Беседа с актером и режиссером Борисом Казинцом (продолжение)
ИЧ. Вы работали в русском театре имени Александра Грибоедова. Но его наверняка посещали и грузины.
Б.К. Ну а как же! Посещали. Бывал у нас и Роберт Стуруа, который поставил «Кавказский меловой круг» Брехта и «Синие кони...» в театре имени Руставели!
ИЧ. Ну да, «на красной траве», Шатрова. Мы все тогда любили Шатрова.
Б.К. А я Ленина играл.
ИЧ. Не похожи. На Ленина вы не похожи.
Б. К. Но там не нужно быть похожим, я не Ленина играл, я доносил до зала его мысли.
Так вот, когда театр Руставели привез в Москву свой спектакль, им его на второй день запретили играть.
ИЧ. Да бог с вами, Борис Михайлович, Шатрова везде играли.
Б.К. Но там, знаете, какой финал был? Помните, Ленин у секретаря спрашивает: «Как там этот художник, который нарисовал синих коней на красной траве»? И ему отвечают, что тот плохо себя чувствует. И Ленин просит секретаршу, чтобы художнику помогли. А в конце бьют колокола, выходят все участники труппы, и Ленин снова спрашивает: «Как там этот художник»? И все участники выносили огромную, великолепно сделанную бронзовую пустую раму. Обрамление - сусальное золото, а в середине пусто.
И им, театру, это запретили.
ИЧ. Стало быть, перешли рамки советской цензуры.
Б. К. Ну и как можно все это забыть? Как можно стать другим человеком?
ИЧ. Согласна с вами. Нельзя. Переход всегда считался ренегатством... Вот мой следующий вопрос.
С театром в широком смысле вы, как я понимаю, никогда не расставались. Что из сделанного за годы работы в русских театрах Америки запомнилось?
Б.К. За свою жизнь я сыграл более 200 ролей. В Америке нас захватила проблема выживания. Светочка, естественно, читала здесь «Новое русское слово», подыскивала работу, а там очень много рекламы. И там она нашла ма-аленькое объявление, что в Нью-Йорке по такому-то адресу Ян Медовар – а он был крупнейший театральный администратор России - приглашает на прослушивание актеров для создания русскоязычного театра под руководством Александра Журбина. Естественно, я туда еду. Ян меня встречает, он меня обласкал, я у него жил. У него было 70-летие, он тут же меня сделал ведущим концерта, все там были: и Нина Бродская, и Ада Ведищева, и Леночка Соловей, все-все. В один из дней в небольшой синагоге на Брайтоне было назначено прослушивание у Журбина. Журбин Саша прослушивал всех, независимо от звания...
ИЧ. А вот интересно, что он прослушивал? Он же музыкант.
Б.К. Он прослушивал актеров для музыкально-драматического театра. Я помню, что я читал «Смерть чиновника» Чехова, будучи народным артистом Грузии и проч. проч. Леночка Соловей тоже была на прослушивании. Миша Калиновский из Малого Оперного театра Петербурга. Юра Наумкин, оставшийся тут, когда Ленком привозил сюда «Юнону и Авось». Он остался вместе с еще одной актрисой. Все пришли. Но тут Боря Сичкин начал рассказывать анекдоты. Мы все лежали – и уже было не до прослушивания.
Но создалась труппа.
И.Ч. Удивительно, что в Америке создалась труппа из профессионалов русского театра.
БК. Да, не сказал, что была еще солистка Одесской оперетты Науменко, потрясающая девочка – пела, танцевала. А Саша Журбин написал мюзикл по «Закату» Бабеля - «Молдаванка, Молдаванка». И она была поставлена в Лос-Анджелесе на английском языке.
Журбин мечтал, что ее поставят и на Бродвее. Но это была неосуществимая мечта. И тогда он воплотил свой замысел с нами. Он сам режиссировал. Он же был и «музыкальное сопровождение». Показали спектакль более 50 раз. И на Бродвее тоже. Был фестиваль русского театра на Манхеттене, и мы на сцене Американской Академии играли десять дней подряд. Играли четыре спектакля: «Молдаванку...», «Танго в сентябре», «Бедную Лизу» и «Шалом, Америка», которую поставил прекрасный вахтанговский режиссер Гарри Черняховский.
«Молдаванку, Молдаванку» мы показывали рекордное число раз для русского театра в Америке. К этому времени к концу подошел период моей проверки на «Голосе Америки». Мне дали характеристики – Саша Журбин и один журналист из Голливуда. Тот написал целое эссе о том, как видел меня когда-то в Тбилиси. И вот посмотрите, как все цепляется одно за другое. Света увидела маленькое объявление о прослушивании в театр, я поехал в Нью-Йорк и стал играть в этом театре, и к этому времени меня взяли на работу в «Голос Америки». В Москве мои друзья и коллеги говорили, что для них «родина начинается» с голоса Бориса Казинца. Я каждое утро, в 8 часов, по Москве, читал известия. А у нас было в это время 12 ночи. И все так хорошо закрутилось, но грин-карты у нас по-прежнему не было. И опять чудо. Пришли две девочки на спектакль. Две зрительницы. Остались после спектакля, совершенно обалдевшие. Спрашивают меня: «Откуда вы, кто вы такой?». Я им коротко рассказал всю свою историю. А они оказались сотрудницами ХИАСА. Они попросили, чтобы за меня поручились три человека, и через две недели у нас со Светочкой была грин-карта.
ИЧ. Вы, Борис Михайлович, везунчик.
БК. А потом еще одно зацепилось. О нашем театре узнала в Канаде Аничка Варпаховская.
ИЧ. Ну да, она вас пригласила к себе.
Б.К. Не совсем так, она меня не пригласила на спектакль, было по-другому.
Было 200-летие Пушкина...
ИЧ. Это 1999 год.
БК. Да, 1999. Гриша Зискин искал русскоговорящих актеров для юбилейного концерта.
ИЧ. Давайте поясним, что Григорий Зискин – это режиссер канадского театра Анны Варпаховской, театра, которому она дала имя своего отца, известного режиссера, в прошлом зэка сталинского лагеря Леонида Варпаховского.
БК. Пригласили меня и баритонального баса Мишу Калиновского, солиста Ленинградского Малого оперного театра. Зискин преподавал там, где не разрешают говорить по-английски, только по-русски.
ИЧ. А, вы говорите про школу Мидлбери в Вермонте!
БК. Да, и вот мы едем с Калиновским туда. А у меня есть сцена, которую я часто показываю – «Чудов монастырь» из «Бориса Годунова». Там я читаю сразу и за Самозванца, и за Пимена, а потом даже монолог Бориса Годунова. У меня этот номер – как у Шульженко «Синий платочек».
Калиновский по дороге спрашивает: «А что еще?» А у меня есть такой томик Пушкина, называется «Не для дам».
ИЧ. Ага, все перлы собрали... Неужели американцам это было понятно?
БК. Нет, конечно. А в это время там работала жена Венички Смехова.
ИЧ. Знаю ее, она в Мидлбери преподавала историю советского кино.
БК. И сам Веня там тоже был. Он был почетный гость. Миша Калиновский пел. Все прошло чудесно. Заплатили хорошо. А потом был банкет. И Веня Смехов очень неплохо отозвался о моем выступлении. А Зискин собирался ставить «Волки и овцы» Островского – и предложил мне роль Чугунова. В это время я уже мог пересекать границу – у меня уже была грин-карта.
ИЧ. И вы поехали в Канаду.
БК. Да, да в Канаду. Аня поселила меня в своем доме. Взяла для меня на прокат машину. И я мог сам передвигаться по всей Канаде. После премьеры она мне подарила эту «Даму с собачкой» (показывает статуэтку). Это ленинградский завод, кузнецовский. И вот я сыграл у них Чугунова. Ездили с этим спектаклем по Америке...
ИЧ. Вы ведь и в Бостоне играли. Я помню этот спектакль.
БК. Конечно, в первом ряду сидел... в очках, ну этот поэт...
ИЧ. Коржавин.
Б.К. Потом пришел за кулисы, поздравил.
ИЧ. А мы смотрели, когда Коржавина не было.
БК. А мы неоднократно бывали в Бостоне с разными спектаклями.
Наша труппа называлась «Ассоциация российских актеров». Приглашались Марцевич, Райкина, Менглет... И я стал членом этой ассоциации. Еще Аничка меня пригласила на «Миллион для наследников». Французская пьеса, изумительная.
ИЧ. Видели тоже. Не люблю я французские водевили, «страшно далеки они от народа».
БК. А я там играл представителя похоронного бюро. Я им предлагал «самое лучшее кладбище». Я свою роль сделал в три раза больше, чем то, что написано. Обложился русскими газетами, взял все объявления похоронных обществ. Там были совершенно потрясающие. Например: «На нашем кладбище много зелени и очень хорошо дышится».
ИЧ. Все равно далеко им до Пушкина. У него в «Гробовщике» гробы предлагается не только покупать, но и «брать на прокат».
Б.К. Весело. Потом я у них сыграл «Четыре довода в пользу брака». Играл там старого грузчика.
ИЧ. То есть вы в театре имени Варпаховского много играли.
БК. Ну да, несколько лет. Самое страшное для меня было пересечь границу. Там режим безвизовый, но пару вопросов они-таки задают.
ИЧ. А, английский язык... Светочка с вами не ездила?
Светлана. Нет, я работала.
БК. Ну вот расскажу еще историю про театр Журбина. Про Борю Рацера. Знаете, был дуэт драматургов Рацер и Константинов? Константинов умер, а Рацер живет сейчас в Германии. И он написал пьесу. Журбин попросил поменять ее название. Там она почему-то называлась «Медведь».
ИЧ. а-ля Чехов.
БК. Неудачное в общем название. Саша переделал на «Танго в сентябре». Изумительная пьеса. Мы с Леночкой Соловей ее играли и в Лос-Анджелесе, и в Сан-Франциско, и в Сан-Хосе, и в Чикаго, и даже в Бостоне. Там практически все о нашей жизни. Леночка играла такую американку, от которой дети ушли, где-то они там, далеко. У нее дом огромный, она не может его содержать. И ей нужно сделать ремонт. И к ней устраивается на работу мастер. А я тоже делал ремонты, когда только приехал, и не избежал участи моего героя – тоже красил дома. Был у меня такой период. Я пять домов покрасил. Сейчас, когда прохожу и вижу эти дома, не понимаю, каким образом я забирался наверх, на лестницы.
ИЧ. Так вас точно поймали для этой пьесы: артист-маляр.
БК. А в пьесе выясняется, что он профессор ... вот пока еще в фазе маляра. Почему «Танго в сентябре»? Осенняя тема. Они потом влюбляются друг в друга, она его приглашает в ресторан, и они там танцуют. Мы с Леночкой Соловей танцевали. Танец поставлен был изумительно. Саша Фарбер, балетмейстер из Нью-Йорка, он поставил нам танго.
Есть еще один театр, где я работал в Америке, – «Степ-театр» в Нью-Йорке.
ИЧ. Что-нибудь танцевальное?
БК. Нет, «Степ» - от фамилии Степнов, Слава Степнов. Он был актером у нас в Грузии. И мы с ним здесь встретились. А он курсы режиссерские закончил в ГИТИСе, потом был главным во Владивостоке, каким-то образом попал сюда. Он создал свой театр. У него ставился один спектакль в год. Недавно поставил пьесу о Бродском. Говорят, что это очень здорово. А я у него участвовал в постановке Зингера «История любви». Я там играл раввина, ребе, владельца газеты, в которой работает герой. То есть все время я играю, не говоря уже о телевидении. А в Вашингтоне я ухитрился играть даже на английском языке в театре-студии Станиславского у Андрея Бабеля. Был занят в четырех проектах. Особенно интересна была роль Тоцкого по роману Достоевского «Идиот».
ИЧ. Вопрос: деньги какие-нибудь вы этим могли заработать? Или это была работа исключительно для души?
БК. Деньги – только у Варпаховской. Аня платила хорошие деньги.
ИЧ. Я знаю, что у нее состоятельный муж, который обеспечивал содержание театра.
БК. Да, Володя. У Саши Журбина все бесплатно.
И.Ч. Есть у меня важный для всех нас вопрос. Многие считают, что русский театр в Америке перспектив не имеет, обречен на жалкое существование. Между тем, вы упорно продолжаете готовить спектакли в созданном вами Театре Русской классики. Почему? С какой целью? Для кого, наконец?
Б.К. В Нью-Йорке проживает известный театровед Белла Езерская. Ей нравится то, что я делаю на сцене. Она написала статью «Русский театр на фоне Бориса Казинца». Там она пишет о театре эмиграции, начиная еще со Станиславского, когда он привез сюда свой Художественный. Был здесь Михаил Чехов... Ни один театр не существовал больше года, от силы два.
ИЧ. Вы говорите о русском театре?
Б. К. Да, о русском в Америке. Не получалось. Журбин шесть лет продержался.
ИЧ. Первая эмиграция, я знаю, имела свой театр в Нью-Йорке, он несколько лет просуществовал, собирал публику.
Б.К. Вряд ли они больше года просуществовали. Вот у Аничка Варпаховской долго существовала «Ассоциация российских актеров». Но все равно спектакли ставились раз от раза, репертуарного театра не было.
ИЧ. В Америке репертуарные театры редки. И вообще Америка – не театральная страна.
Танцы, музыка, веселые и острые мюзиклы, но не драма, не трагедия...
БК. Езерская разбирает мои моноспектакли – «Чичикова», «Еврейское счастье» по поэме «Повесть о рыжем Мотеле» Уткина...
ИЧ. Вы их сами ставили?
БК. Да, у меня уже был опыт. В России я ставил спектакли - в Рязани. Это хороший у меня кусок жизни. Там, в Рязани, я сыграл учителя танцев, представляете, после Зельдина? Зельдина я увидел после учебы в институте и дал себе слово сыграть когда-нибудь Альдемаро. Но возвращаюсь к русскому театру в Америке. Конечно же, такой театр, как у Журбина, долго не может просуществовать. Прежде всего, финансово. У Ани Варпаховской спосором был ее муж. И театр прожил долго и жил богато. Были декорации, реквизит, были шикарные костюмы.
ИЧ. И актерам платили.
БК. Да, и актерам платили. А Журбин все время ходил с протянутой рукой. Степнов тоже.
Все делалось на копейки. Актеры вынуждены целый день работать, а потом репетировать - здесь же не может быть такого, чтобы ты был просто актер. Еще одна проблема - зритель. Для 40-50-летних русский театр уже не существует. Кроме доллара, для них уже ничего не существует. Абсолютно. Те русские, которые сюда приехали, больше помешались на долларах, чем американцы. Они в театр не ходят. Если гастролеры приезжают – они, конечно, пойдут, но не на своих. А того зрителя, который ходил на наши спектакли, его вообще уже нет.
ИЧ. О да, люди не вечны.
БК. Я еще застал момент – 21 год назад, когда они были в силах. Им было 60-70.
Были полные залы. «Короля Лира» мы играли с аншлагом четыре раза.
Добавить комментарий