Письма из семейного архива. Часть 4. Еще о Маршаке

Публикация и комментарии Ирины Роскиной

10/IХ-1950                       

         [...] Я ужасно расстроена Муриком, там так устроено, что в окошечко заглянуть нельзя и ничего, кроме температуры, не знаю, лечащий врач дает справки во вторник. Передавать можно только фрукты и игрушки, легко моющиеся.

         Сегодня Володя затащил меня на дачу к профессорам[i]. Дача дивная, постепенно обрастает вещами и становится уютной. Все же для двух места многовато (4 комнаты внизу и верх), и Володя до сих пор не понял, почему его не пригласили к ним пожить, он изнывал в городе, ездил в гости и его даже ни разу не оставили ночевать. [...]

         Профессора были очень добродушно настроены, на даче они дичают и любят гостей. Завели собаку, великолепную овчарку, щенка и самого простецкого котенка (купили за 1 рубль), который болен и ничего не ест, они его жалеют, вливают молоко в рот из пипетки. Это делает их как-то человечнее.           [...]

11/IХ-1950

         [...] Потом со справкой о Мурике я поехала в МПС[ii]. Описывать то, что там было невозможно. Достаточно сказать, что они держали меня от часу до начала седьмого. Занимались другими делами, потом опять возвращались ко мне. Что теперь со мной делать – неизвестно. Заставить меня уехать, когда ребенок лежит в больнице или сразу после его болезни, невозможно. Отпустить меня им жалко. Задержать меня на два месяца и потом послать – но школа-то не ждет, да и я заявляю, что мне необходимо работать. Так что они в затруднительном положении. Меня они по самому настоящему допрашивали. Я вышла оттуда совершенно больная. Сегодня они будут разбирать мое дело на комиссии. Если они откажут есть еще один шанс – Маршак, который обещал говорить с Вершигорой[iii]. Завтра узнаю ответ.

12/IХ-1950

         [...] Беседа с врачом, который давал сведения в больнице, не внесла никакого успокоения. Мурику вливали кровь (сыворотку), лимфаденит сильный. [...] Очень скучает, плохо ест. Все. Сведения даются в конвейеризованном порядке. Оттуда поехала в министерство. Там опять канителили и опять отложили на завтра. Начальство ко мне расположено и даже, как-будто, несколько слишком. Оставшись со мной наедине, «оно» сказало, что я умнее и культурнее многих «жалобщиков» и поэтому находит возможным говорить со мной откровенно. После чего сообщило мне, что тормозит мое дело. По его словам, он уже получил замечание за либерализм в этом вопросе. Он на меня производит впечатление сердечного человека, так что я верю, что это так. Завтра я еду к нему опять. Сколько это будет продолжаться – неизвестно.

marshak.jpg

16/IХ-1950

         [...] Кажется полоса неудач кончилась и началась полоса удач. Иринка чувствует себя хорошо, t° нормальная, осложнений пока больше никаких нет, желудок хороший, привыкла, веселая, и, по словам врача, главная говорунья в палате. Что она не плачет, это правда, т.к. когда приходишь утром и открыты окна, доносится веселое щебетание. Голосов разобрать нельзя, но общий «настрой» крайне мажорный. Изредка, очень редко, возникает рев и сейчас же прекращается. На моих глазах вынесли выписывать ребенка 2 ½ лет, который плакал от того, что не хотел уходить к маме, и цеплялся за врача. Так что даже Вера Семеновна и то успокоилась.

         Мои дела тоже хороши. Все детали моего освобождения можно рассказать только лично, но во всяком случае я целиком обязана Мурику, если бы не скарлатина, не видать бы мне Москвы как своих ушей. Во вторую голову обязана начальству, которое могло заставить меня поехать и через 2 месяца. Оформление мое еще не сделано, т.к. протокол комиссии, решившей вопрос, еще не подписан соответствующим лицом. Только после этого они дадут мне выписку из протокола (а вдруг он еще не подпишет?), гласящую, что я откомандировываюсь в Министерство высшего образования в связи с невозможностью выезда (кстати нач. отд. кадров показал мне телеграмму из Читы: «срочно примите меры выезду Роскиной»), где мне утвердят любую заявку с места работы.

         Маршак проявил просто необыкновенное внимание и активность, прислал мне открытку, почему я не звоню, и предложил мне пойти в Литературный институт к зав. кафедрой творчества Вере Смирновой[iv], у которой была вакансия лаборанта. Смирнова приняла меня тоже исключительно тепло, сказав, что Маршак очень хвалил меня и мои стихи, что это место меня не устраивает, т.к. собственно под видом лаборантки им нужна машинистка, но дала мне письмо к редактору журнала «Пионер»[v]. Письмо начиналось так: «Самуил Яковлевич Маршак и я горячо рекомендуем...» и содержало такие неумеренные похвалы по моему адресу, что мне просто неловко было идти. Однако контакта все же не получилось, т.к. редактор в отпуску, а остальные таких вопросов не решают, но обещали мне всякую внештатную работу. У меня ощущение, что они хотят втянуть меня в атмосферу литературной жизни. Между тем в ней сейчас слишком легко испохабиться (другого слова не могу подобрать) и начать писать точь-в- точь как они. Поэтому меня это пугает. Однако, если я не хочу в среднюю школу, то третьего пути нет. Со школой же дело обстоит трудно, место в Москве найти очень сложно, под Москвой легче, но если еще к напряженности школьной работы прибавить езду в электричке, то на литературе можно поставить крест. Между тем сейчас мне хочется ставить его меньше, чем когда бы то ни было.

         Сегодня в МПС ко мне подошел завуч одной железнодорожной штуки, не школы, а нечто вроде курсов, им очень нужен преподаватель русского языка, там взрослые, рабочие, с образованием 5-6 классов, платят они неплохо (8 рублей в час, в год около 1300 часов, дают железнодорожный билет – раз в год), но это два часа езды от Москвы. Занимают в неделю 4 дня, отпуск оплачивают. Если ничего лучшего не найду, пойду к ним, они не торопят, т.к. преподаватель у них есть, но они хотят с ним расстаться, т.к. у него образование 2 курса пед. ин-та, а специалисты не очень-то хотят туда ездить. Словом, подождем еще несколько дней, посмотрим, что будет получаться. Не могу сказать, чтобы меня влекло преподавание русского языка, но не могу так же сказать, чтобы меня влекло лоно околожурнальной литературы (если оно меня привлекает, то именно в плане Вашей работы – сравнительно-комментаторско-редакционной, а совсем не в виде писания лживых рецензий и очерков). Так что совершенно не знаю, чего я хочу. Вернее, знаю: хочу, чтобы мой муж, который, как Вам известно, доктор, и каковому сугубо безразлично кого и от чего, лишь бы лечить, жил бы в Москве, зарабатывал бы кучу денег, а я бы ходила на лекции, занималась бы иностранными языками (с Маршаком?!) и может быть что-нибудь писала для избранного круга. (Как у Чехова в «Ионыче» говорит m-me Туркина: «Зачем печатать? Ведь мы имеем средства. Напишу что-нибудь и спрячу в шкаф!»)[vi] Насколько, когда я кончила Университет, я чувствовала себя выбитой из колеи, оставшись без коллектива, какие-то шарики еще – вхолостую – вертелись, настолько сейчас меня пугает перспектива приспособляться, что необходимо.

         Жизнь одной сейчас меня совсем не тяготит, наоборот. У меня период замыслов.

         Но это вообще, а практически надо срочно искать работу.

         Валюшка давно не пишет, думаю, что он не приедет раньше ноября. Поживет у нас месяц, а весной мы съездим к нему, перемучаемся еще годик, а там видно будет. Как писал Ленин, «прежде чем объединяться, надо сперва решительно размежеваться»[vii]. Мое освобождение от назначения – это уже половина дела. Отбыв три года, Валя имеет право снова добиваться аспирантуры, в аспирантуру его отпустить обязаны.                [...]

17/IХ-1950

         [...] День провела я очень легкомысленно, была в коктейль-холле, настроение было залихватское, но совестно перед Валюшкой и Мурашкой. Из «дам» были Лена Кривицкая, о которой Вы слышали много (плохого) и Поля Никифорова[viii]. О Поле я, кажется, Вам не рассказывала, но бабушка ее знает. Она Валина однокурсница по филологическому ф-ту, потом вместе перешли на медицинский, но она, по понятным причинам, кончила на три года раньше и сейчас учится в аспирантуре в Москве (муж ее в Одессе), в Ин-те Судебной психиатрии. Она очень эффектна внешне и молодец: мать ее – неграмотная, отец рабочий (она говорит: «Папа знал только простые дроби, десятичные уже не знал, и начиная с 4-го класса я была самая умная в доме»). Жили они в подвале в страшной бедности. При всем при том Поля абсолютно интеллигентна во всех смыслах, начиная от того, что она читала, и кончая знанием французского языка. Это очень здорово. «Без скидки» она большая умница и мы с ней любим встречаться, т.к. по взаимному признанию в обществе друг друга чувствуем себя умнее. У нас всегда интересные разговоры. У нее куча недостатков, порожденных ее внешностью и успехом, и куча слабостей, но в общем мы с ней хорошо контактируем.

         Характерно, как состоялось наше знакомство: Валя мне говорил, что она чуть ли не его лучший друг, а я считала, что у меня есть основания ревновать и знакомиться не хотела. Валя меня заставил буквально со скандалом. Она не могла допустить, что кто-то остается «неохваченным» и стала меня тормошить. Я поддалась и дружба состоялась, – как только стало видно, что мы интересуемся друг другом чуть больше простого знакомства, как Валя стал меня ревновать, выискивать недостатки у Поли (что нетрудно) и т.д. Так и до сих пор. [...]

[...] У Минцев[ix] были, но Александр Львович пришел очень поздно и стихи были отменены. Женя прелестна и осыпает Катюшу ласками и подарками, перепадает и мне тоже.

         Кит очень мил, сегодня ходили покупать ему туфли, купили изумительные, вот увидите.

         МПС утверждает, что они отправили мне на дом письмо и документы в МВО[x], но я не получила. Дело уже решено и подписано, но начальник ОК[xi] явно хочет увидеть меня лишний раз в своем кабинете и я видимо ему всерьез понравилась («серьез» довольно-таки относительный, но для его уровня достаточный. Впрочем, он кончил два технических вуза). [...]

23/IХ-1950

         [...] Вчера был день ее [И.И. Гринберг][xii] рождения и она пригласила нас в театр Вахтангова на «Первые радости» по Федину[xiii].

         «Первые радости» очень приятный спектакль, удивительно играет Пастухова Астангов[xiv], остальные тоже очень неплохо, вообще культурный, талантливый театр. Публика принимала спектакль крайне холодно, даже было обидно. Мы написали Астангову письмо, что очень огорчены, что публика его не восприняла и что он играет великолепно.[xv] Именно тот Пастухов, какой был Ал. Толстой, в театре вообще не видны эти фединские потуги на большую литературу и получается очень интеллигентно.

         В смысле работы еще ничего определенного нет, посылали меня в ТАСС[xvi], но это прямо специально, чтобы плюнули в лицо, что и было произведено. [...]

25/IX-1950

[...] Мои дела застыли на мертвой точке: я уже получила бумажонку об освобождении из МПС, но работы пока нет. Пытались сунуть меня в ТАСС, но там даже не спросили паспорта, а только взглянули на habitus[xvii] и отослали во-свояси. Завтра позвоню в «Пионер», может быть таки дадут какую-нибудь халтуру. Смирнова, как все не ex nostris[xviii] явно не представляла себе всех трудностей. Ну и плевать, пойду в школу, а может быть, возьму Мурика и поеду с ним в Читу месяца на три-четыре, там-то я всегда заработаю, а Мурик будет ходить в ясли. Я теперь решила, что Мурику необходимо ходить в детское учреждение, а в Чите Валя уж его устроит в самое лучшее. Без назначения и со свободой передвижения я с большим удовольствием поживу в Чите, сейчас надо только подработать, чтоб Валюшка хорошо провел отпуск, а потом может быть все вместе поедем (это пока мои размышления, а то бабушка все сразу принимает на веру). Пока что от Валюшки давно нет писем, вероятно, уже сидит на чемоданах.

Мы мило живем с Китом, но он уже собирается уезжать, вероятно послезавтра уедет.

Недавно читала свои стихи у Минцев (когда Белле[xix] я сказала, что меня хвалили, она понимающе усмехнулась: «попробовали бы они не хвалить!» – видно ей не впервой), они мне сказали то, что мне больше всего хотелось услышать: что стихи гораздо глубже и интереснее чем были в тот «заход». Слушало их трое, он, она и Кит, и я очень волновалась, т.к. при моей камерности, это уже публичное выступление, но все сошло благополучно. Посылаю Вам то стихотворение, которое им понравилось больше всех.

В лесу из воздуха выуживать

Стволы размеров, рифм кисти,

Налюбоваться всласть на кружево

Старинных пожелтевших листьев.

                И быть одной по-настоящему,

                Быть без самой себя, без бога,

                Чтоб слышать только шорох ящериц,

                Глядеть на дальнюю дорогу.

                Я не искала одиночества

                Оно пришло само незваным.

                Оно без имени, без отчества

                Идет, бредет по разным странам.

                Вот выглянет из листьев вороха,

                Мелькнет, – и превратится в ливень.

                Стихи нам достаются дорого.

                Быть может, это справедливо.

         [...]              

27/IX-1950

[...] Юрий Дмитриевич[xx] достал мне договорную работу, абсолютно неинтересную, но прилично оплачиваемую: составление терминологического указателя к ветеринарному (!) словарю. По его расчетам эта работа на месяц часов 5-6 в день (вдвоем с ним), платят 2100. Это меня вполне устраивает пока, а там видно будет, Мурик встанет на ноги и, может быть, поедем всем домом в Читу, месяца на три. Там устроим Мурика в ясли, в принципе я вообще решила это сделать, а уж там-то Валя устроит ее в хорошие, а работы там у меня будет хоть отбавляй, какой угодно. К весне вернемся. А с другой стороны, освободившись от назначения, ехать прямо в пасть к зверю – тоже страшно. Приедет Валюша и мы с ним уже будем вместе все решать. [...]