In chiesa*
У Дона Агостино появился помощник. Валерия его еще не видела, но Кьяра говорила, что "molto bravo"- молодой и красивый. Было странно, что молодые и красивые идут в католические священники, обрекая себя на целибат - обет безбрачия, тем любопытнее было на него взглянуть. Увидела его Валерия в церкви, на мессе. Высокий, очень крупный, с выразительными итальянскими глазами и пышными черными волосами, он обладал к тому же приятным голосом и четкими выверенными интонациями. Валерия подумала, что женщины, составляющие большую часть паствы, будут покорены. Она поискала глазами Дона Агостино, но его на мессе не было - наверное, уехал по делам. Бедному Дону Агостино уже давно был нужен заместитель - vice-parroco, он крутился как белка в колесе.
Валерия успела привязаться к пожилому священнику. Из его рассказов она знала, что подростком он был отдан родителями - деревенскими ремесленниками в церковную школу. С того времени судьба его была предрешена: отсутствие своей семьи, жреческое служение церкви. Между тем, Валерия видела, как тянется он к домашнему теплу. Как бы ни был он занят крестинами, похоронами, свадьбами, сколько бы служб в день ни проводил, - находил время зайти на "чаек," приносил Оленке сладости.
Валерия была бесконечно благодарна Дону Агостино: в страшный час, когда умер ее муж и она, с дочерью на руках, осталась одна, в чужой стране, без работы и без денег, он пришел на помощь. Поселил у себя в церкви, в пустующей квартире привратника, под самым чердаком, помог найти работу. Работа не ахти какая - она сидела с больным стариком, - но на этот миллион лир они с Оленкой могли более или менее сносно жить, если учитывать, что священник ничего с них не брал за жилье.
Народ расходился после воскресной мессы. К Валерии подошла Кьяра и громко, как могут только итальянцы, начала расхваливать Дона Леонардо,- так звали молодого священника. Между прочим, она сказала, что тот учился на инженера, но страсть к религии перетянула - и он продолжал образование уже в семинарии. Валерия в прошлой жизни тоже была инженером и внутренне обрадовалась этому совпадению.
"Посмотри, посмотри, - Кьяра радостно кивала в сторону немолодой пары, только что вышедшей из церкви. - Это его родители". Она понизила голос, но он все равно долетал до ушей стоящих поблизости: "Крестьяне из Aрчевии, им и не снилось, что сын станет священником. Смотри, прямо лоснятся от счастья". Смущенные старички прохаживались возле церкви, видимо, поджидая сына. Наконец, он вышел, поменяв облачение на скромный цивильный костюм. Кьяра, когда все трое проходили мимо, окликнула мать Леонардо: "Sei felice, Leonella?" (Ты счастлива, Леонелла?) Та оглянулась, торопливо кивнула и почему-то очень пристально, без улыбки, поглядела на Валерию. Взгляд был явно изучающий, Валерии стало не по себе.
Нового священника поселили в другом крыле церкви. Валерия там никогда не была, но всезнающая Кьяра, забежавшая после мессы к Валерии, рассказала, что комнатка как в монастыре - два стула, кровать, на стене железное распятие, шкафчик для одежды."Маловата будет для такого гиганта,- подытожила Кьяра и почему-то шепотом, хотя они были одни, добавила. - Я ему свое зеркало принесу. У меня лишнее, а ему нужно - вон волосы какие, как у Самсона." Валерии хотелось сказать: "В отсутствии Далилы". Но она промолчала. Кьяре она старалась не говорить лишнего. Кьяра была приходящей домашней работницей у Дона Агостино и волей-неволей являлась передатчиком всевозможных слухов и сплетен. К Валерии она относилась по-доброму, очень любила Оленку, та даже стала звать ее "nonna" (бабушка).
Порой Валерию тяготило ее общество, как ни убеждала она себя, что лучше Кьяра, чем тишина в четырех стенах. Но гораздо чаще Валерия нуждалась в Кьяре, в ее болтовне, в простых и грубoватых манерах. Когда молодой женщине становилось особенно тяжело, хоть волком вой, они с Оленкой шли к "бабе Кьяре," в маленькую вдовью квартирку неподалеку от церкви, и там за кофе, за разговором отогревались и веселели.
С уходом Кьяры стало как-то особенно пусто. Сквозь занавеску кухонного окна било солнце, наступал послеобеденный час - итальянское помериджо, когда душа млеет и томится. Валерия не любила помериджо, с некоторых пор особенно тягостны стали воскресные вечера - незаполненное время грозило воспоминаниями. Она посмотрела на часы. До семи - времени когда привезут Оленку, гостившую в семье одноклассницы, - еще далеко. Накинула на плечи легкую синюю куртку и вышла на улицу. Несмотря на солнце, в воздухе еще держалась прохлада. Валерия подумала, что такой ветреный мартовский денек вполне мог быть и в России, разница только в солнце - здесь оно нестерпимо яркое,- да в снеге, которого здесь и зимой-то не бывает. Секунду поколебавшись, она пошла по дороге к Дуомо. Это была ее любимая прогулка.
Необыкновенным был город, в который ее забросила судьба. Морской торговый порт в бухте, открытой в незапамятные времена еще греками, он располагался на бесчисленных холмах - так что не было в нем ни одной улицы без заметного уклона. Валерию поражало, что к морю она могла выйти, идя по вьяле (проспекту) как в одном, так и в другом, противоположном направлении. Говорили и хотелось верить, что это единственный на земле город, где солнце встает и садится прямо в море. Над морем, на крутой горе, высился главный храм округи - Дуомо. Огромный, неуклюже вытянувшийся, он был выстроен из остатков древнего храма Афродиты тысячу лет тому назад.
Христианство в этот город принес еврей из Иерусалима, по имени Чирияко, ставший первым христианским священником (весковым), а затем - замученный язычниками - первым в этих местах святым. Храм носил его имя.
Валерия шла все вверх и вверх по узким, покрытым брусчаткой улочкам старого города по направлению к Дуомо. Там, где дорога ветвилась, она привычно выбрала нижнюю дорожку и пошла вдоль балюстрады, над которой нависали кроны высоких пиний, растущих по всему склону холма, упирающегося в море. Лента дороги шла отсюда вверх, к асфальтированной площадке на самой оконечности холма, где стоял Дуомо. Но туда ей не хотелось. Здесь у балюстрады открывался широкий вид на море, на шумный, гудящий кранами порт, на сказочно прекрасный город, раскинувшийся на холмах.
От пиний шел одуряющий хвойный запах. Валерия прислонила лицо к мягкой хвое, на уровне ее глаз висела маленькая зеленая шишка. Сорвать на счастье? А вдруг дереву будет больно, как бывает, когда отрывают что-то родное? Валерия отдернула руку. Взгляд ее упал на дорожку: прямо у ее ног лежала точно такая маленькая зеленая шишка. Затаив дыхание, Валерия ее подняла. Было ощущение, что свершилось что-то сокровенное. Домой она шла медленно, почти не глядя по сторонам, сжимая в кулаке зеленую шишку.
На развилке, ведущей к Дуомо, ее кто-то окликнул. Она подняла глаза: перед ней стоял новый священник. Они не были знакомы, и она не знала, что сказать. Начал он: "Мне про вас говорили - вы русская. Я знаю, у вас случилось горе, - взгляд был добрый, сочувствующий. - Бог вам поможет." Он замолчал и вдруг добавил: "Два дня назад у меня умер дядя, ближе у меня не было человека," - ей показалось, что он вот-вот заплачет. Какое у него хорошее, совсем юное лицо. И вовсе он не дамский угодник, каким показался ей на мессе. Безотчетным движением она протянула ему шишку. "Возьмите это на счастье. У вас сегодня началась новая жизнь. Она, эта дочь пинии, принесет вам удачу." Священник медленно взял шишку из ее рук. Валерия кивнула и пошла вперед по дорожке. Шагов за собой она не слышала.
Приближалась Пасха. В Пальмовое воскресенье Оленка вместе с подружками продавала возле церкви окрашенные золотом веточки оливы. В воздухе уже жила и торжествовала весна - примавера. Какая-то необыкновенная свежесть, разлитая в природе, понуждала людей бодрствовать, строить планы, радоваться своему существованию. Адольфо, старичок, за которым присматривала Валерия, впервые за много дней решил подняться с постели и, опираясь на ее руку, прибрел к церкви. Он сумел высидеть часть мессы, которую сегодня вел Дон Агостино. Проводив Адольфо, Валерия вернулась в церковь. Дон Агостино завершал проповедь. Он то и дело обращался с вопросами к детям, которых обучал катехизису, - они занимали первые две скамьи в церкви.
До Валерии доносился звонкий голос Оленки, смело отвечающей на все вопросы. Валерия подумала, что теперь, с появлением Дона Леонардо, простые и незамысловатые проповеди старого проповедника многим покажутся слишком пресными. Дон Леонардо привносил в проповедь элемент актерства. Он выбирал случаи из жизни, почерпнутые из газет, и давал им моральную оценку, покоряя аудиторию продуманными интонациями, выверенными паузами, умелым затуханием красивого голоса. "Наверное, их так учили",- думала Валерия, с грустью вспоминая такое юное и беззащитное лицо молодого священника там, возле Дуомо.
Теперешний Дон Леонардо отрастил бороду, что прибавило ему солидности и некоторой живописности. Его громкий выразительный голос проникал во все уголки церкви, разговаривал ли он с Доном Агостино, поднимался ли по лестнице, напевая или весело насвистывая. В заброшенной кладовке на первом этаже он расставил клетки с птицами, рассадил на подоконнике неслыханной красоты и хладостойкости цветы, ухаживал за тем и другим все свободное время. Валерии казалось, что во всем этом есть что-то искусственное, фальшивое. Ей гораздо больше импонировал тихий и мудрый в своей простоте Дон Агостино. Но и Дон Агостино изменился в последнее время. Перестал приходить на "чаек." В нем появилась странная раздражительность. Иногда - она замечала,- общаясь с собеседником, он вдруг замолкал на полуслове и уходил к себе. Что-то зрело между двумя прелатами, она ощущала какие-то подземные толчки.
Ее поражало, что Кьяра, как будто ничего не замечала и не чувствовала - продолжала восхищаться обоими священниками, приговаривая в разговорах с Валерией: "Tutti e due sono bravi". (Оба молодцы). Неделю назад Валерия позвала их обоих на свой день рожденья. Приготовила воскресный обед, испекла любимый Оленкой ореховый пирог, купила красного вина Rosso Conero. Пришли они ровно в час - шумный, экзальтированный Дон Леонардо и молчаливый Дон Агостино. Дон Агостино протянул Валерии книгу о Франциске Ассизском, Дон Леонардо - красочный альбом о комнатных растениях. Когда они ушли, Валерия нашла вложенную в альбом карточку, на которой были каллиграфически выведены число и подпись "смиренный леонардо".
Разговор в тот раз зашел в тупик.
Дон Леонардо, услышав, что она читала теологические работы Честертона, воодушевился, начал задавать вопросы, между тем как Дон Агостино молча и хмуро ел. Ей тогда стало ужасно неловко и стыдно перед Доном Агостино, у которого, как она знала, было теолого-философское образование и который однако не проронил ни слова, явно не желая участвовать в их диспуте. Может он обиделся на нее? В чем она провинилась перед ним? Этот вопрос терзал Валерию все последующие дни.
После обедни дети снова вынесли корзины с веточками оливы и продолжили праздничную торговлю перед церковью. На шесте рядом с ними висел плакат, оповещающий, что весь доход идет в пользу бедных. Валерия с Кьярой стояли неподалеку, Кьяра, как всегда громко, делилась своими впечатлениями. "Дон Агостино болеет - у него поднялось давление, поэтому проповедь сегодня такая короткая. А какая молодчина твоя рагаца! Весь катехизис наизусть знает!" Из церкви вышли нарядно одетые родители Дона Леонардо, по праздникам они приезжали в гости к сыну. Кьяра помахала им рукой, и Валерии снова показалось, что Леонелла, мать Леонардо, взглянула на нее как-то особенно пристально.
Дон Агостино болел. К нему приходил врач, сказал, что нужен покой. Болезнь была особенно некстати в эти предпасхальные дни, когда священники ходят по домам, благословляя свою паству. Валерии очень хотелось навестить Дона Агостино, но было неловко. В конце концов она собрала корзинку "гостинцев", написала записку и попросила Оленку отнести все это священнику. Оленка долго не возвращалась, а когда пришла, вся лучилась. Дон Агостино расспрашивал ее о школе, об учителях и подружках, угостил вкусным ореховым струделем и велел поблагодарить маму за гостинцы. Но это еще не все, Оленка хитренько сощурилась и протянула Валерии открытку. На ней была известная в городе мадонна Кривелли, чье изображение висело в Дуомо, нежная, с опущенными долу очами. Как ни искала Валерия, никаких надписей на открытке не было.
За два дня до Пасхи к ним с Оленкой пожаловал Дон Леонардо. В руках у него была большая синтетическая сумка, из которой выглядывали кочаны капусты, листья салата и другой зелени. Сумку он оставил на пороге, прошел в квартиру и очень торжественно благословил скудное, почти без мебели, жилище Валерии, состоящее из двух маленьких спален и кухни. Оленка следовала за ним по пятам - она только что закончила делать уроки.
Помериджо переходило в вечер, наступали сумерки. Валерия зажгла свет на кухне, предложила Дону Леонардо выпить чаю. Он не отказался. Валерия разогрела остатки обеда, и Дон Леонардо с аппетитом съел рыбу с картошкой. Валерия подумала, что, наверное, ему не хватает той еды, что готовит Кьяра. При его могучем телосложении и молодости вряд ли он наедался за обедом у Дона Агостино. Дон Леонардо как раз рассказывал, что ходит иногда в столовую для бедных, ест бесплатную похлебку. "Там вполне прилично кормят,"- говорил он с улыбкой, и Валерии в этой улыбке снова мерещилось что-то неестественное, фальшивое. "Приходите лучше к нам, у нас с дочкой всегда есть обед,-" проговорила она, и что-то дрогнуло у нее внутри.
Со смертью мужа она не перестала готовить, но потеряла интерес к приготовлению пищи, Оленка ела плохо и мало. Совсем другое дело, когда готовишь для взрослого мужчины. Дон Леонардо никак не отозвался на ее реплику, только еще более повеселел. Со смехом стал рассказывать, что каждый день под дверью находит огромную сумку с зеленью - видимо, какая-то прихожанка предполагает в нем наклонность к вегетарианству. "Регулярно сдаю эту зелень Кьяре, а сегодня решил поделиться с вами". Поднялся из-за стола и втащил сумку с зеленью на кухню. Чай пили вдвоем - Оленка ушла смотреть телевизор. Глядя с какой жадностью он ест варенье, Валерия думала, что, несмотря на свой священнический сан и густую бороду, в сущности он еще ребенок, ребенок, оторванный от материнского тепла и ласки. Может быть, в пристальном взгляде его матери таилась просьба к ней, Валерии, поделиться с ее сыном домашним теплом?
На Пасху Дон Агостино встал с постели и, еще слабый и бледный, вел службу. Читался текст Евангелия от Матфея, роль Спасителя взял на себя старый священник, Иудой был один из молодых прихожан. Люди, заполнившие церковь, замерев, словно в первый раз, слушали знакомую историю. Шла сцена "суда Пилата," и Валерия порадовалась, что за Христа читает старый священник, так просто и естественно произносил он слова. Дону Леонардо достались слова осуждения иудеев: "Кровь его на нас и на детях наших". Он их произнес так, что Валерии показалось, что церковь содрогнулась. Или это у нее самой закружилась голова? Пришлосъ схватиться за спинку соседней лавки. Была мысль: еще мгновение - и она потеряет сознание. Но обошлось.
Об ее еврействе знал только Дон Агостино. Знал и хранил молчание - скажи он хоть одному человеку, в ту же минуту узнали бы все. Валерия, как большинство русских евреев, не знала ни еврейского языка, ни религии, но еврейство сидело в ней крепко, и она не собиралась его предавать. В смутной детской памяти сидели дедушкины рассказы со всегда завершающей их фразой: "Израиль спасется!" Разве можно предать такие корни, корни ведущие к спасению? Да, они жили в католической церкви, Оленка изучала вместе с итальянскими сверстниками катехизис, ну и что из этого? Валерия была уверена, что и Оленка ни за что на свете не предаст своей еврейской крови, приносящей, увы, жизненные невзгоды, но и несказанную радость избранничества.
После праздничной пасхальной мессы народ долго не расходился. Кьяра вышла из церкви вся заплаканная. В ней боролись два чувства: умиление перед подвигом Христа и ярость к тем, кто его казнил. Первое чувство сидело глубоко в душе, второе - рвалось наружу."Я бы своими руками придушила этих евреев,"- как всегда громко делилась она с Валерией. "Еще говорят, что умные, где же их ум был - распяли Спасителя, а разбойника пощадили? Они и сейчас такие же - вон говорят, пьют, как вампиры, христианскую кровь…" Валерия в испуге смотрела на Оленку. Та стала пунцово-красной и с искаженным лицом подскочила к Кьяре: "Баба Кьяра, что ты такое говоришь? Это все глупости. Мы с мамой еврейки - разве мы пьем чью-нибудь кровь?" Наступила тишина. Валерия взяла Оленку за руку, и под взглядами расступающейся толпы они проследовали к двери своего жилища.
Вечером Валерии позвонил Дон Агостино, попросил спуститься к нему. Она посмотрела на Оленку, которая с независимым видом рисовала что-то на кухонном столе, вздохнула и открыла дверь. Дон Агостино полулежал в кресле, укутанный пледом, окна в его просторной гостиной были распахнуты - в них врывались снопы света и морской, напоенной свежестью воздух. Он говорил глухо, не поднимая глаз. Оказывается, весков уже давно предупредил Дона Агостино, что присутствие в церкви молодой безмужней женщины нежелательно. Он, Агостино, все оттягивал этот разговор, но, по-видимому, переезд Валерии неизбежен. Он поговорит со своими знакомыми, чтобы условия найма не были слишлом тяжелы и у Валерии оставалась какая-то толика денег на жизнь. Валерия молчала. Больше всего ей хотелось поскорее выскочить из комнаты и, запершись в своей спаленке, вволю поплакать.
Прощаясь с Валерией, Дон Агостино встал с кресла и проводил ее к выходу. Стоя у двери, Валерия бросилась к священнику: "Спасибо вам, спасибо за все",- она не могла говорить, голос срывался. Лицо Дона Агостино было близко-близко, в глазах его стояли слезы:"Я полюбил вас, тебя и твою дочку. Вы - как моя семья. Ты ведь тоже немножко любишь меня, правда?" Он смотрел вопрошающе, хотел еще что-то сказать, но не сказал. Валерия вышла.
Через неделю они с Оленкой переезжали. Квартира нашлась аж в другом городе, так что они, если не навсегда, то надолго прощались с церковью и ее обитателями. Дон Агостино снова заболел и глядел на них, махая рукой из окна. Кьяра хлопотливо помогала перетаскивать корзинки и тюки, а Дон Леонардо подарил Валерии на прощанье огромный букет роз неслыханной красоты.
2000 год
-----------
* В Церкви (итал.)
Добавить комментарий