Откуда есть пошла Русская земля
Повесть временных лет
Неделю назад по каналу КУЛЬТУРА вновь показали фильм Андрея Тарковского «Зеркало». Я его смотрела не единожды, в этот раз решила еще раз пересмотреть самое начало. Смотрела и думала: фильм начинается как рассказ о матери, о ее судьбе, о ее любви и верности отцу и об его уходе из семьи, а затем постепенно сопрягается с историей России, с которой автор соотносит судьбу родителей и свою... А потом мысль неожиданно перекинулась на судьбу моей семьи и моих родителей.
Дело в том, что вчера у меня был день рожденья и я целый день вспоминала детство и родителей. В голову пришло: вот я уйду, уйдет сестра – и не останется на земле людей, которые будут так, как мы, знать наших маму и папу. А были они удивительные, единственные.
Мы с сестрой жили в родительском доме долго; я, в отличие от Веры, даже выйдя замуж, осталась с родителями, четыре поколения нашей семьи - мой дедушка, мамин отец, мои мама и папа, мы с мужем и двое наших детей - жили в одной квартире – сначала трехкомнатной, потом – по обмену – четырехкомнатной.
Вполне возможно, что родителям мы надоели и они в душе хотели от нас освободиться, - но разговора об этом никогда не было, квартирный вопрос стоял тогда остро, да и жили мы в общем дружно, стараясь приноровиться к привычкам каждого.
Но начну все же с детства.
О начале родОв – ни маминого, ни папиного – мне неизвестно. Папа на склоне лет начал составлять семейное древо Чайковских, в основании которого якобы был некий цадик. Охотно верю, но не имею подтверждений.
Папин отец, мой дедушка, Абрам Лазаревич Чайковский, родом был с Украины. Там же, в тогдашней столице Украины, Харькове, 1 февраля 1923 года родился наш папа, Изя, как назвали его первоначально. Но ребенок серьезно заболел – и, по еврейскому обычаю, чтобы отогнать «злого духа», ему дали новое имя Семен. В семье папу все звали Сеней, но по документам был он Исааком, так что мы с сестрой, к удивлению тех, кто бывал в нашем доме, писались в паспорте «Исааковны».
Папа рос красавцем и умником. Да и было в кого: родители его, Абрам Лазаревич и Софья Исааковна, были людьми образованными, что в еврейской среде тогда было редкостью. Знаю, что Абрам Лазаревич в советское время служил товароведом, а бабушка, Софья Исааковна Каплан, была известным на всю Салтовку зубным врачом. Единственная из четырех сестер она получила высшее образование, для чего, как рассказывал папа, уехала из своего местечка в Польшу, где женщинам, к тому же еврейкам, дозволялось учиться «на стоматолога».
Еще папа рассказывал, что его отец до революции владел музыкальной лавкой, самоучкой освоил многие музыкальные инструменты, играл на скрипке, мандолине и духовых. Папа унаследовал от него прекрасный слух - недаром носил фамилию Чайковский. Легко запоминал мелодии, и был в годы моего детства семейным музыкальным арбитром, определяя, «стоящая» или «дешевка» та песня, что прозвучала с телеэкрана.
Мамины родители были попроще, высшего образования не имели. Дедушка, Моисей Абрамович, родом был из-под Полтавы. До революции и даже еще в 1920-х, в годы НЭПА, занимался коммерцией, колесил с семьей по стране. Жена его, полная, белолицая Мария Абрамовна Элинсон, всю жизнь была на хозяйстве, воспитывала дочек.
Наша мама, Сарра Столяр, родилась в Харькове, так же, как и папа. Удивительно, они родились с разницей в один месяц (мама 29 декабря 1922 года), в одном городе, в еврейских семьях, но родители их друг друга не знали. Впоследствии их судьбы пересекутся еще раз. В войну мамина семья окажется во Фрунзе (Бешкеке), сюда же по делам службы приедет папа, и мама даже заметит на каком-то вечере красивого и стройного черноволосого военного. Но вспомнит об этом только тогда, когда произойдет их знакомство в послевоенном Калинине.
В школе мама прекрасно читала стихи, играла в театре и собиралась стать диктором, как известный еще до войны Юрий Левитан.
Но война планы изменила. В эвакуации во Фрунзе мама, с отличием закончившая в июне 1941 среднюю школу, без экзаменов поступила в эвакуированный туда Первый Медицинский институт. Училась с упоением, полюбила науку микробиологию и после войны с запиской от самого Льва Зильбера поехала в Москву к Ермольевой – поступать в аспирантуру.
С папой они встретились после войны в Калинине, ныне обретшем свое древнее имя Тверь, куда мама приехала «на побывку» из Москвы. Приехала к родителям. И застала в их маленькой квартире квартиранта – военного. Не знаю, каким образом произошло знакомство. В моем представлении – стремительно. Они должны были взглянуть друг на друга и сразу понять: он-она.
Были они разные. Сближал возраст – из одного предвоенного поколения. Но папа был, а с годами это усилилось, человеком немногословным, не очень идущим на сближение, мама же всегда отличалась веселостью, большим дружелюбием и открытостью, с годами к ней пришла мудрость. Именно мама была заводилой всех начинаний в нашей семье, к ней в голову приходили порой совершенно неожиданные мысли. Так однажды, поехав в командировку в Ригу, она привезла нам оттуда два сногсшибательных пальто. Девчонкам-подросткам, модные, клетчатые... помню до сих пор. И как она их довезла! Или однажды зимой с нашей няней тетей Машей, в тайне от папы, на саночках по снегу тащила коробку с телевизором КВН в нашу скудную девятиметровку, где мы с сестрой облюбовали себе местечко под столом. Папа считал, что телевизор нам не нужен, мама решила по-другому. И жизнь закрутилась, зафонтанировала, стала несравнимо веселее.
У мамы было много друзей и подруг – и все они постепенно становились друзьями дома, принимались папой и нами, делались своими. Мамина аспирантская компания с наших ранних лет собиралась у нас на «дни рожденья девочек". Так продолжалось многие годы, аспиранты переженились, приходили со своими половинами, старели, болели и даже уходили из жизни... Но собирались на наши с сестрой дни рожденья, 9 декабря. Были они уже не аспирантами, а докторами наук, имели профессорские звания, приезжали к нам со своими чадами...
Но веселье никуда не девалось, было шумно, радостно, рассказывались анекдоты и пелись песни. На этих сборищах мы с сестрой каждый год исполняли новую свежесочиненную песню о дне рожденья, неизменно в ритме вальса...
Когда Сеня и Сарра решили пожениться, оказалось, что Софье Исааковне, своенравной папиной маме, невестка не по нраву. К тому времени папины родители тоже переехали в Калинин и могли общаться с будущими родственниками. Софье Исааковне не нравилось, что мама из простой семьи, к тому же, она не такая красавица, чтобы быть достойной ее Сени. Мама была тоненькой, с удивительно красивой фигурой, у нее были тонкие черты лица, очень белая, доставшаяся от Марии Абрамовны кожа, румянец и длинные волосы, которые она закалывала на затылке. Мама, судя по фотографиям, была очень хорошенькой, но разве могла она, в представлении Софьи Исааковны, тягаться с ее сыном! Папа только посмеивался.
Всю жизнь он проработал юрисконсультом в военной строительной организации. Поскольку военным не был, получал очень скромную зарплату, а мама стала доктором наук, заведующей лабораторией, получала те самые вожделенные 500 рублей, которые платили высшей категории научных работников. И что? разлада в семейную жизнь это не вносило, папа переплел две мамины диссертации на манер книг, поставил в шкаф под стекло – на обозрение. Очень гордился мамиными успехами и не было у него к ним никакой «мужской ревности».
Начинали свою жизнь молодые в деревянной развалюхе на Рязанском шоссе, в местечке под названием Карачаровский переезд. В то время это был город Перово, ставший впоследствии одним из московских районов.
Мамин отец, дедушка Миша, купил молодым девятиметровую комнату на первом этаже в двухэтажной неказистой деревянной постройке. Дедушка Миша при советской власти стал продавцом газированной воды. Его будочка стояла в магазине, работал он «от себя», за несколько копеек наливал ребятишкам из краника сладкий малиновый или вишневый сироп, а потом лил в стакан газированную воду. Маленькими, приехав на лето в Калинин, мы с сестрой обожали дедушкину газировку, а он строго следил, чтобы стакан был чисто помыт. На газировке, таская огромные баллоны, дедушка заработал себе грыжу, однако скопил денег для покупки жилья для дочери и зятя. Надо сказать, что мама впоследствии каждый месяц посылала родителям деньги, нам денег могло не хватать, но родители получали их железно.
В первую же неделю жизни в неотапливаемой хибаре родителей обворовали, унесли несколько маминых платьев и папиных рубашек с галстуками - собственно, все их наличное имущество. «Однажды я увидела, как соседка достает из сундука папин галстук, - смеялась мама, - и поняла, кто совершил кражу». Сегодня мне трудно представить эти дикие условия: комнатушка без печки, без умывальника и туалета. Все удобства во дворе. Там же колонка с водой. В общем коридоре керосинка.
Как это выдержать? Как это выдержать женщине? Мама удивляла своей стойкостью в разных тяжелых обстоятельствах, она не падала духом и «не нагружала других». Думала, что смертельно больна, и никому ничего не сказала перед решающим анализом. Когда бабушка Маня слегла, взяла обоих стариков из Калинина к нам в двухкомнатную квартиру на улице Лазо. Мы с сестрой, уже студентки, переселились в комнату родителей, стали спать на раскладушках, бабушке с дедушкой мама выделила отдельную комнату.
Мы с сестрой родились не в Перове, а в Москве, потому что произошло сие событие в известном роддоме Грауэрмана на Арбате. Папа в это время в студеном телефоне-автомате, где рядом с ним для поддержки был его младший брат Леня, названивал в роддом: «Чайковская Сарра, да у вас. Что? Двойню?». Леня потом рассказывал, что с папой чуть не случился удар. Двойни они с мамой не ждали. Нужно было срочно покупать двойной комплект пеленок, двойную коляску... Зимой, в отсутствии мамы...
Первое время мыкались с нами по друзьям и знакомым, не решаясь привезти в холодную комнатенку без водопровода и канализации. Потом пришла помощь в лице ставшей нам родной тети Маши, Марфы Ионовны Вишняковой, мордовской женщины из деревни Зубова Поляна, сбежавшей из гиблого колхоза в город. Маша была молодой, чуть старше родителей, говорила по-русски плохо, истово верила в Бога. Она была в няньках у другой семьи, но те обходились с ней неважно, да и посочувствовала она моим родителям, видя, как тяжело им с двумя малютками.
Чудесная наша тетя Маша, честная, любящая, преданная нашей семье. Не постигаю, как нашлось ей местечко в нашей девятиметровке с одним окном, но ведь нашлось! А потом, когда возле деревянной хибары вырос кирпичный семиэтажный «красавец» образца конца пятидесятых и жильцы «деревяшки» в полном составе туда переехали, благодаря папиным бесчисленным письмам в инстанции, Маша стала спать в прихожей, под вешалкой. На четверых нам дали однокомнатную двадцатиметровку с соседями. Но у нас была ванная, был туалет, была кухня! И соседи вселились не сразу, так что счастливые родители каждое воскресенье устраивали для нас и для себя праздник.
Это были дни Открытий.
День открытия Ванной. День открытия Туалета. День открытия Кухни. Мы с сестрой перерезали ленточку, мы пели туш, все четверо веселились от души. Тети Маши на этих праздниках не помню. По воскресеньям она отдыхала, ходила в «церкву» и в гости к своим дальним родственникам из той же Зубовой Поляны. Впоследствии, с папиной помощью, тетя Маша восстановила документы и получила свою собственную жилплощадь – комнатку в бараке, из которой переехала в новостройку в Люблине.
Нас с Верой она любила как своих – никогда у нее не бывших – детей, но и к маме с папой относилась очень по-родственному. О маме она нам говорила так: «Сарра деньги никогда не высчитывала, чеки не требовала, мне доверяла». И про папу с горячим одобрением: «Он через Мишкину лужу переступил и дальше пошел! Склоку не затевал». У вселившихся в квартиру соседей, слесаря Миши и работницы овощебазы Маши Бобровых, частенько бывали скандалы на почве пьянства, Маша оставляла пьяного мужа за дверью, где он и засыпал в собственной луже.
До отдельной квартиры оставалось еще много лет. Но здесь, в Перове, начиналась наша жизнь в более или менее человеческих условиях. Здесь впервые начали собираться мамины друзья, бывшие аспиранты, отсюда мы пошли в школу, и здесь же начались наши кружки.
Добраться из Перова до Дома пионеров в переулке Стопани, а потом и до Ленинских гор в нововыстроенный Дворец пионеров было не так легко. Метро тогда не было. Ехали полтора-два часа в один конец. Как правило, в сопровождении мамы или папы. Поздними вечерами в будни и по утрам в воскресенье. Мы с сестрой были приняты в хор Ансамбля песни и пляски под управлением Локтева. И если бы ни наша мама, этого могло бы не случиться.
Дело в том, что наш дуэт победил на региональном просмотре и впереди был городской конкурс, во главе которого стоял сам Владимир Сергеевич Локтев. Но именно на этот решающий конкурс наша аккомпаниаторша не взяла ноты. Ей до нас не было дела, она руководила хором мальчиков, а мы были ей приданы «в нагрузку». Эта дама, увидев нас с мамой, сообщила, что наших нот у нее нет – и была такова. Мы с сестрой заревели. А мама в темноте зала пробралась к жюри, отыскала Локтева, объяснила ему ситуацию – и он тут же попросил библиотекаря дать маме нужные ноты (песню «Чижик–пыжик и Зойка» композитора Лепина Владимир Сергеевич знал).
Мы благополучно прошли через конкурс, и Локтев пригласил нас к себе в Ансамбль. И все это благодаря маме. Ни разу она не оставляла нас в беде. Теперь, когда у меня самой дети, я стараюсь следовать маминому примеру. Не обращайте внимание на советы «психолога», убеждающего на ТВ в «Правилах жизни», что детей нужно оставлять одних, чтобы они не сели вам на голову. Не оставляйте детей одних – и они будут вам благодарны. Дети всегда беззащитны – и кто же защитит их, если не родители.
Кто-нибудь скажет, что портреты, мною нарисованные, слишком идеальны.
Хочу сказать, что, как в каждой семье, было у нас всякое. Папа, особенно к старости, отличался вспыльчивым и раздражительным нравом. В отрочестве от этого его нрава очень страдала моя сестра. Я была мягче, податливей, сестра же и не думала ему уступать. Эти поединки оставляли в душах тяжелый след. Я думаю, что папе была нанесена тяжелая психологическая травма: в годы войны, практически юнцом, он служил во внутренних войсках, после войны еле унес оттуда ноги. Об этом периоде никогда не рассказывал. Один раз, уже в старости, сказал, что в те годы был у него друг, и этот друг на него донес, якобы он не убрал документы со стола. И по доносу его посадили в карцер. Папина психика была ранена, этим объясняю его раздражительность и вспыльчивость.
Был папа человеком принципов, от членства в партии в Перестройку не отказался, в Америку ехать не желал. Как юрисконсульт он досконально знал законы и правила и не боялся чиновников. Мог составить любую бумагу, помочь юридическим советом. Делал он это бесплатно, поэтому в детстве к нам то и дело приходили соседи – посоветоваться с Семеном Абрамовичем. Нам с сестрой они приносили помадки и тянучки, а иногда и шоколадку, и мы любили эти посещения.
Родители прожили долгую жизнь. Счастливую? Папа ни разу не был за границей, мама выезжала с докладами в Болгарию и Чехословакию, но уже в Англию ее как еврейку не пустили, с ее докладом поехала другая. Их выгоняли с работы в годы борьбы с космополитизмом и делом врачей. Они вдоволь намаялись с жильем, прежде чем по обмену получили приличную четырехкомнатную квартиру в центре.
Они никогда не жили в экологически чистой зоне – всегда рядом с шоссе, заводами, трубами. Мама добиралась до своего института Антибиотиков в Нижних Котлах тремя видами транспорта полтора часа в один конец. Но они были окружены людьми, каждый праздник ждали гостей, было несколько семей и несколько знакомых, прилепившихся к их дому. У мамы было много учеников. Она болела за своих «девочек», сотрудниц ее лаборатории, выбивала для них ставки, помогала с диссертациями, просто участвововала в их жизни.
Умерли мама и папа в один и тот же год. Это был тот самый 2010-й, унесший жизни тысяч москвичей, год торфяных пожаров и дымной мглы. Мама, слава Богу, до этого ужаса не дожила, ушла в феврале, а папа пережил ее на несколько месяцев. Он ушел в августе, и дымная мгла, скорей всего, сыграла здесь свою роль. Но главным, мне кажется, было другое. Папа не мог жить без мамы. И не хотел.
Если меня спрашивают, где похоронены мои родители, я отвечаю: «На Николо-Архангельском кладбише». А сама думаю: неправда, они не там. Они рядом со мною. Всегда.
Фильм "Зеркало"
***
