Размер зрительного зала может быть разным. А вот сам манеж во всех цирках мира имеет одинаковый размер – тринадцать метров в диаметре.
Она – цирковая. Большая часть её жизни проходит внутри этого чёртового тринадцатиметрового круга.
Правда, сейчас мы находимся у неё в гримёрке.
1.
- Это можно подвинуть? – не дожидаясь ответа, я смещаю ближе к зеркалу её баночки, краски, кремы, фотографию в рамке с неровными краями, ещё какие-то вещи.
- Да, конечно, - она мягко перехватывает инициативу, освобождая мне место для ноутбука и выуживая из отодвинутой кучи маленького плюшевого львёнка. – Так тебе будет удобно?
- Вполне.
- Ты прости, я немного волнуюсь, - она проводит кончиками пальцев по плюшевой игрушке. - Иногда приходят журналисты, которые прочли два абзаца на сайте цирка, и считают, что всё обо мне знают. С такими не страшно. А с тобой мы давно знакомы.
- Да я стандартные вопросы задавать буду, родилась-училась, что умеешь, что удалось, что не удалось, каковы творческие планы?
- А зачем я буду рассказывать о том, что не удалось? Не буду! Если не удалось – его ж не было, зачем о нём рассказывать!
- Логично, - соглашаюсь я.
- Ты меня спроси что-нибудь такое приятное, чтобы мне было легко ответить и не пришлось сильно врать. Хорошо? – она поправляет локон.
Её тонкий голосок звенит, а ещё в нём шелестит осенняя усталая листва. Звон и шелест вместе – так бывает?
2.
- Чай будешь?
- Конечно, буду. И вон те конфетки. Она пододвигает мне коробку, попутно бросая взгляд на мою талию. Делает она это аккуратно, но я замечаю.
- Не всем же быть такими от природы стройными! – роняю я.
- Если я буду в день съедать по конфетке, через две недели у меня будет знаешь какая попа? – говорит она грустно. – От природы я склонна к полноте.
- Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! – выпаливаю я. – Не, воспитывай меня, я ж не возражаю.
- Я не буду воспитывать, ты сама должна захотеть быть стройной. Диета и два раза в день гимнастика, три раза в неделю зал. Ладно, зал можно два.
- Ой, в мире так мало радостей, надо же себя чем-то баловать!
- Танюш, от того, что ты всегда красивая, настроение улучшается гораздо больше, чем от сладкого. Ну, можешь побаловать себя иногда расслабляющими упражнениями.
- И сколько времени ты себя вот в таком ритме истязала?
- Да я так живу.
- Всю жизнь? – я таращу глаза.
- С того момента, когда решила, что хочу быть привлекательной.
Она виновато улыбается.
- Артист не может плохо выглядеть. А артистка – тем более. Но вообще мне кажется, что любая женщина должна любить и уважать своё тело. Оно тебе обязательно скажет спасибо, ты ведь не спортивные рекорды устанавливать собираешься!
- Ха, а ты тоже не собираешься? Уверена?
- Это моя работа, и я её люблю. Я целый день могу провести в манеже, репетируя что-то новое. Мне так жалко людей, которые занимаются нелюбимым делом! А я загораюсь и бьюсь, пока не получится. Меня до сих пор на «слабо» легко взять.
Она, наконец, наливает себе чай.
- И потом, зрителю всё равно, в каком я состоянии сегодня, он пришёл и за свои деньги хочет видеть праздник и рекордные трюки. Цирк – это не спорт. Знаешь, в чём разница? В спорте ты бьёшься, чтобы на соревнованиях показать всем то, чего никто до тебя не делал. Ты показал – и ты герой. Это очень, очень трудно. А в цирке ты этот рекорд должен демонстрировать каждый раз, на каждом представлении. И ещё улыбаться при этом, и хорошо выглядеть, и красиво двигаться. Мы артисты, а не спортсмены.
Она кивает на фотографию.
- Правда, впечатляет? Мы тут как две летящие птицы. Но сейчас ещё лучше стало получаться. Вот трюк новый придумали, мы его называем «Носочки».
Я видела этот трюк. У меня от него бегают мурашки размером с крупного таракана. Если руками ещё можно ухватиться за полотно или друг за друга, то цепляться ногой за ногу партнёрши и висеть, раскачиваясь… вот как? И зачем?
- Смешная ты. А зачем всё наше искусство? Наверное, чтобы поверить в себя. И чтобы зрители поверили в то, что человеку доступно почти всё, если он очень этого хочет и идёт к цели.
Она встряхивает головой.
- Фу-у-у, нагнала я пафосу! Хочешь, расскажу про попиков?
3.
- Мне долго коллеги предлагали разных животных. Я отказывалась, не лежала душа. И вот как-то речь зашла про попугаев - и тут я созрела! Я загорелась!
- Почему?
- А как узнать, где замкнёт? Почувствовала: это моё!
- Кто тебя учил?
- У нас в коллективе много животных, но попугаев не было. Я много читала, интересовалась, и мне казалось - была готова полностью. И вот…
Она помогает себе жестами.
- Первого, Прошу, - теперь его зовут Дуглас! - мне подарили. Он достал всех домашних - и его отдали с радостью. Но я ж ничего не знала! Три дня он был ангелом, а потом выдал по полной программе. Потом я купила Стивена-какадушку... Это всё были цветочки, так как Дуглас был немного приручен, у Стива оказался наидобрейший характер, и мне казалось, что попугаи - это сказка! И вот я приобрела зеленокрылых ар, Генриетту и Джеймса. Привезла их в Тверь, как сейчас помню. Это оказались огромные дикие птицы, для которых даже темнота ещё не означала, что надо закрыть рот и не кричать. Я смотрела на них и думала, как мне жить дальше.
- Придумала?
- Ну, поздняк метаться, надо было что-то делать. Сказать, что я была покусана - это не сказать ничего. Мы потом поехали в Беларусь, у меня был уже новый попик, Артур, - и в Минске местный хирург на время гастролей стал моим лучшим другом, так как попугаи кусали мне руки постоянно, и они у меня гнили, приходилось вскрывать раны и ставить оттоки. Такое происходило каждые два-три дня. Но я нашла к этим птичкам подход, и мы стали друзьями.
- И так каждый раз?
- Нет. Теперь, когда я беру новых попугаев, я обычно налаживаю с ними отношения за сутки. Хотя нет, с малышкой Дэном я намучилась, он был нервный и кидался в лицо.
- Ты сама придумываешь им имена?
- Всех птиц называю именами писателей: Дуглас Адамс, Стивен Кинг, Дэн Браун, Артур Конан Дойл, Джеймс Чейз, Теодор Драйзер, Генри Хаггард. Правда, иногда потом они оказываются девочками, поэтому Генри у меня стал Генриеттой. С Оскаром Уайльдом вообще неудобно получилось.
- Тоже девочка?
- Да. Но она, когда я её назвала, стала орать: Лара! И так продолжалось целый месяц. Я её: Оскар! – она не поворачивалась даже, а орала: ЛАРА!!! Так и стала Ларой. Но по документам Оскар.
Про каждую птицу она готова рассказывать часами.
- Они талантливые?
- Есть более способные, есть менее. Дрессировщик наблюдает за своими подопечными, смотрит на их природные данные и наклонности. Животные в цирке не делают никаких движений, которые были бы для них противоестественны в дикой природе. Задача дрессировщика – найти с животным такие контакт и понимание, чтобы зверь или птица согласились выполнять эти движения тогда, когда это надо дрессировщику. То есть в нужной последовательности во время выступления.
- За корм?
- Я не работаю с голодными птицами. Во время выступления за исполненный трюк они могут получить вкусняшку. Но это только поощрение – так же, как мой ласковый голос.
- Они ж не ласкаются, наверное, это ведь не собаки, не кошки.
- Я их «за ушками» чешу, им это очень нравится. А вообще они, конечно, как маленькие дети, но на своём уровне всё-всё понимают. И ласку любят. Некоторые чуть что – целоваться лезут. Говорю ж, контакт, умение договариваться. Любовь. И терпение. Много терпения. Как в браке.
- И сколько месяцев тебе понадобилось, чтобы сделать номер?
- Три года.
4.
Она сама начала эту тему.
- Он всегда со мной.
Она кивает на плюшевого львёнка.
- Видишь, старенький совсем стал. Но он хороший, такой мягкий, - она прижимается к игрушке щекой. Или прижимает игрушку к щеке?
«Сейчас будет про любовь», - думаю я.
- Мы тогда в Душанбе на гастролях были. Ну, как «мы»… Родители в программе работали воздушный номер. Львёнок у мамы на столике в гримёрке стоял.
Она снова поправляет локон и продолжает ровным голосом:
- Когда они упали, прямо во время представления, я прибежала в гримёрку, схватила маминого львёнка и держала крепко-крепко. Сначала было неизвестно, как и что с ними. Точнее, взрослые знали, что всё плохо, но мне сказали только на следующий день. Всё это время я сжимала львёнка в руках. А мама умерла по дороге в больницу.
- Так долго молчали? – говорю я, чтобы что-то сказать.
- Мне девять лет было. Наверное, так было правильно. Я не знаю, я не психолог. А львёнка я с тех пор с собой везде вожу. Он мягкий такой, - повторяет она, наконец поднимая на меня глаза. – Тёплый. Никому его не отдам.
Да, это про любовь.
5.
- И Алёна мне говорит: а давай сделаем номер «Добро и зло», я чёрненькая, ты беленькая. Ага, говорю, готичненько так. А потом подумала хорошенько, и идея мне понравилась!
Она рассказывает, как случай привел её к работе на воздушных полотнах. Коллега репетировала свой номер и в шутку предложила подруге повиснуть на канате.
- А я возьми и повисни. Ого, говорит Алёна, а вот так? Да мне-то что, можно и вот так. Мышцы есть. Природная грация тоже. Нашу красоту никакими полотнами не испортишь, - она закатывает глаза. – Если серьёзно, то всё пришлось начинать с нуля, но дело пошло быстро.
- И не страшно было новый жанр осваивать, будучи уже совсем взрослой?
- Танюш, а что делать? После Душанбе и всех больниц папа запретил мне работать воздух, даже мечтать об этом. И я думала, что так и проживу на земле. И жила ведь сколько лет! Баланс работала, номер «Кукла», хула-хупы. Но от судьбы, видно, не уйдёшь. Так легко пошло, вот как будто я все эти годы копила в себе энергию для воздушных номеров. И потом, я настолько в Алёне уверена, я знаю, что она сама порвётся, но меня не уронит. И она уверена в том же самом. Однажды я упала на репетиции, сломала ногу, но это не с полотен, мы с партнёром другой воздушный номер готовили, там не очень высоко было.
- Послушай, что это за бравада – работать без страховки. Пощекотать нервы зрителям и себе?
- А как ты себе представляешь страховку на полотнах? Мы в ней запутаемся и скорее упадём. Страховка в воздушных номерах нужна в отрывных жанрах, когда гимнаст прыгает, руки отпускает. Воздушный полёт, например – его работают со страховочной сеткой. Или трапеция – там на гимнасте крепится лонжа. А наш жанр основан на силе трения. Мои руки меня держат. Ну, и Алёнины ещё. Ручки у меня хорошие, сильные, я их кремчиком мажу. Конечно, не перед работой, перед работой мы их наоборот высушиваем одеколоном. Мало ли чего можно наверху испугаться, и ручки вспотеют. А этого никак нельзя в воздухе. Я ведь ещё ремни теперь работаю, и корд-де-волан, и рамку. Воздушница-многостаночница.
- Ты что, поставила себе целью освоить все жанры? - небрежно замечаю я, понимая, что цирковую терминологию мне ещё учить и учить.
- Не все, конечно. В цирке ведь как: попробовать нужно всё. А потом понять, что ты можешь легко, что в принципе способна освоить, а что тебе не дано. У меня вон с клоунадой туговато. Тут надо и актёрские способности иметь, и меру знать, особенно девушке. А Алёна вот умеет быть смешной - и совсем не пошлой, и не жалкой. Но при этом она не может жонглировать. Вот не может – и всё тут!
- У вас прям соревнование. Зато Алёне легко даётся джигитовка.
- Так и я работаю уже этот жанр.
- Лошадей?
- Вот Вы, да-да, Вы, женщина в розовой кофточке, на интервью со звездой нужно приходить подготовленной! – она делает строгое лицо, но тут же фыркает от смеха. – Давным-давно, когда я только начинала работать в цирке, папа поставил номер «Жонглёры на лошадях», он был очень успешным. Мне было трудно, если честно, к тому же до этого в нашей стране женщины этот жанр никогда не работали. Но я старалась, и у меня получилось! Так что с лошадками я давно. Они добрые.
- Попугаи тоже добрые?
- Вообще животных, как и людей, очень мало злых. Надо просто идти к ним с открытым сердцем и стараться понять. Если они будут видеть, что ты их любишь, они захотят выполнить твою просьбу. Пусть не сразу, но обязательно сделают!
- Наверное, трудно всё время держать свое сердце открытым?
- Да брось ты. Мы же с тобой блондинки. Правда, обе крашеные, но мужчинам это не важно! Они к нам и относятся как к блондинкам. Не знаю, как тебе живётся с твоим цветом волос, а мне на первое апреля коллеги каждый раз какой-нибудь розыгрыш устраивают. Я не обижаюсь. И каждый раз на радость им ведусь.
- Они думают, что ты глупая, а ты не глупая, ты добрая.
Она надувает губки. Потом пожимает плечами.
- Не вижу смысла быть злой.
6.
- Не понимаю, как ты всё это успеваешь.
- Что именно?
- Вот всё, о чём ты мне рассказала.
- А ты успеваешь сделать что-то своё. Успеваешь? Тут ведь главное – правильно расставить приоритеты и сконцентрироваться на том, что для тебя важно. И тогда всё получится.
- А жить когда?
Она удивляется.
- Так ведь это и есть жизнь! Я тут разговаривала с одной школьницей, она говорит: мне повезло больше, у меня вся жизнь впереди! А я ей отвечаю: детка, зато я уже знаю, что не напрасно прожила годы, которые нас с тобой разделяют. А как ты их проживёшь – пока ещё неясно.
- Здорово, теперь я тоже так буду всем говорить!
- Так я ей мысленно отвечаю, зачем обижать человека? Или вот ещё одна наша артистка мне тут выдала: ты десять лет потратила на мужчину, а потом он нашёл другую женщину, десять лет ты жила зря! Как же это зря, когда я жила с любимым? И потом, он ведь тоже десять лет на меня потратил. Всякое бывало, конечно, но по большому счёту мы были счастливы эти годы, зачем о них жалеть?
- И что такое, по-твоему, счастье?
Она молчит. Потом говорит серьёзно и тихо:
- Счастье – это когда не надо притворяться, что тебе хорошо.
Ком застревает у меня в горле.
- Ты что? – она широко улыбается. – Жизнь продолжается. И счастье возвращается к нам, когда в нашем доме для него снова появляется место.
Я недоверчиво смотрю на неё. И вижу её сияющие глаза. Она берёт меня за руку и заключает:
- И тогда снова не надо притворяться.
***
Добавить комментарий