость, которая всегда права!”
В стихотворении “Гроб Оссиана” Лермонтов размышляет о собственном происхождении; он убежден, что генеалогия его восходит к шотландскому барду Томасу Лермонту.
“Под занавесою тумана,
Под небом бурь, среди степей,
Стоит могила Оссиана
В горах Шотландии моей...
Интерес Лермонтова к своей генеалогии по отцовской линии питался романтическими домыслами о фамилии, казавшейся ему производной от имен - испанского Лерма, который являлся ему во снах и которого он рисовал, будучи студентом Московского университета (Лермонтов даже подписывался этим именем); и шотландского легендарного поэта-прорицателя Томаса Лермонта. Фигура Томаса Лермонта - Томаса Рифмача (“Thomas the Rhymer”), шотландскoго барда XIII века, провидца, музыканта, основателя шотландской литературы, настолько легендарна, что, подчас, существование его подвергается сомнению. Народная молва связала с его именем множество мифов. Согласно одному их них, Томас пленил своим песнопением сердце королевы эльфов, которая тайно отвезла его в волшебную страну и сделала своим возлюбленным, после чего он получил дар пророчества. Томаса Лермонта также называли “Честным Томасом” (“True Thomas”) за то, что он не говорил ни слова лжи. Легенды гласят, что песни Томаса Лермонта заставляли людей рыдать и раскаиваться в своих грехах, пробуждали в них дух мужества и, наконец, возвращали светлые, забытые воспоминания о первой чистой любви. У Самуила Маршака есть известное стихотворение “Томас Рифмач”. Возможно, баллада Вальтера Скотта о Томасе Рифмаче увлекла юного Лермонтова, дала ему повод увидеть в нем основателя своего рода.
В 1613 году пленный поручик польской гвардии Георг (Джордж) Лермонт поступил на службу к русскому царю Михаилу Федоровичу, принял православие и стал, под именем Юрия Андреевича, родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых, к которой принадлежал поэт. Михаил Лермонтов, как и его легендарный шотландский предок, тоже обладал даром предвидения.
Самым удивительным в “оссианской мистификации” оказалось то, что началась она в гостинице “Moffat House Hotel”, где через четверть тысячелетия проходила наша “транс”конференция “TRANSLATION TRANSFORMED” (от латинского “traslatio” – “перевод” и “transformatio” – “преобразование”). И тоже золотой осенью. Происходило это так: осенью 1759 начинающий поэт Джеймс Макферсон, служивший тогда в доме (нынешней гостинице) гувернером, случайно услышал разговор о старинной поэзии шотландских горцев. В запале Макферсон сообщил, что в его распоряжении имеется несколько образцов древней поэзии. Его попросили перевести их. Переводы, проникнутые высоким патриотическим духом, потрясли искушенных слушателей; они посоветовали ему оставить место гувернера и отправиться на поиски гэльского эпоса. Макферсон с радостью принял предложение и отправился в шестинедельное путешествие по Шотландии. Вернувшись в Эдинбург, он известил своих пэров, что ему посчастливилось заполучить полную поэму - настоящий эпос о Фингале. “Древность её устанавливается без труда, и она не только превосходит все, что есть на этом языке, но не уступит и более совершенным произведениям в этом духе, имеющимся у иных народов”, - утверждал Макферсон. Гёте, устами Вертера, сказал: «Оссиан вытеснил из моего сердца Гомера...».
Зал был полон. Русскоязычный островок.
Профессор русского языка и литературы Кембриджского университета, автор замечательных книг “Встречи” и “Образ Христа в творчестве Достоевского” Ирина Кириллова заметила, что переводить Маяковского ужасно трудно (“fiendishly difficult to translate Mayakovsky”). Правильнее было бы перевести “fiendishly” как “дьявольски”, но Ирина Кириллова - глубоко верующий человек, она решила обойтись синонимами слова “fiendish”: “ужасный”, “злодейский”, “жестокий”. Ирина Кириллова была переводчицей у Горбачева, Ельцина и Путина, а также у королевы Елизаветы II и членов ее семьи во время их официальных визитов, в частности, у принца Чарльза и принца Майкла Кентского, очень похожего на государя Николая II. На восхитительном русском и английском Ирина Кириллова говорила об особом даре переводчика, о “тайне преображения” (“mystery of recreation”) о том, что “заново создать - есть мистический дар” (“to recreate is a mysterious gift”). Для нее Лариса Волохонская и Ричард Пивер лучшие современные переводчики, подарившие англоязычному миру переводы Достоевского, Гоголя, Толстого, Чехова, Лескова, Тургенева, Булгакова. К большому сожалению, в современной литературе они не находят авторов, кого бы им хотелось перевести.
Директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы имени М.И. Рудомино - крупнейшей из книгохранилищ мира, Екатерина Гениева прибыла на открытие конференции к его закрытию (опоздала на самолет на две минуты и ее не пустили на борт). Она говорила о том, насколько важна работа переводчиков для сближения культур, ведь язык - самое главное проявление культуры, что их труд можно приравнять к деятельности дипломатов и политиков в вопросе взаимопонимания разных народов. На земле 6000 языков, многие из которых исчезают. У каждого переводчика есть длинный список вопросов. Хорошо, если автор жив, или живы его родственники, занимающиеся творчеством своих знаменитых предков, а когда не у кого спросить? Что тогда? Тогда все в твоих руках, в твоем чутье, в таланте и добросовестности. Дмитрий Бак привел в пример печальную судьбу Пушкина и Мицкевича. Почему они не получили мирового признания? Ответ простой - не было хороших переводов. А перевод может быть такого высокого уровня, что ничем не уступает оригиналу. Бывает и по-другому.
Примеры переводческих ляпов: пушкинская “сума” из: “Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума…” - переведена как “сумма”; “клобук” - монашеский головной убор - как “капюшон”; выражение “испорченный телефон” переведен буквально: “broken phone” (“разбитый телефон”). У Достоевского глагол “уставиться” переведен как “лупоглазый глаз”.
Вечером, за ужином, мы приятно посидели в ресторане с московскими гостями и Оливером Реди - научным сотрудником Оксфордского университета, специалистом по русской литературе и переводчиком Достоевского. Kак писал Робер Бернс в переводе нашего Маршака: “Стакан вина и честный друг - / Чего ж еще нам, братцы? / Пускай забота и недуг / В грядущей тьме таятся, / Мы ловим радости в пути, - / Пугливо наше счастье. / Оно исчезнет - и найти / Его не в нашей власти.”
Обсуждали фильм “Россия - открытая книга” о современных российских писателях. В фильме интервью с шестью современными авторами: Улицкой, Сорокиным, Быковым, Прилепиным, Марьям Петросян и Анной Старобинец. Фильм многим не понравился: он весьма однобоко представлял русскую литературу.
Наталья Иванова заметила, что литература - это пирамида, в основании которой лежит массовая литература. Верхушкой этой пирамиды, по ее мнению, в России являются Борис Акунин, Владимир Маканин, Михаил Шишкин, Александр Терехов, Александр Шаров, Марина Степанова, Алексей Макушинский, Светлана Алексиевич, Роман Сенчин, Ольга Славникова, Ирина Полянская, Олег Ермаков. Говоря, о современной российской прозе собравшиеся сошлись на мысли, что она “ожирением страдает”. К тому же, наблюдается некое эпигонство в духе соцреализма.
После ужина, в полной звездной тишине, которая в Лондоне нам только снится, я возвращалась в свою гостиницу “Annadale Hotel”. В ночном небе шныряли летучие мыши. Я отмахивалась от них, как от ос. В детстве одна такая крылатая любительница длинных кос вцепилась мне в волосы: отцеплять ее под мой безутешный рев пришлось ножницами. С выстриженным клоком она победоносно взмыла в небо - и улетучилась! С тех пор я боюсь этих бонзай-вампиров. И, кажется, не зря, судя по разносимому ими в Африке смертельному вирусу.
Еще один неожиданный курьез: главный цензор Пушкина останавливался в той же гостинице, куда я направлялась теплой ночью в сопровождении навязчивых летучих мышей. Тогда гостиница называлась “King’s Arms” (с переводом первого слова все понятно - “королевский”, а вот у второго выбор побогаче: “arms” - это и “оружие”, и “руки”, и “гербы”, и “рычаги” - опять те же самые сложности перевода).
Великий князь Николай Павлович был страстным почитателем Робертa Бернса. Двадцати лет от роду, возвращаясь из Эдинбурга в 1816 году, он остановился на несколько дней на водах Моффата. Самое невероятное, что будущий император России Николай I умудрился прихватить с собой из трактира “Черный бык” выцарапанное на стекле двустишие любимого поэта, посвященное прелестям местной красавицы - возлюбленной Бернса. Проделка высокопоставленного юноши сошла с рук, но не забылась! У шотландцев долгая память. В начале Крымской войны в 1853 году под одобрительные возгласы злопамятной толпы (не простили царю увезенных и навсегда пропавших строчек любимого поэта!) на главной - Высокой улице (“High Street”) Моффата было сожжено чучело царя.
За окном гостиничного номера стояла волшебная тишина… и всплывали прекрасные строки Маяковского: “Ты посмотри какая в мире тишь / Ночь обложила небо звездной данью / в такие вот часы встаешь и говоришь / векам истории и мирозданию”. (Так, без знаков препинания, написано у него в записной книжке). Клонило ко сну, последней мыслью было: “В каком же номере останавливался Николай I?” В гостинице никто этого не знал и можно было пофантазировать…
После сытного завтрака, участники конференции переключили свое внимание на первые утренние выступления Екатерины Гениевой и Евгения Резниченко. Екатерина Гениева, во-первых, объяснила присутствующим: “Why Moffat?” Действительно, почему Моффат стал местом конференции? А ларчик просто открывался: в Моффате нашлись люди, которые захотели, чтобы это произошло в их городе! Желаемое совпало с действительностью. Затем снова вернулись к теме: “Почему, зачем нам перевод?” Переводы - это мосты между культурами, причем, самые надежные, самые прочные мосты. Грустный факт, но со временем бумажная форма книги может исчезнуть, а переводчиков могут заменить их электронные соперники. Гениева привела примеры “ослепительных” ляпов электронного перевода: крылатое выражение “с глаз долой, из сердца вон”, переводится как “invisible idiot” (“невидимый идиот”). Приехав домой, я не поленилась и проверила, ответ получила совсем другой: “out of sight with heart out”, “out of sight out of mind” - дословный перевод. Значит, и у электронных переводчиков есть свои асы и халтурщики.
Гениева говорила о блестящей русской школе перевода, когда многие великие поэты занимались этим трудом - Ахматова, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Арсений Тарковский и другие; о романтических переводах Маршака сонетов Шекспира, которые мало имели отношения к оригиналу; о его прекрасном переводе “Тигра” Блейка. Гениева сетовала на партнеров в Великобритании, вяло реагирующих на русскую культуру. Издательство Рудомино планирует издать 100-томник русской литературы. Разумеется, им бы хотелось найти поддержку в Англии. В заключении своего выступления она высказала свою ненависть к слову “уникальный.” Все на свете стало уникальным!
Евгений Резниченко сказал: “Когда я читал “Алису в стране чудес”, я пытался понять Англию, пытался понять других людей на уровне букв...”
Вспомнили знаменитого переводчика Виктора Голышева, входящего в золотую когорту патриархов-переводчиков, к которой принадлежали Михаил Лозинский, Валентин Стенич, Николай Любимов, Рита Райт-Ковалева. Когда стало известно, что за перевод пятого тома „Гарри Поттера“ взялся Виктор Голышев, поклонники книги Джоан Роулинг вздохнули с облегчением. По собственному признанию, Виктор Голышев переводу нигде не учился. На вопрос, почему он решил стать переводчиком, ответил: “Отчасти случайно, призвание бывает у очень немногих людей. Во-первых, любил книжки… Вторая причина: в школе в старших классах я был большим англоманом, а потом это пристрастие на Америку переключилось. В коллективе работать не люблю, хочу всё делать один и один за это отвечать, частник, грубо говоря”. Сначала Голышев подрабатывал техническим переводом, потом принялся за литературный, специализируясь на английских и американских прозаиках XX века. Его переводы считаются эталонными, хотя сам он считает, что эталонных переводов не бывает. О переводах Голышева коллеги говорят, что в них “не остаётся ни одного лишнего бревнышка, никаких отходов, всё идет в дело”. Советские переводчики учили: “Не надо переводить, надо искать эквиваленты, сам по себе богатый словарь ничто, если он не подчинен стилю переводимого текста…”
У Константина Бальмонта есть изумительная трактовка перевода. Бальмонт, один из самых плодовитых поэтов и переводчиков, знал около двух десятков языков. Вот его высказывание: “Дать в переводе художественную равноценность - задача невыполнимая никогда. Произведение искусства, по существу своему, единично в своем лике. Можно лишь дать нечто приближающееся… Иногда даешь точный перевод, но душа исчезает, иногда даешь вольный перевод, но душа остается... Эхо в лесу - одно из лучших очарований…”
Надежда Тэффи считала, что “для Бальмонта было естественным в Польше проникнуться всем польским. В Японии он чувствовал себя японцем, в Мексике - мексиканцем...” Русского читателя Бальмонт познакомил с переводами Байрона, Бернса, Блейка, Мильтона, Шелли, Уитмена, Марло, Шекспира и многих других поэтов. В 1936 году Сталин разрешил напечатать перевод “Витязя в тигровой шкуре” политического эмигранта Бальмонта, так как лучше перевода не было.
В течении дня с докладами выступили Дмитрий Бак, Александр Ливергант, Наталья Иванова, Оливер Реди, профессор Эдинбургского университета Питер Франс и профессор кембриджского университета Ирина Кириллова. Александр Ливергант подтвердил, что англоязычный мир уделяет мало внимания переводам русской литературы, что вклад Германии и Франции в это дело гораздо выше. Он признался, что для него “Остров сокровищ” читается лучше в русском переводе, нежели в оригинале, и “Рики-тики-тави” Киплинга тоже, что древние римляне “улучшали” греков. А вот набоковский перевод-пересказ “Алисы в стране чудес” он считает неудачным.
Оливер Реди возразил ему, что переводов много, но их не читают, они не пользуются спросом. Современные российские писатели мало интересуют англичан. Говорили о важности перевода в становлении государственности. Кирилл и Мефодий - первые переводчики, осуществившие перевод священного писания.
Профессор Эдинбургского университета, переводчик Питер Франс сказал, что в России каждый год можно увидеть новый перевод Шекспира, а в Англии новую шекспировскую постановку “в противогазах и прочей бутафории”.
Доклад Оливера Реди назывался: “Почему мы переводим русских классиков? И как мы оправдываем новый перевод?”. В течение пяти лет он переводил на английский “Преступление и наказание”. (Весной, на презентации книги в Пушкинском Доме в Лондоне, он подарил мне свой труд.) На вопрос: почему так много переводов Достоевского и Толстого, он ответил, что издателям коммерчески выгодно публиковать новые переводы классиков. Оливер сокрушался о невозможности в английском найти эквивалент часто повторяемых Достоевским слов: “вдруг”, и “черта” - “переступить черту”, “моя черта”, “черточка”, “черт”. А для Достоевского “слово - великое дело”.
По мнению Натальи Ивановой, переводчик находится в конкуренции с автором. Часто творческий перевод “отлетает” от оригинала - это факт “другой” литературы, хотя “отсебятина”, если она необходима, допустима. Переводчик, несомненно, должен хорошо знать свой родной язык.
Упомянув о грядущем двухсотлетии Лермонтова, Гениева вдруг заявила, что Лермонтов “средний поэт(!), воплощение крайней эгоцентричности и демоничности, в отличие от Пушкина”. В стихотворении “Брожу ли я вдоль улиц шумных” Пушкин смиряется с судьбой: “Тебе я место уступаю; / Мне время тлеть, тебе цвести”. У Лермонтова же в стихотворении “Выхожу один я на дорогу…”, написанного в последний год жизни, в 1841 году, никакого смирения нет: “Я б хотел забыться и заснуть! / Но не тем холодным сном могилы… / Я б желал навеки так заснуть, / Чтоб в груди дремали жизни силы, / Чтоб дыша вздымалась тихо грудь; / Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, / Про любовь мне сладкий голос пел, / Надо мной чтоб вечно зеленея / Тёмный дуб склонялся и шумел”. Какой эгоцентризм и демонизм узрела в этом пронизанном печалью и красотой стихотворении Екатерина Гениева?! Тем более, что навеяно оно стихотворением Генриха Гейне “Der Tod das ist die kühle Nacht…” Но слово не воробей… Дмитрий Бак тоже, далеко не восторженно, высказался о Лермонтове-поэте, что творил он всего лишь четыре года и не достиг своих вершин. Как будто гения можно измерять временными категориями!
Стоит ли удивляться, что высказывание о Лермонтове, как о “среднем поэте”, вызвало ропот у присутствующих, особенно у музейных работников. Но Гениева и Бак настаивали, что Лермонтов был борцом с самим собой и совершенно невыносимым в жизни. Что ж? “Гений - бедствие для человека”, как гласит китайская пословица.
На следующее утро, за завтраком, титулованные шотландские профессора недоумевали: оказывается, они всю жизнь переводили “среднего поэта”, что до сих пор им не приходило в голову. Моя дочь Лена изучает в Оксфорде немецкий и русский. Говоря современным языком, она с трудом “въезжает” в “Евгения Онегина”, хоть и выросла на поэзии Пушкина. А Лермонтов сразу же “захватил и зацепил” ее воображение.
В перерыве Дмитрий Бак продолжал убеждать меня, что у Лермонтова был отвратительный характер. Оден, любимый поэт Бродского, говорил, что “настоящие художники не являются приятными людьми; все их чувства уходят в работу, а жизнь получает остаток, человек, который чего-то стоит, всегда одинок”. На мой вопрос, кого Дмитрий считает “положительным” характером, он ответил: Алексея Толстого. Тогда за что же Мандельштам впечатал ему пощечину?
Анна Ахматова скажет, что Лермонтов "подражал в стихах Пушкину и Байрону, и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему… Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Это так неожиданно, так просто и так бездонно: "Есть речи - значенье / Темно иль ничтожно, / Но им без волненья / Внимать невозможно.” Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом. Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза - достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков - театр, - ему было подвластно". Пастернак посвятил Лермонтову свой цикл стихотворений “Сестра моя жизнь”. “Я посвятил „Сестру мою жизнь“ не памяти Лермонтова, а самому поэту, как если бы он еще жил среди нас, - его духу, все еще действенному в нашей литературе. Вы спрашиваете, чем он был для меня летом 1917 года? - Олицетворением смелости и открытий, началом повседневного свободного поэтического утверждения жизни”.
В свободное время участникам конференции представлялась возможность навестить местные сувенирные магазины с клетчатыми килтами, шарфами, свитерами из овечьей шерсти - недаром же баран - экономический символ Моффата!
После приобретения сувениров мы вернулись в зал на встречу со знаменитым писателем Алексеем Варламовым. Он вспомнил, как в трудные 90-е годы разброда именно русская литература помогла стране сохраниться как народу. Алексей Варламов стал первым обладателем премии “Антибукер” за книгу “Рождение”. Варламов рассказал о писателях Пришвине, Грине, Алексее Толстом, Булгакове, Платонове, об их судьбах и отношении к революции... О Платонове Варламов сказал, что это грубый, физиологический писатель... Коллективизация для Платонова - драгоценное дитя, а тема: Платонов и Сталин - “запутанная история”. Об Алексее Толстом Варламов выразился так: “Конечно, он подлец, негодяй; для него “цвет” России неважен - важна Россия, тогда как для Бунина “красная Россия” - оксюморон”. В конце своего выступления Варламов заключил: “Не люблю, но не могу не восхищаться Алексеем Толстым!” Мне тут же вспомнился утренний разговор с Дмитрием Баком о “положительном характере” Алексея Толстого. Да, такой у нас случился пердюмонокль (от французского “perdu monocle” - “потерянный монокль”): “подлец и негодяй” - обладатель положительного характера, а Лермонтов - “средний поэт”!
Как известно, Мандельштам при всех дал пощечину “красному графу”. Многие считают, что своим поступком он подписал себе смертный приговор. Через три недели его арестовали. Алексей Толстой во весь голос кричал, что закроет для Мандельштама все издательства и вышлет его из Москвы. В тот же день он отправился жаловаться на обидчика Горькому. Фразу: “Мы ему покажем, как бить русских писателей…” - безоговорочно приписывают Горькому. Мандельштама могли уничтожить за стихи о Сталине, но могли арестовать и за пощечину Толстому. У Мандельштама тоже был “трудный характер”. Он боялся устриц и дантиста. За страхом скрывалась его безрассудная храбрость. “Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены!” - так объяснил он свой поступок.
А вот мнение Ахматовой: “После того, как он дал пощечину Алексею Толстому, всё было кончено. Толстой был очень одаренный и интересный писатель, негодяй, полный очарования, человек сумасшедшего темперамента; он был способен на все, на все; он отвратительный антисемит, он был бешеный авантюрист, неверный друг, он любил только молодость, власть, жизненную силу. Он был разновидностью Долохова, он называл меня Аннушка, меня от этого передергивало. Он мне нравился, несмотря на то, что он был причиной смерти лучшего поэта нашего времени, которого я любила, и который любил меня”.
Вечером организаторы конференции закатили пир горой с шотландскими блюдами, песнями Бернса и Высоцкого на русском и английском в исполнении шотландского певца Томаса Бевитта.
Воскресенье 22 сентября - последний день конференции. Утром у нас студенты из Глазго, не успевшие накануне сделать разбор платоновского рассказа “Возвращение” в переводе Роберта Чандлера. Ребята увлеченно, как на уроке вивисекции в медицинском институте, разделывали каждое слово перевода Робера Чандлера. Студенты внесли с собой творческий хаос и свежую энергию. С заключительной лекцией выступили профессор Питер Франс, Том Хуббард и Робин Марсак, сообщившие радостную весть, что к двухсотлетию Лермонтова в 2014 году шотландскими поэтами будет выпущен новый сборник переводов.
Возможно, я никогда больше не окажусь в маленьком шотландском городке Моффат, который у меня перекликается с “муфтой”, но в памяти он отпечатался ярко и надолго. Побольше бы было на свете людей, которым “просто ‘захотелось”, чтобы в их незаметном городке произошло заметное культурное событие. Не зря говорил Чехов: “Спасение в отдельных личностях”. От себя добавлю: как в большом, так и в малом, особенно в культуре.
Добавить комментарий