Петербургской поэтики пленник
и Парнаса российского гость,
с молчаливою Музой, изменник,
месяцами немотствуя врозь;
петербургской поэтики данник –
легкий пепел по ветру развей
над зырянской тайгою, изгнанник,
оглянись – пред тобою Рифей:
не твоей ли он стражник неволи,
евразийский стоглавый дракон,
о котором в тридцатые, что ли,
не смолчал старина Арагон,
– что ура, мол, Урал, стерегущий
пуще тайны смарагдовых гор,
сердоликов и яхонтов пуще
входы-выходы каторжных нор.
Но когда отступает все это,
пред тобою является вдруг
незабытый, воспетый, всепетый
из лазоревой мглы Петербург.
Трижды умерший и не воскресший,
трижды вдовый, он все-таки жив,
но я вижу яснее и резче
чем имперское чудо – залив,
низкий берег закраины дальней,
до которой как будто – рукой…
и столичности провинциальной
безмятежно-трезвящий покой;
вавилонского ив многострочья
в мертвых водах плакучую ложь;
темной зелени белою ночью
словно вдруг подконвойную дрожь.
И над островом, городом, садом,
в легкий купол столкнув облака,
пьет незримого света громада
от воздушной свободы стиха.
…Пленник, данник, изгнанник, изменник,
в нутр рифейский сходящий Орфей!
Хлеб горчит, крутоваты ступени,
выпит мед, воздух пуст… соловей
не поет… Что ж, простимся…
– минута,
и раздвинут во времени щель
трубадуры и обэриуты,
Хармс, Введенский, Арнаут Даниэль*.
1985
*Арнаут Даниэль - провансальский трубадур Х11 века (прим. редактора)
Добавить комментарий