Жизнь и смерть русской национальной идеи

Долгие годы после исчезновения СССР, этой Атлантиды ХХ века, новая демократическая власть пыталась создать свежую русскую национальную идею. За дело взялись рьяно. Собирали группы философов-социологов, завозили их в правительственные дачи и санатории, и там, в Успенском, на Николиной горе, в Архангельском, Узком и прочих благословенных местах они сочиняли национальную идею. Обед с коньяком, ресторанный оркестр по вечерам, танцы и девочки должны способствовать железам внутренней секреции генерировать государственные идеи. Раньше тоже так было.

В августе 1996 года Ельцин в упоении от победы на президентских выборах обратился к своим советникам, а также к философам, историкам, социологам и интеллигенции вообще с призывом создать национальную идеологию, демократическую версию “русской идеи”. Оно и понятно, с расцветающими тогда в России идеями типа “хватай больше, неси дальше, стреляй метче” никакого сплочения народа получить невозможно. В принципе, эти же слоганы действительны и сейчас. Но они как-то не объединяют. Скорее, наоборот, возникает озлобление внутри одного народа: все хотят ухватить больше, а этого больше все меньше. Да и пальба по согражданам тоже не укрепляет уз дружбы. “Не затягивай уз дружбы”, — сказал сатирик. А тут не мучительно затягивают, как в гарроте, а “гуманно”: застреливают.

Для начала завозили в санатории тяжелую идеологическую артиллерию из академиков и всяких директоров экономических-социологических институтов. Кто там только не перебывал! От Гайдара до какого-нибудь случайно по знакомству попавшего рядового доктора экономики. Там они неделями поглощали черную икру и пили армянские коньяки.

Года через три-четыре в академиках и докторах разочаровались. Не оправдали они. Тогда в разные пансионаты стали завозить народ не столь родовитый, зато помоложе и понаглей. Вдруг они выдумают порох.

Еще чуть позже аппарат правительства объявил конкурс для рекламных агентств на разработку “государственной идеи”, направленной на создание положительного имиджа существующей власти. Как видно, усилий помощников президента, академиков, докторов и кандидатов оказалось недостаточно, так что потребовались специалисты и агенты по рекламе. Но и рекламщики не помогли. Они, правда, изобрели слоган и картинку для партии, которую планировали поручить возглавить Черномырдину. На плакате был изображен тогдашний широко (как евразийская Россия) улыбающийся премьер Виктор Степанович, который держал ладошки домиком с поясняющей надписью “Наш дом — Россия”. Это и впрямь было непонятно населению, оно больше склонялось к фигуре из трех перстов, как какие-то еретики-никонианцы. Прозорливость народа следует еще и из того, что плакат с Черномырдиным, олицетворяющий не что-нибудь, а правительственное движение “Наш дом — Россия”, исчез из истории. Его не дает ни одна поисковая машина. Я пересмотрел сотни фото и статей — нет. Нашел разные картинки, а той, знаменитой, которой была обклеена вся Москва всего 7-10 лет назад, — ни одной. Так проходит мирская слава, и так же бесследно могут исчезать империи.

Национальная идея — дело очень интимное. Вот Бердяев писал о ней. Собственно, что именно писал? Да просто рассказал историю разных идей, обуревающих в разные столетия русское просвещенное общество. Начиная с как бы частной идеи Москвы как центра батыева монгольского улуса, которая стала столицей Московского царства, до последующих идей одичавшего в темной келье инока Псковского монастыря Филофея. В этих идеях Москва представала уже не как отпочковавшаяся от Сарая автономная северная местность, но как третий и последний Рим. Четвертого не будет — и не надо.

Далее Бердяев прошелся по русским духовным исканиям вплоть до вымороченных сказаний о России как особой евразийской цивилизации. Или даже до коммунизма как несколько искаженного задубелыми большевиками общинного пути исконно-посконной России. Особый путь России-де не в славянстве и даже не в православии, (которое только и есть настоящее, аутентичное христианство, полученное от равноапостольской Византии, а не как католичество — от развратного Рима), а в евразийстве. Русский евразийский человек становится личностью только в общем: в семье, коллективе, государстве.

Впрочем, есть еще кое-какая страна, раскинувшаяся в обе стороны. Турция, например. Ну, Турция, скажете уж... “Больной человек Европы”, как назвал эту бывшую “Блистательную Порту” Николай I. Это да, больной, но, как видно, выздоравливающий, раз ее уже планируют принять в Евросоюз, а евразийскую Россию даже в ВТО до сих пор не пускают, в котором уже 5-й год обширно раскидывается просто азиатский Китай.

В общем, русскую идею еще до всяких пансионатов формулировали и Бердяев, и Булгаков. А также Федотов, Степун, Солоневич, Ильин, В.Соловьев. Много кто. И совсем неплохо получалось — в тиши кабинета. Считалось, что национальная идея — плод некоего спонтанного созревания общества, а философ этот шепот ростка воспринимает и четко артикулирует в культурном тексте.

В принципе, все пишущие о России так или иначе говорят о ее национальной идее. И у большинства выходит, что Россия не Европа и не Азия, а некий кентавр, у которого тулово азиатско-сибирское, а маленькая голова — европейская. Парафраз на слова Плеханова о том, что Петр Первый пришил России европейскую голову к азиатскому туловищу.

Большой народ, жаждущий сильного государства, — это туловище этого кентавра, а малый, с его мечтаниями о свободах индивидуума от государства и даже от собственного тела, — это либеральная голова проф. Доуэля. Кентавр этот, как полагает ныне Альфред Кох (бывший вице-премьер и глава Госкомимущества), нежизнеспособен, найти пути к симбиозу двух его частей не удастся. 1000 лет удавалось, а теперь все, баста. Лебединая песня, похоронные танцы-шманцы, отдать последние концы.

И то верно, теперь уже про выработку новой национальной идеи и не вспоминают. Академиков-докторов-доцентов в логове не собирают, заданий не дают, не поят и не кормят. А вот почему? Неужто выпили весь коньяк и съели всю икру? Ничуть. Думаю, как-то смутно забрезжила идейка — нет, не национальная, а, скорее, бытовая, что новой русской национальной идеи в принципе нет. И найти ее нельзя. Раньше была, а теперь — нет. То ли скончалась, то ли улетучилась. Но так как ее нет уже 15 лет, а страна как-то живет, то и без нее можно. Это точно. Как-то жить можно. А вот быть империей, великой державой — нельзя.

Это только на первый взгляд кажется, что основа мощи державы — ее экономика и производные от нее вооруженные силы. Или даже наука и технология, образование населения, которые питают экономику. Все это, разумеется, имеет место, но эти свершения есть, в свою очередь, производные от самого главного. И это самое главное — как раз и есть национальная идея. Но не вымученная в тиши философских кабинетов и не сочиненная после принятия на грудь бодрящих и веселящих жидкостей бригадами идеологов-социологов, а нечто, принимаемое как само собой разумеющееся так называемым народом. И вот такая идея была у России до революции. Более того, была, хоть и другая, после.

Эта идея в ее народном звучании гласит: Россия — защитница слабых. Покровительница малых. Спасительница угнетаемых.

Эта “патронажная идея” проявлялась в том, например, что метрополия в Российской империи жила хуже своих “колоний” — окраин, присоединенных народов. В этом историки даже видят тоже благородную особость России; она была не такая империя, как все, в которых метрополия жила лучше за счет своих колоний (классический пример — Британская империя, а сейчас — США). Но эта же особость сыграла потом фатальную (хотя и вспомогательную) роль: когда широко стала внедряться “чисто экономическая” идейка, что хватит уж, натерпелись. И народным мнением стало: пусть эти неблагодарные республики идут на хрен, на все четыре стороны, “неча нам кормить нахлебников”. Они и пошли — с большой радостью под водительством своих первых парней на деревне.

Вся история России, за малым исключением, являлась реализацией максимы “защитницы сирых”. Еще во времена возникновения Московской Руси к Москве добровольно присоединялись разные княжества. Даже литовские князья братья Ольгердовичи — и те пришли служить московскому князю.

Некоторым образом Куликовская битва второй раз остановила натиск Востока на Запад — первый раз это было при устремлении Батыя к последнему морю — он вернулся после поражения под Оломоуцем (от чехов, как никак тоже славян, хотя это поражение не было разгромным и фатальным), опасаясь оставлять в тылу огромный “русский улус”. Так, по крайней мере, полагает русская историография.

С. М.Соловьев в своей “Истории” пишет о Куликовской битве:

“Куликовская победа послужила … знаком торжества Европы над Азиею; она имеет в истории Восточной Европы точно такое же значение, какое победы Каталонская и Турская имеют в истории Европы Западной, и носит одинаковый с ними характер, характер страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос — которой из этих частей света восторжествовать над другою”.

Можно назвать хрестоматийное воссоединение Украины с Москвой в 1654 году, когда Малая Россия нашла спасение своей веры от католической Польши. Потом — Георгиевский трактат и вхождение под руку русского царя православной Грузии и встык — Армении, боящихся наскоков исламской Оттоманской империи. Потом пошла защита славян, болгар да сербов от все тех же турков. Ну и прочие включения вроде Алтая и Тувы.

Можно привести обратные примеры вроде завоевания Прибалтики или Средней Азии. Но эти частные эскапады не меняют общего представления о некоей протекционистской роли России. Причем, эта роль в какой-то мере признается даже Западом. Скажем, эта роль полностью признавалась в освобождении Европы от корсиканского узурпатора. Равным образом более столетия спустя оказалась аналогичной роль России в спасении от бесноватого фюрера.

Не так важно, в какой мере “на самом деле” спасительные подвиги России имели место быть. Допустим, в большой мере имели. А важно то, что идея помощи была достоянием “широких народных масс”, и потому именно ее следует считать национальной идеей.

Но ладно, перейдем к идее, которая конституировала создание и существование Красной империи. На первый взгляд, кажется, что это была принципиально иная концепция русской идеи, что она была, скорее, не национальная, а интернациональная. Этой идеей был марксизм в его ленинском преображении. Идея ошибочная, но невероятной мощи как и всякий культуропорождающий миф. Ни много, ни мало, она обещала перейти от предыстории, каковой мнилось все происходившее на Земле до Маркса и до 1917 года, к собственно истории. Когда человек сознательно, а не стихийно, как раньше, начнет строить новое разумное общество. Перспективы были грандиозны: вместо старого мира насилия и наживы, дикого контраста бедности и богатства, грядет мир братства, любви, высочайшего взлета творческих возможностей всех. Понятен лучезарный энтузиазм романтических комсомольцев и громогласные крики Маяковского: “Твори, выдумывай, пробуй!”

Но при всей новизне марксистского спасения человечества в нем имплицитно сидела и прежняя “русская идея” помощи народам мира. Мы-де уже сподобились приобщиться к высшей формации, а остальным, засидевшимся на старте, поможем. Если надо, то и своими славными вооруженными силами.

Россия столетия строила свою судьбу на идее великой империи. После революции эта идея трансформировалась в желание лидерства в построении коммунизма в масштабах всего мира. Грандиозный утопизм этой идеи, в том числе и неоглядная помощь в построении социализма в борющихся с колониализмом и империализмом странах Азии и Африки в итоге погубил великую Россию. Но даже в этой извращенной форме в течение целых 70 лет для нескольких поколений эта утопия все-таки была Идеей, которая и создала, и поддерживала огромную Сверхдержаву.

“Легионы новых кюстинов уже говорят, что для русских нет горше страдания и тяжелее муки, чем видеть свою страну в положении рухнувшей сверхдержавы”, — писал Стивен Сестанович (аналитик, старший научный сотрудник Совета по Внешнеполитическим Связям, профессор Колумбийского Университета, бывший посол США в СНГ) еще в 1997 году.

Идея коммунизма — будущего всего человечества как наилучшего строя из всех возможных — стала чадить и гаснуть с конца 60-х годов. Я думаю, тут водоразделом был ввод войск в Чехословакию. Идея помощи братским народам, которая раньше играла такую роль в национальной русской идее, впервые отчетливо дала осечку. Помощь “борющимся народам Африки”, всякому там Мозамбику или Афганистану, вообще уже смотрелась пародией. Именно со времени подавления “Пражской весны” появился самиздат и тамизадат как массовое явление. Тогда же началась и эмиграция. На самиздат возник все ширящийся спрос. В лучшие для станции “Свобода” годы — это 1991 год, когда СССР еще существовал — ее аудитория насчитывала 70 млн. человек — больше, чем у любого телевизионного канала! Я, каждую неделю проводя свою передачу в программе “Аспекты”, почти физически ощущал огромность этой невероятной массы слушателей. Такого не было ни до того, ни после.

И вот после тотального крушения идеи построения нового прекрасного мира советской империи было более не на чем держаться. Хрястнул становой хребет, лопнула становая жила.

Понятно, почему никому не удалось создать новую национальную идею. Или восстановить старую. Например, идею России как защитницы слабых. Она сама расчлененная и слабая, кого уж тут защищать. Посему процесс ее распада не остановлен. Теперь уже речь идет не о Чечне и Ингушетии, а шире — о Дагестане и всем Северном Кавказе. В мае этого года на “тайной вечере” с олигархами замглава президентской администрации Владислав Сурков вдруг сказал слово истины: “Нам не хватает еще, чтобы в Дагестане избрали какого-нибудь там ваххабита!” — это он по поводу того, что как мы, мол, мудро поступили, что отказались от выборов губернаторов.

Нечего и говорить о восстановлении революционных ленинских идеалов. Они уж точно абсолютно мертвы и никакой реанимации не поддаются.

Если перебрать возможные кандидатуры на роль национальной идеи (а их уже много раз перебирали и мусолили), все эти православные единения, евразийские особенности, соборность, общинность да коллективизм, исконно присущие русскому человеку, официальная доктрина царствования Николая I “Самодержавие, православие, народность”, разная там справедливость, “Россия — коллективный Христос”, принявшая на себя грехи мира и несущая свой крест, дружба народов и даже “благосостояние для всех” (название книги автора немецкого чуда министра экономики Людвига Эрхарда) — не проходят. Одни отвлеченны и заумны. Вторые, вроде экономического процветания, — слишком уж ненатуральны и фальшивы.

Несколько более года назад это понял Путин и сказал, что национальной идеей является конкурентноспособность российской экономики. Вернее, — стремление к оной. Это несколько лучше идеи покупать только отечественные товары , которую в предгорячечном припадке промяукал уходящий Ельцин, но тоже, увы, есть вздор. Здесь нет ничего национального. Это как раз вненациональное элементарное требование к любой экономике. Нечто вроде брежневского “экономика должна быть экономной”. С тем же успехом можно назвать национальной идеей пожелание, чтобы вечером в домах не гас свет, а по утрам ходил бы транспорт.

На днях писатель Михаил Веллер дал интервью “Политическому журналу” (18 июля 2005 г.) о том, как лидеры СПС предлагали ему написать книгу об их подвигах. Заканчивает свой рассказ Веллер такими словами: “Национальная идея сегодня возможна только одна — месть и справедливость. Вот и вся национальная идея. А они думают — они правят, а нация в это время стремится к чему-то общему и хорошему, Кремлю не во вред… Во им! (Здесь Веллер показал кукиш). Не получится. Национальную идею я слышу от киоскерши у метро, от простого народа. Вот когда депутаты и олигархи будут висеть на фонарях вдоль проспекта, вот национальная идея. Я думаю, что она Кремль не очень устраивает…”.

Да уж, лучше никакой идеи, чем такая.

Вообще национальной идеей не может быть никакая разновидность рынка и, шире, экономическая цель — точно так же, как целью человеческого существования не может быть исправная работа желудочно-кишечного тракта. Тут только можно пошутить: на перекрестке желудочно-кишечного тракта стояла старая слепая кишка с протянутой прямой. Я уже выше написал, что вполне можно жить без национальной идеи. Все страны Европы так живут. Пробавляются местными суррогатами “про высокий уровень жизни”. Не замахиваются ни на что имперское. Вчера наши отцы жили хорошо. Сегодня мы живем хорошо, а завтра хотим, чтобы наши дети жили не хуже. Как бы под девизом “кататься как голландский сыр в датском масле”.

Выходит, для России в качестве национальной идеи остается что-то вроде построения демократии да отстаивание разных свобод. Подавать миру пример и, тем самым, помогать ему. Но и тут затык: демократию в России начали строить недавно, ее все совершенствуют. И не столько совершенствуют, сколько пока выявляют в ней лакуны да пробелы. Выяснилось, к примеру, что совсем плохо обстоит дело с судами. И то верно: что это за суды, если вердикт присяжных можно отменять и по много раз слушать одно и то же дело? Тут уж не до свободы. Как шутят в России: не так страшен суд, как его приговор.

К тому же демократия — это не просто национальная идея, а вот именно народная идея Америки. Эта идея уже занята Америкой и уж точно, России ее никто не отдаст. Именно средний американец убежден, что Америка есть носитель самой совершенной демократии. Эта идея есть также главная посылка во всей внешнеполитической деятельности правительства США. Поэтому Америка и проявляет себя на мировой арене как распорядитель демократических танцев: мы определяем, у кого какая демократия, и при отходе от наших эталонов имеем право от лица самой истории и ее прогресса поправлять заблудших. Народ в этом начинании свою власть поддерживает. Если, конечно, это не стоит слишком дорого, как ныне в Ираке.

В общем, демократия как национальная идея и главное достижение и ценность страны хорошо освоена Америкой. И ее оспорить у Америки вряд ли в обозримом будущем кто-то сможет. А вот назвать другую национальную идею, противостоящую демократии, которая может стать и уже сейчас становится стержнем поднимающегося нового колосса, сверхдержавы, возможной доминанты всего мира, следует. Это национальная идея Китая, а отнюдь не России. Китайцы не будут говорить ни о своей якобы наилучшей демократии, ни о своих свободах, ни о своем самом высоком уровне жизни. Зачем им эти побрякушки? Они будут говорить о своей многотысячелетней мудрости. О своей старинной Традиции. И уже говорят. Смотрите, скажет новый Дэн Сяопин (хотя нечто подобное говорил и старый), никого не осталось рядом с нами. Никого, кто когда-то начинал примерно в то же время, что и мы. Нет ни шумеров с их древнейшей державой, ни великого Египта с его невероятными пирамидами, ни гораздо более позднего молодого обширного Рима со всеми его оглушительными завоеваниями и Pax Romana. Никого. А Китай есть. Есть как государство, которому более четырех тысяч лет (тут будущий Дэн немного преувеличивает, но для национальной идеи это не так важно). Почему же так вышло? Потому, что китайский народ мудр. Равно как и его правители. Они никуда не торопятся. Они знают, что все равно мир будет принадлежать им.

Китай никогда не вел завоевательных войн. Обратите внимание на Великую Китайскую Стену — она тянется на 4 тысячи километров, ее трудолюбивый китайский народ строил сотни лет. Стена — символ терпения и миролюбия Китая. Это ведь оборонительное сооружение, а не оружие нападения. Зачем нам тратить силы на завоевания, если мы Срединная Империя и все народы неизбежно это поймут и придут к нам на поклон? Мы сидели за каменной стеной и ждали своего часа. Мы всегда знали, что он настанет. Это знание и эта тысячелетняя выдержка — главный знак нашей мудрости. Мы никогда не суетились перед лицом вечности, мы не теряли лица. Как говаривал Мао: “Наш путь извилист, но перспективы светлые”.

Зачем нам подгонять события и присоединять Тайвань сегодня? Мы дождались, когда истечет срок аренды в 99 лет и спокойно забрали Гонконг. Мы можем пообещать и Гонконгу (Сянганю) и Тайваню (Тайбею) непонятную и непостижимую для западных варваров концепцию: одна страна, но две политические системы. Пусть побудут со своей придурковатой демократией еще 10-20-50 лет. Что такое 50 лет по сравнению с нашей историей в 4 тысячи лет?

Америка противится включению Тайваня в состав великого Китая? Она противилась в свое время и к выводу Тайваня из Совета Безопасности ООН. Теперь там мы. Потом она противилась исключению Тайваня из ООН (в 1971 году). Но смирилась и с этим. Как и все сообщество ООН — хотя дело это невероятное с точки зрения Устава этой почтенной организации. Когда тайваньские спортсмены завоевали золотые медали на Олимпийских играх в Афинах в августе 2004 года, они, в отличие от победителей из других стран, не могли на церемонии награждения видеть свой государственный флаг и слышать государственный гимн, да и вообще тайваньская команда была вынуждена выступать под навязанным ей Китаем названием “Китайский Тайбэй”. Никакого Тайваня! И с этим согласился уже Олимпийский комитет, находящийся вне политики! Может быть, этот комитет и вне политики, но он никак не может быть вне великого Китая, тем более, что следующие олимпийские игры 2008 года пройдут в Пекине. Мы подождем сколько нужно, как бы говорит вечный Дэн Сяопин, пока США не поймут, что Тайвань не может не быть провинциальным китайским островом Тайбеем.

Сейчас Китай — мастерская всего мира. Но пройдет еще совсем немного времени, пустяк по сравнению с нашей необозримой историей, и не только Америка, но и весь мир проникнется неоспоримым пониманием того, что Китай стал кладезем мудрости для всей цивилизации. Именно Китай даст миру ответы на все запутанные гордиевы узлы, которые успели накрутить Россия, Америка и прочие хваленые западные демократии. Раз мы своей историей доказали свою мудрость, значит, у нас, а не у выскочки прыщавой дурехи Америки есть право на руководство миром. Мы будем указывать всем, что такое хорошо и что такое плохо. К тому времени и Россия сама поймет, что Сибирь вовсе не русская земля, как бы о том не надрывался их белогвардеец баритональный тенор Петр Лещенко. И добровольно передаст нам ее в наше просвещенное управление. А потом и сама станет провинцией Великой Поднебесной Империи. Вместе с другой провинцией — бывшей заносчивой, спесивой и глупой Америкой.

Ну, что ж, даже если и так — не в первый и не в последний раз цивилизация меняет своего лидера.