Реквием по русскому языку

 В конце концов можно призвать на помощь царя Соломона. Открыть первую главу Екклесиаста и убедиться, что его изречение о суете сует никуда не делось. Вздохнуть, развести руками и смириться. Поберечь нервы. А не то – прийти домой, накатить граммов сто пятьдесят, выкушать, выдохнуть и молвить: «А пошло оно всё!» Взгромоздиться на диван и созерцать пыльные разводы на потолке. Не получается… Хочется собственными руками… Ну если не удавить, то надавать увесистых тумаков. Не понятно только – кому. Впрочем, ничто не спасет от отчаяния – ни Екклесиаст, ни водка, ни мордобой. Впору сочинять реквием по русскому языку, по тому самому – великому и могучему. По единственному подлинному нашему богатству… Потому как – простите за банальность – именно язык и делает нас людьми. Не счет в банке, не высокая должность, не вера в Бога. Вот так-то…

 Намедни оказался в неизведанном московском квартале. Искал там некую контору, в которой меня обещали снабдить приспособлением для телевизора. Хожу-хожу – не могу найти. Останавливаю девушку, спрашиваю. Она что-то говорит. И даже рукой показывает куда-то. А я ничего не понимаю. Что за чертовщина! Девушка упорхнула, оставив меня в недоумении… Слова вроде как были русскими. Но они не были членораздельной речью. Они существовали отдельно друг от друга, как в орфографическом словаре. Обратился со своей проблемой к тетеньке в самом соку.

И опять ничего не понял. Тетенька была куда щедрее на слова, но они, набегая одно на другое, отталкивая друг друга, оказались сваленными в бесформенную кучу. Контору я все-таки обнаружил. Стал задавать тамошнему молодому человеку нехитрые вопросы о продаваемом им аппарате. И он старательно отвечал… Мне сделалось не по себе: я опять ничего не понимал, к тому же к русским словам добавились английские. Меня немного успокоили грузчики, которые в соседней комнате принялись изъясняться простой и прозрачной, как детская слеза, матерщиной.

 Между тем, вывод из пережитого напрашивался жутковатый: встреченные мною люди, мои соотечественники, не владели разговорным русским языком… Конечно, совпадение – чтобы подряд в течение десяти минут попались мне три человека, лишенные дара речи. Эта концентрация и произвела впечатление, приведя меня чуть ли не в бешенство. Но сколько таких наблюдений я сделал до моего удручающего «похода в народ», сколько после…

 …Разговор группы молодых людей в электричке напомнил воронье карканье. У ворон есть свой язык – в разных ситуациях и по разным поводам они каркают иначе. Но это у ворон инстинкты, воронам вполне хватает карканья. Молодые люди использовали еще меньше слов, чем знаменитая Эллочка-людоедка из «Двенадцати стульев». Менялась только интонация, как и у ворон. И далеко не всегда ее можно было уловить. Причем, главными оборотами в этом скудном наборе были «типа того» и «как бы», каждым третьим словом был всепобеждающий «блин». О чем они говорили?! Не говорили – каркали?

 …Ординаторша из больницы так и не смогла объяснить, как принимать лекарства: «Ну это… Сначала до… Хотя лучше после». «После чего? Еды?» «Нет, после… Говорю же, после». Я так и ушел в неведении.

 …На остановке минут пять не мог выяснить у супружеской пары, какой именно автобус довезет меня до метро. Они знали, они искренне хотели ответить, но им никак не удавалось сформулировать мысль, они путались в глаголах, говорили «едьте», застывали на середине фразы… Автобус довез меня до метро, только до другой - ненужной - мне станции.

 Впрочем, не надо выходить из дома. Достаточно включить телевизор. Послушать, КАК стали говорить люди в России. Не у всех пока еще, но у очень многих речь сделалась рваной, лающей, падежные окончания, похоже, отмирают (те самые окончания, которые всем русским поэтам давали волшебную возможность превращать строчки в музыку), резко уменьшилось число прилагательных (самое распространенное – «крутой»: крутой парень, крутой цвет, крутой взгляд, всё крутое), о причастных и деепричастных оборотах лучше не думать – мало кто теперь умеет их грамотно применять.

Смещение ударений стало нормой – первым делом вернулись достопамятные «средствА». В начале фраз говорится об одном, в конце – о чем-то ином. Монологи и диалоги, как ржа, разъедает феня. Ее «не западло» употреблять даже первому лицу государства. Вспомните хотя бы знаменитое «мочить в сортире»… Великий, если не величайший, язык «на глазах» превращается в средство примитивного обмена информацией столетиями живущего в джунглях диковатого племени. Русский язык – правдивый и свободный – скукоживается, как шагреневая кожа.

 Лингвисты и прочие филологи талдычат о самодостаточности русского языка. Дескать, он все перемелет, он сам себя сохранит, адаптируется к современности, ассимилирует иностранщину. Но как быть с его носителями? С людьми? При этом надо иметь в виду, что письменную речь мы практически потеряли. Чтобы убедиться в этом, достаточно «пролистать» русскоязычный Интернет. Это не просто безграмотность, которую можно как-то преодолеть, – это воинствующая безграмотность.

Со своими ортодоксами, которые прямо-таки презирают человека, способного без ошибок написать подряд полдюжины слов. Хотя с этих митрофанушек не спросишь, до них не докричишься. Но как стали писать чиновники! Это, доложу я вам, уму непостижимо. Нет, это не пресловутый, множество раз охаянный, добрый старый канцелярит, который кажется мне теперь прекрасной песней, а люди, писавшие на нем, великими стилистами. Нынче иной нормативный акт, даже сочиненный в стенах самых высоких учреждений, представляет собой типичный бред безнадежного графомана в период обострения умственного недуга.

 Но это все – печальное следствие. До причин докапываться не надо – лежат на поверхности. Ну конечно же – порушенная система образования. Конечно, пресловутый ЕГЭ, освободивший ученика от необходимости говорить, от умения правильно строить речь.

Это, конечно, уже приблизившийся к плинтусу уровень педагогики: компетентных педагогов все меньше, никчемных все больше. Это, спору нет, компьютеризация, которая при всех своих плюсах отрывает людей от живого слова. Это современные фильмы, в которых хмурый, молчаливый главный герой произносит две-три короткие фразы за полчаса экранного времени в промежутках между тремя перестрелками и двумя совокуплениями.

Это ставшая уже явной умственная деградации части населения… Социологи (кто под секретом, кто откровенно) говорят о двадцати миллионах алкоголиков и четырех-пяти миллионах наркоманов. Если эти выкладки верны, то страна уже прошла точку возврата, генофонд такую страсть не выдержит.

 Но все эти (и многие другие) причины, на мой взгляд, всего лишь сопровождают главную тему реквиема по русскому языку. В России вот уже скоро сто лет (а может, и того больше) как рвутся связи между людьми. Рвутся и исчезают. На то наша безумная, истребительная история, на то непосильные социальные катастрофы. Общение давно уже не приносит нам радости и уж во всяком случае оставляет нас равнодушными, оно дается нам все труднее и труднее. Общаемся, разговариваем, рассказываем, выслушиваем когда по необходимости, когда по обязанности, когда по традиции. Человек в России все больше уходит в себя, не рассчитывая даже на сочувствие, которое все равно чаще всего будет неискренним.

Обществу, другим людям нет дела до нас. Нам нет дела до общества и других людей. Это обособление, закукливание происходило и происходит незаметно, тихой сапой, но повсюду и ежечасно. А коли так, то не нужен и русский язык во всей его роскоши, во всей его красоте. Письмо Татьяны, монолог Чацкого, мысли Андрея Болконского, всю поэзию Серебряного века можно свести к одной-двум фразам – и поставить на этом точку.

Еду в электричке. Утро рабочего дня. Народу много. Везде звенят-поют-трещат мобильники. Люди говорят. Но говорят в основном только потому, что у них есть красивая игрушка, символ порожденного рекламой престижа и приобщения к благам цивилизации. И я слышу, как они сделались бедны. Проблема еще в том, что, если мой родной язык станет мертвым, то на каком языке будет спет ему реквием.