Хочу посоветовать художникам хоть изредка, но делать выставки в маленьких галереях. Особенно это касается художников монументального склада с работами массивными и неподъемными. Однако всегда или почти всегда у них имеются в запасе холсты (холстики) небольшого размера. И вот тут-то выясняется, могут ли эти художники говорить полушепотом, искренне, с глазу на глаз, без гремучих, рассчитанных на эффект интонаций.
На выставке Ивана Лубенникова в галерее ЮВС на Покровке картин немного и все они небольшие, да ведь и в галерее всего четыре маленьких зала. Но об огромной сравнительно недавней выставке художника в галерее на Чистых прудах мне писать не захотелось, а об этой, как видите, пишу. Там мое внимание рассеялось, натыкаясь на массу больших полотен. Показалось, что художнику вообще нечего сказать, что он внутренне пуст и редкостно равнодушен к современности и ее проблемам. Весь в своем, замкнутом, эгоистичном мире.
Но что значит правильно отобрать работы и правильно их структурировать! Оказалось, что есть и острая современность, и уходы в воспоминания, и сострадание, и порыв, а также горечь и усталость, что не может не привлечь в художнике, казалось бы, предельно избалованном премиями, наградами и званиями.
Несколько натюрмортов собраны в одном зале. Натюрморт для искусствоведа , как человеческая ладонь для гадалки. По нему можно прочесть привычки и заморочки, прошлое и вероятное будущее художника.
Итак, проведем сеанс. Наш художник- человек очень умеренных бытовых привычек. Не любит излишеств в еде, неубранных столов, буйного поведения за едой. Такой аскетизм в выборе еды для завтрака (обеда и ужина) я встречала только у Давида Штеренберга. С той колоссальной разницей, что писались его натюрморты в голодные послереволюционные годы, а наш художник мог бы уставить скатерть хоть ананасами в шампанском. Но нет! Сковорода с глазуньей, висящий сбоку пучок зеленого лука, батон хлеба на дощечке, солонка. («10 часов утра», 2014) .Или на светлой салфетке голубенький чайник, красная ваза с ягодами, аккуратно положенная ложка («Голубой чайник», 2014). Там, где еда более изысканная, появляется элемент шутливости. К вазочке с фруктами алчно тянется рука с наманикюренными ноготками («Фрукты для любимой женщины», 1989).
Думаю, что от Штеренберга идет и это острое совмещение «вещности» предметов, - пузырчатой желтизны яичницы, хрупкости фарфорового чайника, плотности деревянной дощечки на столе ,- и каких-то невиданных ракурсов, взгляда сверху и сбоку, фантастической , словно бы от древнерусской « обратной» перспективы идущей, геометризации натюрмортного пространства, - делающих эти работы произведениями эпохи постмодернизма.
Нам говорят о каких-то сложившихся и неукоснительно соблюдаемых «привычках бытия». Завтрак непременно в « 10 часов утра», и именно эта фраза желтым по черному написана на самом натюрморте. Тем ужаснее должна ощущаться опасность, нависшая над этим человеческим распорядком и над этим по видимости незыблемым, но на деле очень хрупким натюрмортным миром.
В «Апокалипсическом натюрморте» №3, помеченном 2015 годом, когда все мы внезапно ощутили некое колебание почвы под ногами, этот уютный, строгий и очищенный от излишеств «мужской» мир (сверху увиденная красная вазочка, заполненная яйцами, на белой салфетке с узорами «ришелье») вдруг появляется серп, нацеленный на всю эту красоту уюта и безмятежности. Откуда появляется? Почему? Неизвестно! Только и тут буквы, словно таинственные знаки, проступающие на библейской стене, оповещают, что натюрморт «апокалипсический».
Если уж натюрмортный мир заколебался… Автор с ходу начинает будоражить зрителя возникающими, казалось бы, сиюминутными (кто в 2015 не задумался об апокалипсисе?), но уходящими в экзистенциальную глубину вопросами…
В следующем зале висят портреты. Давненько я не видела у Лубенникова портретов. Оказалось, портреты старые, 1980-х годов. Не знаю, выставлялись ли они тогда. А посмотреть есть на что. И какая-то в них сейчас открывается новая злободневность, что говорит об авторской прозорливости. В особенности удачны портреты двух продавцов, по всей видимости, кавказцев. Один торгует цветами, другой гранатами. Нет, не теми, что взрываются. Хотя , если вглядеться в его остановившийся, жалобный , но и какой-то фанатичный взгляд из-под кепки, то можно подумать, что продает он не фрукты, а оружие. Очень современные ассоциации! («Человек с гранатами», 1983). И в другой работе поражает жаркий, пристальный взгляд молодого продавца со сверкающими белками глаз. В громадных руках он сжимает алый, сияющий на синем, клубящемся фоне, цветок. Юноша похож на романтического героя Руставели, но и от него идут какие-то токи опасности и житейского неблагополучия («Продавец цветов», 1981). Обе работы написаны маслом с применением темперы, в романтически свободной, легкой манере, впоследствии нашим автором оставленной. А опыт был, на мой взгляд, очень удачный.
Озабоченность видна и в глазах российских работяг («Плотник Саша Кирюшкин», 1981, «Ветеран. Человек в метро», 1984). Отец, вроде бы, вполне благодушен, при параде - в черно-белой чистенькой рубашке, но глухой черный фон тоже отзывается бедой («Портрет отца»,1984). С мужчинами везде какая-то «напряженка». Впрочем, возможно, это их перманентное состояние. Недаром, как рассказывают, иностранцы опознают русских мужчин по угрюмо-настороженному выражению лица.
От мужчин переходим к женщинам. Но две монохромно белые обнаженные дамы, изображенные на двух картинах в самых причудливых ракурсах, несмотря на выделенные темными линиями женские прелести, кажутся совершенно безжизненными и бестелесными. («Уединение», 2011, «Море», 2014). Такая же статичность и безжизненность оковала обнаженных девушек в довольно крупном по размерам холсте «День на Ивана Купала» (2013), помещенных в «лубочный» российский пейзаж. Все это какое-то бледное и вялое воспоминание о чем-то былом. Было и прошло, как поется в песне.
От полностью обнаженных российских дам зритель переходит к укутанным до глаз мусульманкам. Две восточные девы в узорчатых одеждах могут показаться какими-то декоративными статуэтками. Если бы не бесконечная тревога в глазах той, что нюхает кальян («Кальян», 2010). Невольно приходят мысли о хиджабах, наркотиках и «взрывоопасном» Востоке, вплетаясь в размышления о красках и линиях…
Когда-то я назвала статью об обнаженных женских моделях Лубенникова «Мужские фантазии». Прежде была красочность, брутальность, напор. Все это словно бы выветрилось. И сердце художника, судя по всему, полно другим.
Ага, в последнем зале деревня. Наконец-то сердце автора (а следовательно и наше) успокоится. Коренное, родное, утешительное.
Не тут-то было!
«Двор» (2008) какой-то уж слишком прибранный и выметенный. Тут же видны и метла с лопатой, прислоненные к сараю с ровно уложенными дровишками. Газон своей гладкостью уже почти английский. И только дерево во дворе растет себе и тянется к облакам на голубом небе. Что-то во всем этом есть сухое и педантичное, чуждое не только «размашистому» русскому характеру, но и самой природе с ее взрывными «неправильностями». Словно из деревенского дворика и из деревенского дачного быта жизнь постепенно уходит. И автор с замиранием сердца, сокрушенно за всем этим наблюдает. И вот в «Заборе» (2008) жизнь ушла уже окончательно, оставив после себя лишь любопытную птицу, усевшуюся на ровном красном заборе, выгородившем
часть безликого участка с уже знакомым нам «английским» газоном. Какое-то торжество энтропии в самом «природном» и «облюбованном» месте для художника - даче. При этом энтропия визуально передается не распадом и запустением, а какой-то механической «правильностью».
И лишь в «Женской субботе» (2003) деревенская дачная жизнь дана в привычном для Лубенникова ореоле довольства и благополучия. Сияют небеса, сияет речка и так же сияет скатерть на траве, где уже раскладывается нехитрое угощение. Одна дама, в смешном купальнике, с шампуром в руке, повернулась лицом к зрителям и выкликает кого-то из невидимого далека. Все немножко замедленно и тоже похоже на давнее воспоминание. Может быть, это нашего художника выкликают из сегодняшнего дня в детство?
А венчает «деревенский» цикл работа, которая вдруг «выскакивает» из какого-то угла, когда уже думаешь, что осмотр окончен. Ан нет! Извольте зайти в деревенский сарай и полюбоваться на печально-озабоченное лицо не то лешего, не то домового, отразившееся в пузатой стеклянной емкости с водкой или самогоном («Сарай», 2014).
А в сарае, между прочим, все тоже очень убрано, как и полагается у «крепкого» хозяина. Все нужные в хозяйстве вещи стоят по своим местам, и если бы не эта голова с рожками… Может, привиделось? Но почему же раньше, в «Письме из Рима» (2004) стекло аквариума отражало женскую головку, к которой летело письмо? А теперь вдруг отразился опечаленный домовой, да еще в бутыли с самогоном?
Ох уж эта российская жизнь! Только, кажется, все выровнялось и установилось, как опять катастрофы, сомнения и бесконечные вопросы. О личном. Об общем. Об экзистенциальном. И наш автор, как мне представляется, уловил это отрывистое неровное дыхание современности, сомкнувшейся с вечностью…
***
Добавить комментарий