Редакция ЧАЙКИ начинает публикацию цикла статей, посвященных литературе эмиграции. Важное место в изучении этой литературы занимает Дом русского зарубежья им. А. Солженицына в Москве. Предлагаем вниманию читателей интервью постоянного автора нашего журнала писателя и литературоведа Евсея Цейтлина с заведующим отделом Дома русского зарубежья, заместителем директора ИМЛИ АН России, специалистом по литературе эмиграции Олегом Коростелевым.
Оставим за скобками комплименты, точнее – произнесем их сразу. Каждый, кто пишет о работах Олега Анатольевича Коростелева, непременно говорит об их уникальности. Не жалея высоких слов, но совершенно справедливо суммировал эти оценки большой знаток Русского зарубежья Иван Толстой, посвятивший Коростелеву передачу на радио «Свобода»: «Олег Коростелев – живой классик, один из сильнейших специалистов по первой и второй волне русской эмиграции. И если бы он сделал только половину, он и без того заслужил бы себе место в пантеоне великолепных». Так что давайте теперь поговорим о буднях исследователя, о его лаборатории, о проблемах изучения литературы Русского зарубежья – «государства без территории», как однажды выразился сам Олег Коростелев.
ЕЦ: Наверняка читателю будет интересен ваш путь в литературоведение. Тем более, что он необычен. Ведь ваша первая профессия – биолог. Конечно, потом вы окончили Высшие литературные курсы (семинар критики), аспирантуру Литинститута. Но вы не получили традиционного филологического образования. Может, и к лучшему. По крайней мере, вы не встретились с теми штампами и схемами, которыми были напичканы программы филфаков. А в эмигрантике вы начали с многостороннего исследования творчества Георгия Адамовича. С диссертации о его поэзии. С издания его собрания сочинений. Признаюсь: я часто открываю прекрасно составленный и откомментированный вами сборник Адамовича в малой серии «Библиотеки поэта». Но почему именно Адамович стал первым среди героев ваших эмигрантских штудий?
ОК: В эмигрантской литературе одним из самых важных и привлекающих читателя жанров была критика. И – именно она до сих пор хуже всего изучена. Георгий Адамович, Владислав Ходасевич, Владимир Вейдле, Петр Бицилли, Дмитрий Святополк-Мирский – все это замечательные критики, которые были бы гордостью любой литературы. Блестящие стилисты, тонкие, умные, невероятно начитанные. И, конечно, со своим видением, своим миропониманием. Однако Георгий Адамович выделялся даже в этом ряду: он – один из крупнейших критиков ХХ века, придирчивый Бунин назвал его «первым критиком в эмиграции» и был недалек от истины. Ну а поскольку в советской России критика довольно быстро превратилась в идеологический инструмент и стала интересной только для социолога, свое значение сегодня сохранила критика эмигрантская.
Упоминания об Адамовиче в советской печати можно пересчитать по пальцам, да и те – скорее анекдотичны. Мне это казалось несправедливым. Статьи Адамовича – большая литература, его, помимо всего прочего, до сих пор интересно читать. Даже тогда, когда он бывал не прав. До конца 1980-х годов Адамович в России был практически неизвестен. Все ограничивалось только слухами да редким случайным знакомством с отдельными из его многочисленных статей. Первые переиздания появились лишь в середине 1990-х. Нельзя сказать, что сейчас он издан полностью или хотя бы наполовину. Но общее представление в результате сложилось, и редкая работа о литературе эмиграции обходится без упоминаний о нем и цитат из его статей. Опубликованная недавно библиография публикаций об Адамовиче занимает более сотни страниц, и большая часть приходится как раз на работы двух последних десятилетий (см.: Георгий Адамович: Библиографический указатель работ о жизни и творчестве (1916–2010) / Сост. и пред. О.А. Коростелев // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. М., 2012. С. 479–586).
А ведь Адамович известен не только своим критическим амплуа. Он и своеобразный поэт, создатель и вдохновитель литературной школы, которая вошла в историю под именем «парижской ноты». Кроме того, он был блистательным эссеистом. Кстати, сборник эссе Адамовича «Комментарии» сейчас готовится к выходу в знаменитой серии «Литературные памятники». Редколлегия серии недавно одобрила мою заявку и поставила книгу в план. По канонам «Литпамятников», которые меня всегда радовали, текст самой книги Адамовича займет в новом издании менее трети общего объема, все остальное – дополнения, приложения, рецепция (печатные отзывы критики, свидетельства современников в письмах, дневниках, записных книжках), хроника жизни и творчества, библиография и прочий научный аппарат. После выхода первого издания «Комментариев» Николай Ульянов охарактеризовал их «как одну из самых интересных книг последнего времени, как настоящую золотую кладовую литературных открытий и наблюдений, где рассыпаны блестящие мысли и образцы тонкого вкуса. Прошедший мимо нее рискует остаться провинциалом в вопросах литературы» (Новый журнал. 1967. № 89. С. 78). Что ж, эта характеристика до сих пор остается справедливой.
ЕЦ: В предисловии к своей книге «От Адамовича до Цветаевой» (2013) вы задумались над итогами изучения литературы Русского зарубежья в последние два десятилетия. Эти раздумья были тем более закономерны, что ведь и ваша работа в эмигрантике пришлась на тот же период. Оглядываясь назад, вы зорко примечаете характер и черты времени. И вопросы, многие из которых так и остались без ответа. «Русское зарубежье числилось по разряду возвращаемой литературы. Что делать с этой литературой, куда ее относить, как классифицировать и изучать, никто не знал... Сумятица в головах была невероятная». К примеру, многие исследователи сначала боялись, «что вот-вот по всем темам появятся работы, и на их долю ничего не останется. Тем большее разочарование их постигло, когда выяснялось, что эмигрантов не сто и даже не тысяча, а несколько миллионов...
Вдобавок не все в эмиграции оказались Набоковыми, Шаляпиными и Рахманиновыми, и обнаружение графоманов, авантюристов и неудачников быстро пришло в противоречие с формирующимся тезисом, что в эмиграции решительно все было лучше, чем в метрополии». Но, конечно, важнее и драматичнее были другие разочарования – когда «к уникальному материалу пытались применять традиционные подходы».
Словом, итоги вас не слишком радуют. Однако эта тональность предисловия явно и резко диссонирует со списком ваших работ, помещенным в конце книги. Вы сделали в те годы столько, сколько было под силу целому научному институту.
ОК: Какие задачи мы ставили перед собой в девяностые? Нужно было прежде всего создать источниковую базу. Ввести в оборот хотя бы самое основное из никогда не переиздававшегося; подготовить наиболее насущные архивные публикации; собрать самые необходимые тома текстов. Исследователь – в отличие от журналиста – не может начинать с каких-то обобщений и концептуальных заявлений до того, как хотя бы пунктирно ознакомился с материалом.
Конечно, за два десятилетия кое-что было сделано. Казалось бы, пришла пора обобщений и более сложных проектов. Однако, увы, какой-либо единой программы за все эти годы выработано не было. И, следовательно, мы не так уж далеко ушли. А любители, фанатики, альтруисты, как выяснилось, могут сделать многое, но не все. Есть целый ряд необходимейших проектов, которые не могут быть выполнены силами одиночек: они требуют долгих лет работы и немалых затрат. Хотя по сравнению с расходами на телевидение или футбол – это сущие мелочи. Но гуманитарная сфера у нас никогда не входила и не входит в число приоритетов. Я думаю сейчас о проблемах, что называется, насущных. Если со «Словарем псевдонимов» и «Сводным каталогом периодики Русского зарубежья» дело немного сдвинулось, то пока что не значатся ни у кого – даже в отдаленных планах – другие столь же необходимые ресурсы: «Единая библиографическая база данных исследований и публикаций по Русскому зарубежью», «Сводная библиография русской экстериорики», «Сводная электронная библиотека эмигрантских изданий», «Реестр архивных фондов Русского зарубежья»...
Только что в издательстве «Новое литературное обозрение» вышел сборник материалов конференции «Псевдонимы русского зарубежья» и готовится «Словарь псевдонимов русского зарубежья в Европе (1917–1945)». Хорошая новость? Разумеется. Но материал справочника, как видите, ограничен – и географически, и хронологически. Возьмет ли кто-нибудь на себя задачу расширить рамки и подготовить словарь псевдонимов всей эмиграции, включая Азию, Австралию и обе Америки, а также дореволюционный и послевоенный периоды? Вопрос очевидно риторический. А ведь в идеале такой справочник должен, конечно, включать не только эмигрантских авторов, но и метрополию. Только тогда он сможет претендовать на полноценное продолжение знаменитого словаря псевдонимов Масанова.
ЕЦ: В силу политических причин очень многое в изучении литературы первой и второй волн русской эмиграции было упущено. Пропали архивы, стерлись имена. К счастью, вам и вашим коллегам удалось немало отыскать, реконструировать. Однако извлечены ли уроки? И главное: будут ли завтрашние исследования мотивированы целостной концепцией по изучению литературы изгнания? Как видите, я не хочу уходить от проблем, которые вы только что очертили. К тому же, задавая эти вопросы, помню: именно вы являетесь инициатором многих научных проектов. В частности, в Доме Русского Зарубежья имени Александра Солженицына вы долгие годы заведуете отделом литературы и печатного дела.
ОК: У меня в голове эта концепция сложилась давно, да, я думаю, не только у меня. Но чтобы какая-то концепция начала воплощаться, ей мало промелькнуть или даже оформиться в голове – нужно еще, чтобы она была утверждена и принята к исполнению. Опять выдохну: увы! Ничего подобного нет, никакой централизованной политики в этом важнейшем деле до сих пор не существует и, похоже, не предвидится. Ситуация с гуманитарными проектами в стране, да и в мире оставляет желать лучшего. Потому перспективы неутешительны. Какая-то работа, конечно, продолжится. По-прежнему будут собирать многочисленные конференции, «озвучивать» и в лучшем случае публиковать тысячи докладов, печатать сотни статей, изредка выпускать серьезные книги по локальным темам. Но у меня нет ощущения, что в ближайшее время может появиться подлинная и более или менее полная история эмигрантской литературы, не говоря уже о полноценной истории эмиграции. Эту историю просто некому написать – все заняты другими делами. Может быть, потому что отдельные наблюдения и факты до сих пор никак не сложатся в цельную картину. А скорее – просто никто не готов взять на себя смелость наконец-то сделать обобщения.
ЕЦ: Если вы когда-нибудь напишете документальный роман о своих поисках и находках, там будет множество интересных сюжетов. Не могли бы вы сейчас коротко прочертить некоторые из них?
ОК: Академик А.В. Лавров в свое время удивлялся: журналисты, говоря об архивных публикациях, постоянно употребляют обороты «удалось найти», «в архиве обнаружилось». В то время как в повседневной работе архивистов внезапные «обнаружения» и открытия скорее редкость, чем правило.
Я с ним согласен: «найти» материалы в государственном или университетском архиве совсем не фокус – они по большей части давно разобраны, описи нередко опубликованы, если не в бумажном издании, то в интернете. Куда сложнее подготовить материал к публикации.
Тем не менее, неожиданные находки и открытия все же бывают. Вот один из таких случаев. Часть архива редакции замечательного журнала «Современные записки», издававшегося в Париже с конца 1920 года до весны 1940-го, долгие годы считалась утерянной. В частности, речь шла о переписке редакторов. Оказалось, бумаги редактора В.В. Руднева «отложились» в гигантском фонде Земгора (Земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей). До недавнего времени этот архив, попавший в Великобританию, оставался неразобранным. Ранее публиковались преимущественно документы из архива другого редактора журнала, М.В. Вишняка. В четырехтомном издании архива «Современных записок» мы объединили эти разрозненные части, добавив к ним документы из целого ряда других хранилищ – России, Франции, США, Германии.
Если говорить об архивах крупных журналов, издательств, легко заметить: редко бывает, чтобы весь материал хранился в одном месте. Для большого тематического тома обычно требуется поработать с десятками архивов разных стран и континентов. К примеру, чтобы подготовить том эпистолярия какого-нибудь автора, нужно собрать его письма, отложившиеся в архивах и частных собраниях его многочисленных адресатов.
Иногда, впрочем, и впрямь находишь там, где не ждал. В самом начале своей публикаторской карьеры я просматривал в ГАРФ архив редакции газеты «Последние новости»: она тоже издавалась в предвоенном Париже и была очень популярна среди эмигрантов. И вот в папке с письмами неустановленных лиц я увидел несколько писем, написанных «неустановленным лицом Иваном Алексеевичем» «неустановленному лицу Марку Александровичу». Письма датировались октябрем-ноябрем 1933 г., то есть Иван Алексеевич Бунин писал Марку Александровичу Алданову как раз в дни перед получением им Нобелевской премии. Те четыре письма я тогда же напечатал в «Независимой газете», но полный корпус переписки Бунина с Алдановым до сих пор готовится к публикации.
Добавить комментарий