Кем он был – солдатом или человеком свободных профессий? Прагматиком-американцем или мистиком-евреем? Чувствовал ли себя в конце жизни гражданином мира или так и остался южанином-виргинцем, влюбленным в идеалы армейского братства?
Мозес Изекиль родился незадолго до Французской революции, а умер в год российской Октябрьской. Хотя судьба этого великого и, к сожалению, несправедливо забытого сейчас скульптора с революциями связана мало – она тесно связана с Гражданской войной в США 1861 – 1865 гг. Во всяком случае, так считал он сам.
Появился на свет Мозес Джейкоб Изекиль в столице Виргинии Ричмонде, городе, расположенном на так называемой «линии падения»: множество водопадов низвергается там на каждом ручье и речке, которые сбегают с плато Пидмонт к Атлантике. Ричмонд середины 19 века – это табачный рай, перекресток нескольких железных дорог, самый богатый город американского юга.
Событие это произошло в самом конце октября – а, значит, под знаком Скорпиона. «Следовательно, - писал он потом в своих «Воспоминаниях», - гордость была моей главной чертой; послушание закону – следующей. Я вспоминаю, что в семье меня считали красивым мальчиком, … но моя старая черная няня говаривала: «Красота – снаружи, уродство – внутри». (Здесь и далее перевод автора по изданию: Moses Jacob Ezekiel. Memoirs from the Baths of Diocletian. – Wayne State University Press, Detroit, 1975)
Мозес был седьмым ребенком из четырнадцати, рожденных Джейкобом Изекилем, в то время процветающим торговцем мануфактурой, и Екатериной де Кастро. Предки Изекиля, спасаясь от испанской инквизиции, сначала осели в Голландии, где прожили больше 400 лет, и дед Мозеса по отцовской линии добрался оттуда до Филадельфии в 1808 году. О своем происхождении будущий скульптор пишет: «Я часто слышал, как мой отец, Джейкоб Изекиль, говорил, что его семья происходит от сефардской (иберийской) ветви еврейства. Это были те, кто шел из Иудеи вдоль африканского побережья и пересек Геркулесовы столбы задолго до того, как арабы появились в Андалусии».
Испанская фамилия матери Мозеса – лишнее подтверждение его сефардских корней. О ней он говорит так: «Что касается моей матери, Катерины де Кастро, мы с детства знали, что когда отец женился на ней, она была такой изящной, что он почти мог обхватить ее талию двумя руками. Я же знал ее полной женщиной, матерью 14 детей и лучшей хозяйкой в Ричмонде, посвящавшей себя всю заботам о доме и детях. Ее обширная благотворительность начиналась дома».
Семья не была исступленно религиозной, хотя отец боролся за права «тех, кто соблюдает субботу» и был хорошо образован в еврейском понимании этого слова. «Мой отец, - вспоминает Мозес, - был хорошо пишущим и много читающим человеком. Он имел полное собрание трудов Маймонида, которого называли «вторым Моисеем». Он всегда говорил, что чудеса, если они вообще существуют, могут иметь научное объяснение и что Маймонид сам считал, что то, что Моисей принимал за глас Б-жий, на деле было его субъективным сознанием, говорившим с его же объективным сознанием».
И дальше: «Конечно, тогда я не понимал, что все это значит. Но когда я был ребенком, отец повторял мне, что есть только одна религия в мире и содержится она во фразе: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой». Еще нужно верить в Единого Б-га и иметь страх Б-жий в себе. Отец считал, что корень любого зла и всех преступлений, которые совершаются в мире, - в эгоизме, и что альтруизм – вот единственный верный путь к успеху и счастью». Отец Мозеса, несмотря на строго цивильную профессию коммерсанта, входил в добровольный отряд местной милиции.
Вообще военное начало в семье было живо. В «Мемуарах» Мозес упоминает нескольких своих близких родственников, которые участвовали в наполеоновских войнах. Например, внучатого дядю, который был награжден за отвагу самим полководцем прямо на поле боя. «Он был солдатом империи и срочнослужащим, - пишет Изекиль, - когда Наполеон пришел в Голландию. Одним из развлечений моего детства было ходить в комнату дяди Луиса, где все стены были увешаны бесчисленными картинками с изображением Наполеона. Особенно мне нравилась одна, где тот на белой лошади пересекал Альпы».
Особая религиозность и мистика не были близки семье Мозеса, но в еврейском квартале Ричмонда было немало глубоко верующих людей, которые соприкасались с жизнью мальчика, придавая ей неизвестный ему смысл. «Когда я был маленьким, - пишет он, - я часто навещал одну странную еврейскую семью, жившую неподалеку, мистера и миссис Харрис; у них было несколько детей. Старик был очень малого роста, коренастый и содержал ветошную лавку; а его жена торговала фарфором и стеклом, свой товар она разносила в корзине. У них была опрятная комнатка позади магазина, где мне всегда были рады, и я тоже любил сидеть там и слушать странные истории, которые старик мне рассказывал. Он был очень религиозен… Говорил, что молился трижды в день – утром, днем и на ночь. Как-то он рассказал мне о мифической реке Самбатион, которая, по его словам, была открыта в центре Африки, на ней жили остатки десяти колен Израилевых. Эта река текла шесть дней в неделю, а в субботу, в Шабат, отдыхала».
Когда Мозес вступил в возраст Бар-Мицвы, в семье начались финансовые неурядицы и мальчик переехал в дом деда, тоже в Ричмонде. Он уже страстно любил рисовать. Хотя эти его усилия родные не очень поощряли, бабушка все же подарила ему первый в его жизни набор масляных красок и разрешила брать уроки рисования. Сейчас сохранились две ранние работы Мозеса: похожий на Шишкинский пейзаж в сосновом бору и портрет матери.
Желание учиться в Европе и стать художником делается у Мозеса все крепче. И, несмотря на общую разумно-прагматическую закалку, юный Изекиль переживает серьезный религиозно-мистический опыт, о котором подробно рассказывает. «У меня всегда было острое желание отправиться в Европу изучать искусство, но я никогда не говорил об этом, поскольку не видел ни единого шанса на осуществление этой мечты. Но однажды ночью я увидел поразительный сон.
Мне снилось, что я иду по ночной Главной улице и, взглянув на небо, вижу облако, полное света, которое вдруг превращается в огромный прекрасный лик с темно-синими глазами. И я их прекрасно различаю. В изумлении, что это за облако, я различаю, что губы движутся и слышу голос: «Если будешь жить праведно и соблюдать субботу, в конце концов ты сможешь пересечь океан и стать художником».
Этот сон был такой яркий, что я его отчетливо помнил, когда проснулся наутро. Я взял лист бумаги и записал его. Потом вынул кирпич из стены в моей комнате, положил бумагу в отверстие и вернул кирпич на место».
Когда в 1861 году в США началась Гражданская война, Мозесу Изекилю исполнилось семнадцать. Ричмонд, бывший центром металлургии, центром табачного производства и крупнейшим политическим центром американского Юга, становится столицей Конфедерации, противостоящей Северу. На смотр туда прибыли кадеты Военного института Виргинии, расположенного в городке Лексингтон в предгорьях Аппалачей. И юный Изекиль, вдохновленный матерью, решает в него поступить. «Я помню, - пишет Мозес, - когда Гражданская война началась, она (мать – О.Д.) сказала, что ей не нужен сын, который не будет сражаться за свой дом и свою страну; это ее заявление заставило бабушку назвать маму «бессердечной и бесчувственной». Но я гордился словами матери; более того, когда госпитали наполнились умирающими и ранеными солдатами-северянами и южанами, она несла всю снедь, приготовленную для ее огромной семьи, в госпиталь, а семья сидела на хлебе и воде». Так в сентябре 1862 года, когда Мозес был зачислен в Военный институт, появился первый в США еврей-кадет.
Учеба давалась «вольному художнику» Изекилю нелегко. Хотя в его классе были дети высокопоставленных чиновников, например, сын губернатора Виргинии, сыновья богатых землевладельцев, «дедовщина», то есть постоянное унижение новичков, там не столько процветала, сколько входила в саму систему обучения. И сейчас первокурсники Военного института, которых неуважительно называют «крысы», имеют право ходить только по прочерченной для них у кромки тротуара желтой полосе; есть должны за 45 секунд, не опуская глаз в тарелку, подвергаются наказанию, опоздав на общий сбор на несколько секунд и т.п.
Мозес отказался пройти обряд тайного «посвящения в кадеты», на котором настаивали старшекурсники, и вскоре руководство института получило от дедушки Мозеса просьбу об увольнительной: приближался праздник опресноков. Мозес Ватерман-старший пытался также заручиться поддержкой генерал-майора Смита для того, чтобы освободить внука от обязательной для кадетов поездки в летний лагерь.
Красивый лицом, Мозес имел совсем не военное сложение. Его однокурсник вспоминает, что он походил на большеголового и коротконогого оловянного солдатика, сломанного посередине и склеенного по талии воском. Но зато художественный дар Изекиля не остался незамеченным с первых месяцев его институтской жизни. Сохранились записки родственников его однокурсников, где восторженно описываются сделанные им скетчи.
Сильное впечатление на юного кадета произвела смерть знаменитого на Юге генерала Джексона по прозвищу «Каменная стена», отдавшего Военному институту больше 10 лет жизни. Мозес стоял в карауле у гроба, следя, чтобы кадеты не выдергивали из траурных венков цветы «на счастье» - есть в обеих Америках, и Северной, и Южной, такой странный обычай. Мог ли Изекиль тогда знать, что через несколько лет он подпишет контракт на изготовление двух бронзовых статуй знаменитого генерала.
В мае 1864 года, корпус, сформированный из слушателей Военного института, - его так и называли: «детский» - влился в действующую армию Конфедерации и участвовал в сражении в долине Шенандо. Победа при Нью Маркете была одержана. Она помогла сохранить урожай пшеницы, которая так была нужна южной армии. Цена победы для «детского корпуса» составила десять убитых и 47 раненых.
Среди последних оказался близкий друг Мозеса, его сосед по комнате в казарме (их тут называют «бараками») Томас Джефферсон, племянник третьего президента страны. Изекиль подобрал его смертельно раненым на поле боя, нанял телегу и повез к знакомым, жившим на окраине Нью Маркета.
Двумя днями позже, в последние минуты жизни, Томас попросит Мозеса прочитать ему главу из Нового Завета, из Евангелия от Иоанна: «В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам» (14:2). И еврей-кадет прочитает ему эти строки и затем будет на руках укачивать друга, пока жизнь того не покинет.
Потрясение от смерти Тома Джефферсона позже «ляжет в основание» одного из самых значительных монументов, созданных скульптором – «Виргиния оплакивает своих мертвецов». Но это потом – пока же Гражданская война продолжается. Мозес получает чин сержанта и заканчивает обучение уже в родном Ричмонде, куда временно перебазировался Военный институт – здание в Лексингтоне сгорело.
В Ричмонде семья Мозеса была дружна с семьей одного из самых видных генералов-южан – генерала Роберта Ли. Сразу после войны Ли стал президентом небольшого, но в будущем престижного гуманитарного колледжа, который и теперь граничит с Военным институтом в уютном виргинском городке Лексингтоне. Незадолго до выпуска генерал напутствовал кадета Изекиля совсем не по-военному. «Я надеюсь, - сказал он, - что ты станешь художником. Мне всегда казалось, что ты для этого создан». Благодарный Мозес дарит жене Ли одну из своих работ. Тогда же он начинает упорно заниматься скульптурой, создает барельеф отца и, обратившись к сюжетам Торы, делает утерянный ныне бюст «Каин. Отвергнутая жертва».
Завершив военное образование сразу после Гражданской войны, Мозес проводит год в Виргинском медицинском колледже, где прилежно изучает анатомию человека, а затем переезжает в Цинциннати (штат Огайо) и там поступает в художественную школу. Его первая статуэтка из глины хранится в Музее Военного института и называется «Усердие»: девочка-подросток сидит на пустой бочке и, держа на коленях раскрытый учебник, пытается вязать носок. Моделью молодому скульптору послужила младшая сестра. В этой статуэтке видны черты, которые всегда будут присущи Изекилю: абсолютное чувство красоты и соразмерности, изящество движения и подвластность материала руке мастера – кожаные ботиночки замялись, ткань на юбке девочки лежит так естественно, что забываешь о глине и видишь только мягкий и плотный шелк.
После Гражданской войны в разоренном Ричмонде царит неразбериха. Семья Изекиля потеряла все накопления, и молодой человек, как ему и привиделось в детстве, а также послушавшись совета друзей-художников, летом 1870 года отправляется в Европу. Первой настоящей академией художеств для начинающего скульптора будет Берлинская, а его первым учителем – один из создателей дворца Сан-Суси, а позже профессор Академии Карл Альберт Вольф. И скоро 29-тилетний Мозес Изекиль станет первым иностранцем, выигравшим престижную стипендию имени Михеля Беера для поездки и обучения в Риме. Награды он добился благодаря своему барельефу «Израиль».
Сам скульптор писал, что «в основе концепции – безымянная историческая поэма. Израиль представлен мощной мужской фигурой. Его рука заломлена за голову, а взгляд поднят к небесам в мольбе. Нога опирается на поверженного золотого тельца. В левой части барельефа женская фигура с короной на голове склонилась в печали – это Иерусалим, правее – последний царь Израиля опирается на свой сломанный скипетр; и там, где его кровь оросила землю, растет дерево в форме креста, на котором пригвожден Христос».
Оказавшись в Риме в 1879 году, Мозес как-то проходил мимо полуразрушенного здания Бань Диоклетиана и вдруг подумал, что это отличное помещение для его мастерской скульптора. Весь район вокруг был пустынным и необжитым, но когда ремонт закончили, студия так понравилась Изекилю, что он решил и жить там.
Мозес провел в этом месте 30 лет, работая там и принимая гостей, ибо скоро Бани и студия скульптора-американца стали обязательным местом посещений его сограждан, путешествующих по Европе. Впрочем, и не только сограждан. Газета «La Tribuna» после смерти скульптора писала, что многие римляне и посетители «вечного города» любили приходить в студию Изекиля, «чтобы восхищаться его потрясающими работами, пользоваться его удивительным гостеприимством и слушать его очаровательные музыкальные опусы, которые исполняли прославленные камерные квартеты или квинтеты».
Своды древних бань Мозес расписал цветами и гирляндами, подход к зданию засадил вьющимися розами. Из тех американцев, кто навестил скульптора в его римском обиталище, были президенты США Улисс Грант, Теодор Рузвельт и Уильям Тафт; писатель Марк Твен и миллиардер Джон Рокфеллер; знаменитый фотограф и галерист Альфред Стиглиц и многие другие. Заглядывали сюда и известные европейцы, среди которых император Германии и король Пруссии Вильгельм II, немецкий кардинал Гогенлоэ, итальянский патриот Джузеппе Гарибальди, венгерский композитор Ференц Лист.
Работал скульптор в основном с бронзой. Экспрессивность его фигур, живое обаяние лиц и поразительное ощущение осязаемости «металлических одежд» его героев поражает. Таковы «Слепой Гомер с поводырем» и «Томас Джефферсон», которые находятся на территории Университета Виргинии в Шарлоттсвилле, неподалеку от ставшего родным для Изекиля Лексингтона. Таковы статуи генерала Джексона «Каменная Стена» и «Виргинии, оплакивающей своих мертвецов».
Но столь же виртуозно работал скульптор и в мраморе. Одной из самых значительных его скульптурных групп стал заказанный Бней-Бритом грандиозный монумент «Религиозная свобода», сделанный Изекилем к Всемирной выставке 1876 года, которая проводилась в Филадельфии. Она совпала с празднованием столетия американской «Декларации независимости».
Изекиль работал над монументом два года, а оплаты ждал еще пять лет: цена монумента по тем временам была грандиозной – 20 тысяч долларов. Задумана была скульптурная композиция как «самая большая мраморная группа в мире. – Так писал сам скульптор: - Я хотел изобразить Свободу готовой к войне, но покрытой мантией мира. По правую руку стоит обнаженный юноша, символизирующий Веру, которая есть в душе любого человека. Левая рука женщины покоится на плите с надписью: «Конгресс не примет закон об установлении какой-либо религии или о запрете на ее свободное исповедание». В основание я поместил символ Америки: орла, высматривающего противника и прижавшего пятой огромного змея – знак нетерпимости».
Статуя весила больше 70 тонн, и транспортировка стала проблемой. Ее отложили на время, когда празднования в Филадельфии закончились. Торжественное открытие монумента состоялось в ноябре 1876 года, в День Благодарения в центральном парке города, рядом с Музеем искусств. Сейчас скульптура перевезена в Национальный музей американской еврейской истории. И заказчики, да и сам исполнитель, были в потрясении от работы. «Она стоила мне таких моральных и физических усилий, - писал скульптор позже, - чтобы их можно было когда-нибудь забыть».
Другой значительной для Изекиля работой стала статуя Томаса Джефферсона, заказ на которую поступил из Кентукки в 1899 году. Это был особый человек и для страны, и для скульптора. Ему принадлежали слова, выбитые на мраморной плите филадельфийского монумента; он создал «Декларацию независимости»; его племянник был близким другом Мозеса и умер у него на руках после сражения в Нью Маркете.
И вот скульптор объединяет этих людей в своем монументе: в отличие от всех прочих памятников, в работе Изекиля президент изображен молодым. Это Джефферсон тех времен, когда он создавал Декларацию. Статуя невелика. Сухощавая фигура Джефферсона помещена на колокол Свободы, который и сегодня можно увидеть в Филадельфии и который для современных американцев до сих пор является главным символом борьбы за независимость от Великобритании в 18 веке. Это его звон в июле 1776 года созвал жителей города на оглашение Декларации, а в середине 19 века он стал еще и символом борьбы за отмену рабства в стране.
В скульптурную группу, помимо президента, входят также четыре крылатых женских фигуры. Они воплощают Личную свободу, Правосудие, Религиозную свободу и Свободу государства. Открытие памятника было назначено на середину лета 1901 года, но забастовка рабочих в гранитном карьере, где добывался камень для постамента, отодвинула это событие почти на полгода. Тогда же бронзовая копия памятника была воздвигнута перед спроектированной самим Джефферсоном Ротондой на территории Университета Виргинии в Шарлоттсвилле.
И наконец третье большое достижение Изекиля. В том же 1910 году уже знаменитый скульптор получает предложение от Союза дочерей Конфедерации сделать монумент на Арлингтонском – знаменитом на весь мир - военном кладбище в Вашингтоне. «Я ждал этой возможности 40 лет, - отозвался скульптор и, ожидая президента Тафта в приемной Белого дома, на листке бумаги ручкой набросал свой проект монумента.
«Я хотел сделать героическую бронзовую статую, представляющую Юг, - писал Изекиль. - Стоящая фигура, величественная и печальная одновременно, с правой рукой, покоящейся на рукоятке плуга, и левой, протянутой вперед и держащей лавровый венок. Голова ее должна быть увенчана венком из олив. На основании будет цитата из пророка Исайи: «И перекуют они свои мечи на орала и копья свои – на серпы…» (Ис; 2:4)
Под этим «тело» монумента должно опоясываться высоким круговым барельефом, показывающим жертву и героизм мужчин и женщин Юга».
Десятиметровый памятник был открыт в 1914 году президентом Вудро Вильсоном и стал самым высоким бронзовым монументом на прославленном Арлингтонском кладбище. Сам скульптор не смог приехать – началась Первая мировая война.
Руке Изекиля принадлежит множество великолепных бронзовых и мраморных бюстов, скульптурных портретов, безукоризненно красивых барельефов. Несколько работ Изекиль посвятил Наполеону I. Интерес к этой личности, как мы знаем, жил в Мозесе с детства: среди его ближайших родственников были люди, доблестно служившие в наполеоновской армии. «У меня был еще один двоюродный дед, - пишет скульптор в своих «Воспоминаниях». - Он жил в Норфолке, имел очень приятную наружность, хоть и казался немного высокомерным. У него была длинная белоснежная борода, сверкавшая как шелк. Он тоже был выходцем из Голландии и звали его Эммануил Майерс, и он тоже был старым наполеоновским солдатом. Когда бы он ни прибыл в Ричмонд на пароходе «Куртис Пек», чтобы нанести визит моим бабушке и дедушке, он, к моему восторгу, перечислял многие эпизоды наполеоновских сражений, в которых принимал активное участие. Иногда также он надевал бронзовую медаль, которую Наполеон сам прикрепил ему на грудь. Все это сейчас мне кажется очень странным - я знал этих старых людей, видевших Наполеона, и мой собственный отец мог также помнить, когда Наполеон умер на острове Святой Елены, а Томас Джефферсон был жив, когда мой отец был мальчиком, и теперь, когда прошло много десятилетий, я делаю статуи этих великих героев».
Точеное живое лицо Наполеона с чуть растрепанными от ветра волосами сосредоточено и красиво – наверно, красивее, чем на самом деле; воротник шинели замялся живыми складками. Передать фактуру ткани Изекиль мог не менее блистательно, чем шелковистость волос или теплую поверхность кожи. Скульптор сделал несколько бюстов и статую Наполеона в полный рост.
Работа над памятником Эдгару По, заказанным Изекилю в 1907 году Женским литературным обществом Балтимора, должна была завершиться через два года, к столетию писателя. Но искомые 20 тысяч долларов собирались медленно, и скульптор предложил сам покрыть половину суммы, поскольку искренне восхищался талантом По. Сыграло роль и то, что большую часть жизни писатель провел на Юге, и более того, на родине скульптора – в Виргинии. Но беспокойный дух автора первых триллеров не дремал.
В первом варианте По был вылеплен Изекилем полуобнаженным, сидящим в кресле в окружении муз. На постаменте была выбита надпись: «В мечтах о том, о чем ни один смертный мечтать не решался». Глиняный слепок статуи был заменен гипсовым и подготовлен для отправки из римской студии Изекиля в литейную недалеко от Берлина. В то время, когда слепок находился в здании таможни, ожидая транспорта, начался пожар, здание таможни дотла сгорело, а фигура разбилась.
Через год скульптор подготовил второй слепок. Ожидая отправки в Берлин, эта фигура По также разбилась: в Италии началось землетрясение! Третий вариант статуи уцелел, но не мог быть переправлен в литейную, а позже – на родину По из-за начавшейся Первой мировой. И только в 1921 году статуя великого американца была установлена в Балтиморе.
Так и оставшись для американцев – европейцем, а для европейцев – американцем, Мозес Изекиль был при жизни удостоен множества высочайших наград. Он получил рыцарское отличие от короля Италии Виктора Эммануила II, был награжден королем Умберто I; крест «За искусство и добродетель» вручил ему германский император Вильгельм II; Еще один крест он получил от Георга II – герцога Саксонии-Майнинген; была у Изекиля Золотая медаль Королевского общества Палермо; Серебряная медаль Всемирной выставки в Сан-Луисе 1904 г. и множество других.
Когда началась Первая мировая война, скульптор отложил все заказы и помогал в организации американо-итальянского отделения Красного Креста. Заболев пневмонией, он умер в Риме весной 1917 года. Ему было 73 года. Тело Мозеса Изекиля временно поместили в фамильный склеп итальянского поэта и переводчика Адольфо ди Босиса. В конверте с пометой «Вскрыть после моей смерти» лежал листок с последней волей скульптора – похоронить его вместе с погибшими товарищами у основания сделанного им мемориала на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Исполнить желание Изекиля стало возможно лишь в 1921 году. На каменной плите выбита надпись: «Мозес Изекиль, сержант, отделение С, батальон кадетов, Военный институт Виргинии».
О личной жизни скульптора известно немного. Но эпизод яркий. Впрочем, не эпизод – новая человеческая жизнь.
Когда Мозесу было 15 лет, в дом поступила красивая 25-летняя экономка-мулатка Изабелла Джонсон. Близкие отношения с хозяйским сыном Мозесом привели женщину к беременности и рождению дочери Алисы. После Гражданской войны Изабелла перебралась в Вашингтон, где зарабатывала на жизнь шитьем. Много лет Мозес ничего не знал ни о матери, ни о ребенке. Повзрослевшая Алиса тем временем поступила в Говардский университет в Вашингтоне, а через пару лет, когда Изекиль обрел европейскую известность, мать и дочь отправились в Европу в расчете начать жизнь сначала и создать семью. Но все уже изменилось: и хотя Изекиль навещал и переписывался с Изабеллой, они были чужие. Чужой была и страна, в которую женщины перебрались, и вскоре они вернулись в Вашингтон. Алиса завершила образование и стала работать учительницей. Она была редкостно хороша собой и никогда ни с кем не обсуждала свою семью.
Изабелла умерла в 1897 году и тогда же Алиса вышла замуж за знаменитого чернокожего врача того времени Дэна Вильямса. Он первым сделал операцию на околосердечной сумке. Единственный ребенок Алисы и Дэна, а значит, и внук Мозеса Изекиля, погиб во время родов.
В Берлине скульптор познакомился с молодым немецким художником-портретистом Федором Энке, общение с которым, возможно, переросло в более тесные отношения. Во всяком случае, известно, что путешествовали они всегда вместе.
Вслед за своим отцом, верой которого были альтруизм и простая человеческая этика, Мозес не был ортодоксально религиозным. Но его душа художника жаждала мистики. Один из близких друзей Изекиля итальянский философ Эрминио Троило пишет, что тот соединял веру в несколько философских систем и имел религиозное чувство ко всему мирозданию. Верил, что часть Вселенной может открыться нам через красоту в ее гармонии и контрастах. Он занимался спиритизмом и верил в бессмертие души, в то, что умершие имеют свободную волю и могут общаться с живыми. Верил в магию снов (вспомним эпизод из его отрочества о его ночном видении). Дух человека живет вечно, утверждал Изекиль, и в Риме он присоединяется к теософскому обществу. В чем-то его вера соединяла иудаизм и христианство - свидетельством тому барельеф «Израиль».
Судьба скульптора, счастливая при его жизни, была не так щедра к нему после его смерти. И, на мой взгляд, несправедливо. Он делал безукоризненно красивые работы, просто они шли в ногу со своим временем, не опережая его. Так почему страна не ценит своих скульпторов-классиков? Почему Мозес Изекиль стал так популярен в Европе? Кем он чувствовал себя сам – евреем, американцем, гражданином мира?
«Старт Изекиля пришелся на начало импрессионизма, - отвечает главный в США специалист по творчеству скульптора, директор музея при Военном институте Виргинии, полковник Кит Гибсон. – В искусстве появились новые стандарты, но они не соответствовали его собственным. Модернизм казался ему «незаконченным искусством». В Европе же Изекиль был обласкан многими королевскими семьями. Не только его искусство, но и его личность была привлекательна. Он любил людей, и они отвечали ему тем же.
Кем он себя считал? Я тоже немало думал об этом. Наверное, он рассматривал себя как жителя американского Юга, и это для него значило больше, чем его еврейство. Он был просто виргинец. А религией его была религиозная свобода».
Стемнело. Я иду по кампусу Военного института. Справа от меня – огромный плац. «Крысы! Крысы! – доносится оттуда: так дразнят первокурсников. И действительно, через минуту из темноты встречным курсом выныривают две торопливые фигуры в мышиного цвета мундирах. Им не разрешено отвечать на мелкие издевательства старших, а ходить разрешено строго по желтой полосе, прочерченной пониже тротуара.
Слева обозначилась склоненная фигура «Виргинии, оплакивающей своих мертвецов» - одного из самых обаятельных творений первого в США еврейского скульптора-кадета. На плече у Виргинии сидит не успевшая уснуть ночная птичка и что-то тихо насвистывает.
Добавить комментарий