6 августа исполняется 60 лет атомной бомбежки Хиросимы
Mоя встреча с человеком, сбросившим атомную бомбу на Хиросиму, состоялась в Луисвилле во время национальной выставки-продажи оружия. Пол Тиббетс был на ней в роли “свадебного генерала” и, по пути, продавал очередное издание своей книги. В Америке этим не гнушаются даже экс-президенты страны. Миллионы лишними не бывают.
Мое интервью с генералом состоялось в несколько забавных условиях. Гигантский выставочный зал. На подходе к нему что-то вроде народного ополчения: тысячи оружейных коробейников с автоматами, карабинами и ружьями. Внутри зала такое ощущение, словно вчера сдалась в плен армия Паулюса или только что разоружили вермахт. Раритеты фашистской Германии явно преобладали над всеми остальными. Генерал Пол Тиббетс расположился со своими книжками и макетами его самолета “Энола Гэй” под огромным нацистским полотнищем. Рядышком, с его разрешения, примостился я. Собственно процессом торговли занимались помощники генерала, он только подписывал книги и одновременно умудрялся отвечать на мои вопросы.
 |
Не покидало чувство нереальности происходящего. Вроде моего собеседника уже давно не должно быть на этом свете — когда была эта Хиросима! — но он рядом, и даже в полном здравии для своих 90 лет. Возраст выдавали лишь выцветшие глаза и слуховой аппарат. И вообще, в простого покроя цивильном костюме и клетчатой рубашке, курносый широкоскулый Пол Тиббетс скорее смахивал на заштатного пенсионера из российской глубинки, чем на бригадного генерала американской армии. Тем не менее, этот “пенсионер” 60 лет назад стер с лица земли целый город и заставил капитулировать мощнейшую страну того времени — Японию.
— Генерал, с чего начался ваш путь в небо?
— С Марка Твена. Я рос на берегах Миссисипи, и как герои моего любимого писателя, бредил рекой и пароходами. В 9 лет мы переехали в Майами, но каждое лето я уезжал на ферму дяди, где меня учили доить коров и кастрировать кабанов. По линии матери я фермерский парень, по отцу — городской. Отец был успешным бизнесменом, и я мог себе позволить то, что было недоступно многим моим сверстникам: морские рыбалки на яхтах вместе с отцом, чуть позже собственные автомобили, и даже полеты на самолетах.
В 1928 году еще была романтическая эпоха фанерных аэропланов и на бизнес отца работала одна авиационная фирма из девяти самолетов. Во время народных празднеств и гуляний летчики разбрасывали с воздуха рекламные листовки и сувенирные коробки с шоколадными конфетами. Я участвовал в нескольких “шоколадных бомбардировках” Майами и считаю их самыми лучшими в моей карьере.
— И что, так просто, захотел и стал летчиком?
— Отнюдь нет. Во-первых, отец — а его авторитет в семье был непререкаем — не доверял авиации, как транспортному средству. Во-вторых, считал это занятие несерьезным, циркаческим. В нашем роду, за исключением отца, все были врачами. Одновременно отец был уверен, что для будущего мужчины на какое-то время полезна воинская дисциплина и отдал меня на пять лет в кадетскую школу. В 1933 году я поступил на медицинский факультет Флоридского университета. После муштры студенческая жизнь показалась раем, плодами которого я стал с удовольствием пользоваться. В результате чего я оброс “хвостами”. Честно говоря, к медицине я оказался равнодушен, меня больше интересовали полеты, которыми я тайком от отца занимался на местном аэродроме.
После второго курса я решил оставить университет. Рассчитывать, что отец станет платить за летное обучение, не имело смысла, и я подал заявление туда, где это делалось бесплатно — в летную армейскую школу. Как ни странно, отец смирился с моим выбором, при этом не веря, что я долго протяну в живых.
— Снова в армию после студенческой вольницы?
— Охота пуще неволи. Я оказался неплохим курсантом, по основным предметам у меня был высший рейтинг, и в 1938 году я стал лейтенантом. Американская летная подготовка считалась лучшей в мире, тем не менее курсанты часто погибали. Сказывалось несовершенство техники. В ходе учебы у меня выработалась фаталистическая философия, которой придерживаюсь до сих пор: чему быть, того не миновать. Как видите, пока жив.
Начало моей карьеры началось с Форт-Беннинга. Там мне повезло служить вместе с полковником Джорджем Паттоном, будущим легендарным полководцем. Паттон был очень яркой личностью. Он родился и вырос в роскоши, точно так же он вел себя в армии. В Форт-Беннинге он построил шикарный дом по проекту своей жены Беатрис, при переводе отдал виллу армии. Тоже за свой счет купил самолет, когда у него возникла идея командовать танками с воздуха, а начальство не поддержало ее. Я был у него в роли “извозчика” во время учений.
У меня была обычная для офицера жизнь. Бесконечные кочевья по гарнизонам по всей стране, учения, освоение новой техники. В 1939 году я женился на Люси Уингейт, через год у нас родился сын Пол Тиббетс III-й. В 1941-м году я стал капитаном. В Форт-Брэгг меня застало известие о Пёрл-Харборе.
— А где для вас началась война?
— С перегонов бомбардировщиков В-17 (“летающих крепостей”) из Новой Англии в Старую. Самолеты перегоняли по так называемому Большому Кругу: США, Канада, Гренландия, Великобритания. По возможности старались держаться земли. В-17 не имели навигационного оборудования для полетов над океаном и каждую “крепость” сопровождали по 2-4 истребителя.
Мой первый боевой вылет состоялся 17 августа 1942 года над городом Руен, Франция. Первая цель — железнодорожная станция с двумя тысячами вагонов и паровозное депо. Половина бомб достигла цели. Американцы бомбили противника днем, англичане — ночью. Эта тактика была успешной, так как держала немцев в постоянном напряжении и не давала возможности для перегруппировок.
— Г-н Тиббетс, вы воевали только в качестве летчика бомбардировочной авиации?
— В основном, да, но приходилось быть и “шофером”.
Один раз я вез на Гибралтар миссию во главе с генералом Кларком для секретных переговоров с маршалом Петэном о начале англо-американского вторжения в Северную Африку и Средиземноморье. Второй — главкома войск в Европе генерала Эйзенхауэра.
В-17 был шумен, неудобен и некомфортен. Будущий президент страны трясся между мной и вторым пилотом на деревянной планке.
Как ни удивительно, он меня запомнил. Когда в 1946 году мы встретились на Бикини, где США проводили ядерные испытания, Эйзенхуэр узнал меня и вспоминал детали нашего полета.
Но главный военный опыт я приобрел не в Европе, а в Северной Африке, где служил под началом англичан.
— Генерал, чем вы можете объяснить, почему именно на вас выпал жребий бомбить Хиросиму?
— В этом много случайностей. Но, думаю, была и логика. В 29 лет я был майором, имел за плечами сотни боевых вылетов и считался одним из самых опытных летчиков тяжелой бомбардировочной авиации. В сентябре 1944 года я с моим В-29 был отправлен на родину, в Колорадо-Спрингс.
Как-то раздается звонок от генерала Озала. Я думал, мне прикажут снова лететь в Европу, а меня пригласили на беседу с каким-то лейтенант-полковником Лансдейлом. В ходе ее я понял, что он знает обо мне больше, чем я сам. Жена и родители уже после войны рассказывали мне, как их “прочесывали” агенты ФБР. Лансдейл дал “добро” на мою кандидатуру, затем последовали еще десятки собеседований в инстанциях — все выше и выше — и в конце концов мне дали назначение возглавить группу-509. 15 бомбардировщиов В-29, 1800 человек летного и технического персонала, военную полицию и радиологическую службу. Шутя, я свою группу называл “Личная авиация Пола Тиббетса”.
Вкратце задача была проста и ужасна — начать атомную войну. Но о нашем истинном назначении даже в моей “армии” знали только единицы.
— Где и как вы готовили эту войну?
— Единого места не было. В рамках так называемого “Манхэттенского проекта” была секретная лаборатория в Лос-Аламосе, в 60 милях от Санта-Фе, штат Нью-Мексико и наша база в Вендовере. Между ними у нас была шаттл-линия, я часто летал по этому маршруту.
Я имел примитивные понятия о странном мире нейтронов, протонов и радиации. Ученые, как могли, популярно доводили до нас общие сведения. Большинство из них были с нами приветливы и дружелюбны. Запомнились Лео Шилард (Leo Szilard) и Роберт Оппенгеймер. В 1939 году Шилард был автором письма к президенту Рузвельту с идеей создания атомной бомбы. Парадокс истории — в 1944 году Шилард стал самым яростным противником применения ядерного оружия.
Наибольшее впечатление на меня произвел Оппенгеймер. Тонкий, хрупкий, очень нервный, злостный курильщик, с быстрой речью, за которой было трудно успеть. Разговаривая об одном предмете, он одновременно думал о двух других. В то время я не знал, что ученый и его две жены (включая предыдущую) сочувствовали коммунистам.
Перед группой-509 стоял ряд практических проблем. Как донести до цели бомбу? С какой высоты бросать? С какой скоростью? При каких метеоусловиях? Как самим ускользнуть от взрывной волны и радиации?.. Над этим мы работали 11 месяцев, до июля 1945 года. “Момент истины” был назначен на август, без обозначения конкретной даты.
— Каким вам запомнился день 6-го августа?
— Прежде чем говорить об этой дате, надо оглянуться на пару месяцев раньше. В мае нас перебросили на Тиниан, клочок суши в составе Марианских островов на Тихом океане. Вскоре туда на крейсере “Индианаполис”, частью воздухом, прибыли компоненты атомных бомб. Их было две. Спустя четыре дня, на пути к Филиппинам, “Индианаполис” был потоплен японцами вместе с экипажем из 900 человек. До августа мы делали контрольные вылеты к намеченным целям в Японии и сбрасывали на них муляжи. В итоге я знал топографию этих городов лучше, чем моего Майами.
Собственно, шестое августа началось пятого. Между Тинианом и Японией было 1500 миль и 13 часов полета. Нашего “Малыша” собрали чуть ли не перед вылетом. Я чувствовал себя как обычно, только разве что больше курил. Все подряд: трубку, сигары, сигареты. Ко мне подошел наш гарнизонный доктор, вручил мне небольшую коробку со словами: “Дай бог, чтобы это вам не понадобилось”. В коробке было 12 ампул с цианистым калием. Это не означало, что в случае неудачи мы должны становится камикадзе. Просто военные были наслышаны о жестокостях японцев по отношению к пленным и нам давали шанс избежать пыток.
Накануне у меня был приятный момент. По летной традиции, командир судна вправе дать самолету имя по своему выбору. Я остановился на “Энола Гэй”, имени моей матери. Она потом до самой смерти гордилась выпавшей ей честью.
Мы вылетели в 1:37 утра, в 8:30 по японскому времени показался остров Шикоку и в 9:15 были над Хиросимой. Наша цель лежала внизу.
— Кстати, почему выбран именно этот город?
— Вообще-то в “черном списке” было пять городов. “Приоритеты” определялись военной значимостью объектов и метеоусловиями. Мы не имели права на ошибку и в случае плохой видимости должны были лететь на запасную цель, либо возвращаться с бомбой на базу.
— Какой вам запомнилась сцена атомного взрыва?
— Никакой. Это потом в фильмах стали показывать, как мы рассматриваем клубы атомного гриба. На самом деле, его видел только один член экипажа, стрелок-радист Боб Карон, сидевший в хвостовой части самолета. Он сделал несколько снимков любительской камерой. Профессиональные получены с двух самолетов сопровождения, на которых летели фотографы, операторы и ученые.
В 9:15 наш самолет стал на 4.5 тонны легче. “Малыш” устремился вниз и через 43 секунды взорвался на высоте 600 метров над городом. Теперь нашей главной задачей стало спастись самим и удрать от взрывной волны. Этого нам не мог гарантировать даже Оппенгеймер. В какой-то момент машину словно огрели огромным хлыстом. Нас стало трясти как грушу, но самолет выдержал, вторая волна оказалась уже слабее.
Я взял микрофон и объявил: “Друзья! Мы совершили первую в истории атомную бомбардировку”. Уже потом кинематографисты припишут мне фразу: “Боже, что мы натворили!”
— Хорошо, не было слов, но что на душе? Все-таки 80 тысяч погибших в один момент…
— Понимаете, для каждого рода войск война смотрится по-разному. Летчики-бомбардировщики практически не видят “результатов” своей работы и потому относятся к ней по большей части без конкретных эмоций. Что-то там произошло, но что, не разглядишь. И потом, цифра 80 тысяч весьма условная. Никто точно не знает, больше она или меньше.
— Но в любом случае, в Хиросиме главными жертвами оказались не военные, а мирное население…
— Давайте рассуждать так. Решение о применении атомного оружия принималось не Тиббетсом, а главным политическим руководством страны. В 1945 году я был на приеме у президента Трумэна. Мне запомнились его слова: “Никогда не испытывайте чувства вины. Это мое решение. Вы солдат и у вас не было выбора”. Я не хочу прикрываться высокими авторитетами, но думаю точно так же.
Решение о бомбардировках японских городов ни для кого не было простым. Но речь шла о том, продолжать войну еще минимум год с привлечением 2-миллионой армии или закончить ее быстрее? Во сколько жизней обошелся бы этот год, равно нам и японцам? Кстати, и какой материальной ценой? “Манхэттенский проект” обошелся стране в два миллиарда долларов, каждый месяц войны стоил семь миллиардов. Не забывайте еще и о факторе Пёрл-Харбора. Американская нация жаждала достойной сатисфакции.
— А почему все-таки бомбили только японцев? Немцы тоже были врагами Соединенных Штатов.
— США просто не успели. У нас были две группы: азиатская и европейская. Берлину повезло, что он во время капитулировал.
— Какой был смысл после Хиросимы бомбить Нагасаки?
— Политический и вполне оправданный. Японское руководство считало, что у нас только одна бомба — “для шантажа” и отказалось от капитуляции. Вторая бомба оказалась “убедительной”.
— Как к вам сейчас персонально относятся японцы?
— Не удивляйтесь, после войны я много раз бывал в этой стране и как раз именно там я находил больше понимания, чем где-либо. Но любить им меня, конечно, не за что, да и никто на этом не настаивает.
— Существует много сплетен и слухов об “атомном проклятии” над экипажем “Энола Гэй”. Кто-то сошел с ума, кто-то ушел в монастырь, кто-то покончил жизнь самоубийством…
— Не больше, чем мифы. Единственное, чего мы реально опасались — бесплодия от радиации. Угроза нешуточная для молодых мужчин. Мне в то время было всего тридцать. Утешал себя тем, что у меня уже двое сыновей. Но угроза оказалась не такой страшной. Почти все мои парни женились, имели детей и внуков. Я сам во второй раз женился в 51 год. И на ком, заметьте, на француженке. Уж они-то толк в мужчинах знают. (Смеется).
Личные судьбы у всех сложились с разной степенью успеха. После войны многие из нас выступали с платными лекциями или создавали благотворительные фонды в помощь пострадавшим от атомных бомбардировок.
Я демобилизовался из армии в чине бригадного генерала. Десять лет был президентом компании, связанной с гражданской авиацией. Сейчас просто пенсионер. Однако не сижу, сложа руки. Занимаюсь патриотической пропагандой, пишу книги, навещаю детей и внуков. Один из них, тоже Пол Тиббетс, уже IV-й, майор — командир эскадрильи легендарной группы-509. История продолжается. Я горжусь моим внуком и молю Бога лишь о том, чтобы ему не пришлось прославиться тем же, что и его деду.
Добавить комментарий