Два раза прошла мимо него в густой манхэттенской толпе — хотя координаты и приметы были определены достаточно четко: ожидающий смотрит на одежный рай “Даффис”, полуплебейский “Гэп” — за его спиной. Куртка у человека — кожаная. Смотрела-смотрела, пытливо выискивая глазами Андрея — обаятельного киноафериста с бородкой, героя последнего фильма Киры Муратовой “Настройщик”, — и не находила.
Где же этот нечестивец, обжуливший старую барыню Анну Сергеевну в изысканном исполнении Аллы Демидовой и ее рыхлую придурковатую подругу Любу в ничуть не менее изысканном, но совсем другой палитры воплощении Нины Руслановой?
Пренатуральный рыжий клоун без намека на грим, без кинобороды, но с бакенбардами глянул вопросительно, сделал такое особое лицо — и мы понимающе заулыбались друг другу, раскланялись, двинулись навстречу. И пока шли по улице, покуда пристраивались за узенькой стойкой “Старбакса”, я все себе дивилась, как непоправимо отстала от постсоветской культурной жизни. Там даже крохи ясельные знают, что такое одесский театр “Маски-шоу” — вопят у стоек видемагазинов, родителей дергают: “Маски-соу! Купи-и-и!” Клоунада, пантомима, хореография без равных, тексты на разрыв живота от хохота, маски в тридцатых годах и маски в семидесятых, “Маски в колхозе” и “Маски в криминале...” Текстуально недетские заморочки детишек тоже веселят, они не ханжи какие-нибудь, что недопоймут — дочувствуют. Имя бессменного директора и худрука “Масок” Георгия Делиева малышня, наверное, знает не вся — но взрослые уже ничего не перепутают: международная слава, парад наград — и он, творец и вдохновитель... Как это все, заварившееся еще в восьмидесятые, стремительно забылось в нашем иммигрантском инобытии! Надо срочно заглянуть в ближайший видеосалон, взять видик, освежить в изнуренной памяти.
Ни о чем пока не спросила — но вопроса, почему он, клоун Георгий Делиев, призванный смешить и учить радости, играет в фильмах Киры Муратовой — предельно жестких, безжалостно прямых в своей констатации факта жестокости жизни, — у меня заведомо не было. Очень серьезная это вещь — клоунада, а что до париков, бутафорских носов, грима в палец толщиной — так они составляют диалектическое единство со многим другим, заставляющим подчас хлюпать носом. Да, смех — пробуждение замороженного сознания, возвращение потерявших себя самим себе. Но вы на полунинском “сНежном шоу” были? Я дважды. Реветь хотелось над половиной увиденного.
Ах ты, господи, до чего он непохож на экранного хлыща Андрея с этими своими бачками и мягким, почти просительным выражением лица...
— Как вас нашла Кира Муратова, почему пригласила сниматься?
— Искать особо не пришлось: встретились на одесской киностудии. У нее так: увидит, понравишься — роль твоя. Своих актеров обожает, у нее кочующая труппа — из фильма в фильм. Мне даже проб не предложила: репетиции — и сразу съемка. Так были сделаны “Второстепенные люди”, а потом — “Чеховские мотивы”, и, наконец, “Настройщик”.
— Трудно у нее сниматься?
— Очень комфортно, если такое определение в данном случае подходит. Один день без съемок казался мне пустым. Репетиций без партнеров практически не бывало: когда мы, одесситы, жили во время создания фильма в Москве, к нам в гостиницу приходили Демидова, Русланова, Шлыков. Никогда никого не звали “начитывать” текст, который потом будет говорить другой: играем жизнь, а она не может быть искусственной. Кира Георгиевна все время находилась рядом с актерами, вела каждого: вот сейчас ты играешь замечательно, а вот теперь давай как в прошлый раз. У нее, при минимализме выразительных средств, нужно быть очень естественным в мелочах, в воспроизведении подробностей жизни.
— Режиссерская диктатура?
— Меньше всего. Режиссерская точность. Я, по правде говоря, иногда воспринимаю себя играющим не совсем правильно, хотя неплохо знаю сценические механизмы. Забавный персонаж в “Чеховских мотивах” дался относительно легко, а вот в “Настройщике” я поначалу растерялся, даже разозлился — что Кира такое говорит: “Не надо играть, не ищите нюансов, просто быстро проговаривайте текст!” Вот так вот и барабанить? Ну, попытался, она вроде осталась довольна, я все еще был растерян — а потом отсмотрел материал и понял, насколько она безошибочно чувствует любые наигрыши, пережимы. Это профессионализм, а не диктатура, это гасит любые амбиции, любые сомнения по поводу взаимоотношений с партнерами, по поводу изначального замысла.
— Кто же он в вашем собственном восприятии — лженастройщик Андрей?
— Он — явный аферист, авантюрист. Это, кстати, моя третья авантюрная роль: первая была в моем собственном фильме “Семь дней с русской красавицей” — роль пройдохи Фурича периода горбачевщины, вторая — Остап Бендер в фильме немецкого режиссера Ульрике Оттингер “Двенадцать стульев”.
— Бог ты мой, да непохож Азазелло на архиерея... Вы — и Остап?
— Ну, стало быть, так... — выразительное разведение рук в стороны. — А какие у меня там были туфли разноцветные! Но у Оттингер отношение к кино — как к фотографии, операторское, чувствуешь себя героем комикса. А у Киры человек на первом, втором, третьем плане. В Андрее много от лукавого, жулик он самый настоящий — пусть и с поправкой на несчастное детство и сиротскую бесприютность. Но и жулик — человек: свою экстравагантную Лину, которая пришла к нему невесть зачем и живет вместе явно от скуки, он любит совершенно искренне. И на аферу со старухой Анной Сергеевной пускается от жалости к своей диве, не имеющей возможности жить как принцесса, от желания угодить ее прихотям. Есть в нем обаяние, сострадание, доброта: несчастной Любе, которая то и дело влипает в историю с очередным ухажером, Андрей именно сочувствует и конкретно помогает.
— Чтобы тут же интеллигентно выманить ее собственные деньги, которые он отнял у брачного афериста...
— Согласен, что обаяние мошенника чистым быть не может. Помните начальный эпизод — попытку Андрея вроде бы совершенно некорыстно заигрывать с толстой девочкой в магазине? Он учит ее вязать, чтобы потом просто уйти: на всякий случай надо дружить со всеми, чтобы тебя любили. В фильме было несколько вставных эпизодов, в одном из которых уже сам Андрей становится жертвой бандитов. Жалко было сюжетных ответвлений, которые в окончательном варианте сценария не сохранились — но фильм в конечном итоге стал более цельным.
— У вас на экране замечательные партнерши — и такие разные... Они все вам по душе?
— Абсолютно. Рената Литвинова работает, как положено у Муратовой, не пропуская подробностей и мелочей.
— Капризна?
— Она может иметь претензии к техническому персоналу — но естественные, по делу: например, если оператор направляет свет прямо в глаза и приходится щуриться перед камерой — как сниматься? Рената прежде всего — прекрасная актриса. Вполне возможно, что вам так не кажется. Действительно, есть люди, которые влюбляются в каждую ее роль — есть и те, кто ее не приемлет...
— Отчего же, героини Литвиновой крайне интересны. Орудие такой настойчивой, почти безумной мести за чужих младенцев — брошенных после рождения, как в “Офелии”, или убитых внутриутробно, как в “Настройщике”. При этом ни медрегистраторша Офелия, ни экстравагантная Лина своих не рожают — не дуры рисковать фигурой и свободой для вынашивания собственного “зародыша”. Типаж интересный — но несколько, что ли, кочующий...
— Но если она нашла то, о чем знает, как говорит языком экрана! Всем бы ее одинаковость...
— Алла Демидова — другая?
— Алла Сергеевна — закрытый аристократичный человек. В начале съемок “Настройщика” держалась по отношению ко всем нам несколько холодно, особняком — потом, когда стало ясно, что картина получается, оттаяла. Последний монолог ее героини я при чтении сценария, честно говоря, не воспринял — так, морализаторство. Но когда ее облапошенная старая барыня кричит в конце о своей вине, о том, что подвергла несчастного мальчика-сироту искушению деньгами — все, смена декораций! И Нина Русланова в роли медсестры Любы совершенно очаровательна.
— Признаюсь честно, Георгий: первые кадры меня обманули. Такая придурковатая сексуально зацикленная Люба в своей шапочке-завлекалке с кистями. Она может показаться избыточной, пережимающей, как-то не сразу чувствуешь ее драму.
— Но как только перестает она базарить, начинает говорить нормальным голосом нормальные вещи — тут-то ларчик приоткрывается. У Муратовой все предельно реалистично и обостренно человечно, нет ни одной детали “просто так”.
— Характеризуя замысел фильма, Кира Георгиевна упомянула о так называемой виктимности — неосознанном желании человека быть обобранным, ограбленным, униженным. По сути дела, виктимны все ее герои. Что это — род российского мазохизма, привычная роль жертвы, порожденная веками достоевщины?
— Вероятно, что-то такое на подсознательном уровне существует. Или на космическом... Но фильм не только об униженности и обмане — он о любви.
— А виктимность и любовь не есть ли взаимные дополнения? Можно позволить любимому человеку ездить по себе танком, использовать себя направо и налево, обращаться с собой как с одноразовой вещью — только бы не бросал...
— Не могу согласиться. Одноразовую-то как раз и бросят. Любовь — не планируемое унижение, она — свет, даже если не взаимна: изменяй, уходи и возвращайся, опять изменяй — только будь! Она несет в себе не только страсть, но и сострадание, частицу божественного, невозможность возвыситься за счет несовершенства другого. У меня от фильмов Муратовой ощущение света, даже праздника.
— Хороший праздник... “Чеховские мотивы”: жизнь в сером дожде, в нищете, в состоянии постоянной истерии, в звериных воплях. “Настройщик”: Люба осталась без мужа и без денег, Анна Сергеевна с носом...
— Но сколько в их поведении смешного! Это же чистый театр абсурда! Каждый в своей шизе, трясине — а надо всем этим умная ирония — и значит, можно жить. Дочь моя Яна, будущий психолог, захотела увидеть все это изнутри, попросилась в “Настройщике” в массовую сцену. Но еще до съемки постигла все вживую. Пришла на репетицию — к ней подсел человек: “А-а, вы Яна, дочь Делиева? Ой, вот интересно, а у меня тоже есть подруга — Маша, а она не ест яичницу...” — и дальше, длинно, нервно, бессвязно...
— Мрачный “Астенический синдром” — не о том ли самом? Вы говорите об ощущении праздника, а у меня, признаться, от фильмов Муратовой не проходит чувство черной дыры: и советское, и постсоветское пространство — эксперимент на выживание. Как, кстати, живется на этих просторах лично вам?
— Я трудоголик, оцениваю жизнь по тому, интересна она или нет. В этом самом “экспериментальном пространстве” все необходимое для нормального существования у меня есть. Мы там звезды, зал в театре “Маски” на триста двадцать мест не пустует, спектакли бывают дорогие, бывают и подешевле — чтоб никто не уходил обиженным. Съемки “Маски-шоу” проходят регулярно. Это о творчестве. Теперь о политике, которой честно стараюсь избегать. Многие в последнее время усиленно пытались узнать мое мнение об “оранжевой революции”. Когда народ сидел на Майдане, я призывал тех, кто был в состоянии слушать: идите на работу, возвращайтесь в семьи! Злая ирония: ни одного из кандидатов в президенты рассматривать всерьез было нельзя. Голос свой подал за Януковича: раздражала одинаковая общественная уверенность, убежденность девяноста процентов населения в том, что люди сами вершат свою судьбу. А сценарий был такой предсказуемый: все уже было решено, все проплачено... Два месяца народ не работал — при том, что один день пребывания на площади обходился почти в миллион долларов. Теперь года три уйдет на ликвидацию последствий кризиса. А потом — потом будет лучше. Много у меня дома друзей-бизнесменов, которым хочется стабильности, цивилизованного нормального развития нормального общества. Похоже на то, что первые шаги успешны. Например, Одесская киностудия, еще недавно жутко запущенная, уже приватизируется, вливаются деньги, озвучание можно будет производить на месте, появится свой цех обработки пленки. И будем жить.
И ушел он — чтобы вечером играть светлейшую ипостась свою, Желтого клоуна в безумно популярном полунинском “сНежном шоу” — поработать настройщиком усталых душ. Но это уже другая история, сюжет для иного рассказа — понежней.
Добавить комментарий