В Штаты впервые я приехала на лечение в 1988 году – в надежде избежать опериции, которую мне настойчиво рекомендовали в Союзе. Жена знакомого мужа (Марго), собиравшаяся со взрослой дочерью (Рубиной) в Лос-Анджелес, к своей давней подруге, предложила мне поехать с ней, заверив, что если где-то мне и могут помочь, так только в Америке. Ее заокеанская подруга, Люся Варакян, в то время находилась в Ереване – нас познакомили. И, как это не удивительно, она согласилась принять меня и оказать содействие. Правда, муж, в порядке благодарности, пообещал решить ее проблему – ее жениха не выпускали из Союза.
Подготовка к отъезду (вернее – получение разрешения) заняла несколько месяцев. Прибыли мы сначала в Сан-Франциско, к родному брату Марго, державшему в даунтауне магазин мужской одежды. Погостили дня три (я – в качестве бесплатного приложения), а оттуда уже самолетом в Лос-Анджелес.
Люся оказалась редкой души человеком, и через короткое время я уже чувствовала себя у нее, как у самых близких родных, искренне полюбив ее самою и всю ее семью: младшую сестру Анаиду, мужа сестры Пола, их мать – тетю Грантуи, отца – дядю Жано, и бабушку – Люсю Старшую. Выросшая в Москве, в чисто русской среде, я привыкла к сдержанной холодности окружающих, а зачастую – и к хмурой неприветливости. Отношение этих людей, для которых я была совершенно чужим человеком, свалившимся со своими проблемами им на головы, стало для меня откровением.
Семья Варакян – болгарские армяне, переехавшие в свое время в Армению, где Люся и Анаида получили высшее образование. Люся стала врачом, Анаида экономистом, а их отец работал на обувной фабрике мастером цеха. В конце 70-х, в самый разгар гражданской войны и сирийской оккупации в Ливане, они выехали из Армении в Бейрут, а оттуда уже эмигрировали в США, осев в Лос-Анджелесе. Отец снова занялся пошивом модельной обуви, а Люсе пришлось заново учиться на врача, чтобы подтвердить свою квалификацию. Это были тяжелые для них в финансовом отношении годы.
Получив долгожданный лайсенс, Люся стала весьма успешным и известным в среде эмигрантов-соотечественников семейным врачом (family doctor) с обширной клиентурой. А Анаида совсем неплохо зарабатывала, устроившись в крупную Голливудскую компанию по распределению гонораров и отчислений от проката фильмов.
Отца разбил инсульт, так что в семье теперь уже было, вместе с Грантуи и бабушкой – старенькой, но с очень крутым характером, три пенсионера. Анаида вышла замуж, и хоть жила с Полом отдельно, они продолжали оставаться единой семьей, проводя все свободное время вместе. Весь дом по-прежнему держался на Люсе – в финансовом отношении. А во всем остальном – на Грантуи.
Круг общения у них был преобширный – двери их дома не закрывались. Друзья заходили без предупреждения в любое время дня, и тут же накрывался стол. К тому же у них постоянно кто-нибудь гостил из Еревана. На сей раз – Марго с Рубиной и я. Не забывала Люся и о благотворительности. Когда в Армении случилось это страшное Спитакское землетрясение, она открыла в Лос-Анджелесе благотворительный фонд и сама возглавила его.
Так что творить добрые дела – я имею ввиду себя – для нее было не впервой. Уже позднее, задним числом я многое поняла и переосмыслила. А тогда мои советские мозги лишали меня возможности адекватно воспринимать элементарные вещи. Я не понимала, например, что отвозя меня раз в неделю на прием к врачу на другой конец города, Люся пропускает собственную работу, отменяет прием больных, а следовательно терпит убытки. Я не понимала, что каждый визит к врачу стоит денег, которые она, ничего мне не говоря, за меня платила.
Нет, конечно, не настолько уж я была несообразительной – я пыталась, как могла, быть благодарной за гостеприимство, в частности, заставив ее принять от меня в подарок пару драгоценностей, которые при мне были. (На таможенной не очень ведь пускали что-то с собой провозить, особенно украшения и деньги. Да и сейчас не пускают.) Но какое колечко может сравниться с широтой души и большим сердцем!
Люся, Ано и Пол возили нас по всем ближним достопримечательностям, по ресторанам, шоу, театрам, по каким-то невероятным «шапинг моллам». Попала я в Америку в тот период, когда у нас в стране уже начинался жестокий дефицит. Поэтому бьющее в глаза изобилие казалось чем-то из ряда вон выходящим.
Один день мы провели на берегу океана – на зеленом газоне под пальмами. Широченные песчаные пляжи, в отличие от привычных черноморских, были абсолютно дикие – без топчанов и зонтиков, без ларьков и вышек спасателей. Как мне объяснили, в стране частников никто не захотел брать на себя ответственность за жизни людей в открытом океане. Отдыхавших на пляжах было немало. Они сидели или лежали – поодиночке, парами или группами, поджариваясь на солнце, но в воде почти никого не было. В жаркой Калифорнии, с ее круглогодичным летом, по прихоти Природы, не очень-то покупаешься в океане. Именно здесь к самому берегу подходят холодные течения, лишая океан его курортной привлекательности. Серфингисты не в счет. Им все нипочем. Купаются калифорнийцы только в своих бассейнах.
Обедали мы в тот день в любопытном приморском ресторане. Любопытен он был тем, что у входа стояла большая бочка, полная жареного арахиса. Гости ресторана зачерпывали земляные орехи полными пригоршнями и грызли их, бросая шелуху прямо на пол, что вовсе не было проявлением бескультурья. В этом и заключалась фишка данного заведения – бесплатный арахис и право мусорить, сколько душе угодно. От скорлупок на полу образовался толстый ковер, приятно похрустывавший под ногами. Впрочем, грызть орехи можно было и на скалистом берегу, в ожидании своей очереди. Но в этом случае лакомиться в одиночку не получалось. Вас тут же атаковывали чайки, ловко ловившие на лету подброшенный в воздух гостинец.
Сюрпризы ресторана орехами не ограничивались. У американцев, как известно, очень принято забирать с собой недоеденное – порции-то у них прямо-таки гигантские. Процедура эта стыдливо зовется doggy bag – «пакет для собак». Мол, не для себя забираю свои объедки, а для домашнего питомца. Обычно официант по требованию приносит пенопластовую коробочку – каждому свою, и сам скидывает туда с тарелок остатки еды. Когда Ано предложила мне попросить doggy bag, я наотрез отказалась. Но она настояла, заверив, что это «just for fan». Наши тарелки унесли на кухню, а потом появились официанты с большими лебедями в руках, искусно свернутыми из фольги золотистого цвета. Внутри каждого лебедя было упаковано то, что мы недоели.
В другой уикенд мы посетили Санта-Барбару. Город очень красивый и явно богатый, судя по внешнему виду частных домов. Может на меня он и не произвел бы особого впечатления, если бы не одноименная мыльная опера, действие которой здесь происходило. Телевизионная «Санта-Барбара», как каждый наверняка помнит, годами не сходила с российских телеэкранов. Серий этих, страшно подумать, было снято больше двух тысяч.
Бегло осмотрев курортный городок, мы отправились дальше – к туристической датской деревне Solvang, спрятанной довольно высоко в горах, среди живописных лугов, садов и виноградников. Ее домики-магазины, в чисто датском стиле, выглядят очень мило – сказочно-кукольно, как декорации. А пара внушительных мельниц «под старину» добавляет всей деревне особый шарм и колорит. Местные датчане здесь не живут, они только держат свои кафе, рестораны, магазинчики, в основном сувенирные, которые закрываются ровно в пять часов. Соответственно после пяти жизнь в Сольвенге замирает.
Вдоволь нагулявшись по магазинам и передохнув в кафе-мороженом, мы вернулись тем же путем, через горы, в Санта-Барбару и пообедали на пирсе, в знаменитом ресторане Moby Dick, построенном в честь романа и фильма о ките-убийце. Перекрытие пирса очень старое, собранное из массивных, квадратных в сечении, бревен, скрепленных железными скобами. Под колесами машины они весьма внушительно погромыхивают. В конце пирса устроились рыбаки с удочками. А в нескольких шагах от них дежурят пеликаны, терпеливо ожидающие своего часа. Если рыбак вылавливает слишком мелкую рыбешку, он швыряет ее прямо в клюв-мешок одному из пеликанов.
На прогулочном пирсе, помимо его основной достопримечательности, «Моби Дика», есть и другие рестораны, а также – сувенирные магазины, игровые салоны и причал. Несколько лет назад там случился пожар и практически все сгорело, включая Moby Dick. Но очень быстро все было восстановлено в прежнем виде. (В Сольвенг и в Санта-Барбару мы по сей день довольно часто наведываемся, особенно, когда у нас гости.)
Побывали мы и в Немецкой деревне, запомнившейся мне чисто немецким меню в ресторане: сосиски, квашеная капуста и пиво; разнообразием керамических пивных кружек в сувенирных магазинах; и самими обитателями – немцами в национальной одежде прошлого века. Они сидели на длинных лавках, пили пиво, потом брались за руки и, ритмично раскачиваясь, горланили свои песни. Как оказалось, мы попали на какой-то их национальный праздник.
Выискивая места поинтереснее, Люся сводила нас в мексиканский ресторан, где у нашего столика играл и пел мексиканский квартет в красочных одеждах и огромных самбреро, и в тунисский ресторан с танцами живота, со столами в виде огромных бронзовых подносов, где официанты виртуозно разливали напитки из каких-то странных медных чайников с невероятно длинными и тонкими носиками.
В порядке знакомства с местной экзотикой (правильнее будет сказать – эротикой), меня сводили даже на шоу, где абсолютно голые девицы боролись друг с другом, валяясь в жидкой глине. Ну и так далее. Нас принимали у себя по очереди друзья Люси, накрывая по-восточному пышные столы. Благодаря ей я даже побывала на эмигрантской свадьбе, с венчанием в церкви, и на похоронах, впервые увидев во всех подробностях здешний скорбный ритуал.
Хороший товарищ Люси, стоматолог, по собственной инициативе взялся привести в порядок мой рот – бесплатно, в качестве презента. А я не слишком тогда и поняла, что это значило в денежном эквиваленте. Ведь у нас-то все это было еще бесплатно.
Два-три дня мы провели в Лас-Вегасе, где я сполна прочувствовала, что такое «загнивающий Запад», как ярко он сияет и чем отличается от нашей советской действительности.
Один из ее друзей был настолько частым гостем в Лас-Вегасе, что ему давали бесплатные апартаменты «люкс», с бесплатными обедами в ресторанах и с бесплатным правом брать с собой гостей. (Мы как раз и были такими гостями.) Но не зря говорят, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Симпатичный, неглупый, отец двух детей, имевший большие планы на жизнь, он стал таким неконтролируемым игроком, что проиграл все свои сбережения, свой дом, оставшись практически на улице, и в конце концов – без семьи.
Вот такие негативные и позитивные истории открывали мне глаза на жизнь наших эмигрантов в капиталистическом мире. Тогда я еще не знала, что этот самый капиталистический мир уже стучится в железные ворота моей страны.
Все эти развлечения были лишь антуражем к основной цели моей поездки. В первые же дни Люся, жившая в Северном Голливуде, отвезла меня в Беверли Хиллс, к эндокринологу, эмигранту-еврею Борису Кацу, люто ненавидевшему все, что касалось Советского Союза (а значит, наверное, и таких пациентов, как я). Осмотрев меня, он принял решение испытать на мне метод, который они еще только пытались внедрить – напичкать щитовидку йодом, а потом ее целиком удалить. (Моя московская врач, эндокринолог и доктор наук, узнав об этом – увы, лишь после моего возвращения – начала кричать от возмущения, что делать этого было никак нельзя, что моя проблема была не в щитовидке, а в иммунном процессе и что лишать меня жизненно важного органа – преступлению подобно.)
На йодовую предатаку ушел целый месяц. Так совпало, что в день назначенной операции было полнолуние. Из эзотерической литературы я знала, что при полнолунии кровь не сворачивается, поэтому делать операции в этот день категгорически не рекомендуется. Знала, но постеснялась сказать.
Операция, которая у нас в Союзе даже сложной не считается и занимает минут 40, длилась 7 часов. Меня чуть не отправили на тот свет. Никак не могли остановить кровь. А попутно повредили паращитовидные железы, из-за чего кальций в крови упал до критического минимума. Хирурга, который устроил все это, я после операции ни разу не видела. Он даже не зашел на меня посмотреть – американское «разделение труда». Ведь здесь в больницах все делают медсестры. А может стыдно было?
О том, что со мной все пошло не так, говорил уже тот факт, что меня продержали в реанимации под круглосуточным наблюдением через мониторы 7 дней. (Это при том, что в Штатах даже после операции на открытом сердце выписывают на третий день.) Вернувшись к Люсе домой, я постоянно проваливалась в небытие, из которого меня насильно выводила ее бабушка – тормошила и заставляла проснуться.
Ухаживали за мной всей семьей. Люся делала уколы и ежедневно брала кровь на анализ. А тетя Грантуи готовила специально для меня насыщенные кальцием блюда, толкла в ступке яичную скорлупу, размачивала и очищала от кожуры миндальные орехи... Вот такими оказывается могут быть «абсолютно чужие люди».
Из-за дефицита кальция мне постоянно сводило мышцы. А когда я решилась, наконец, одна пройтись по улице, то уже через квартал вынуждена была сесть прямо на асфальт – отказали ноги. В какой-то момент бедная Люся была близка к панике. «Уезжай, умоляю, пока живая! Не заставляй меня заказывать цинковый гроб!», – очень мило пошутила она. Увы, уехать я не могла еще месяца два – доктор Кац не отпускал. И лишь когда опасность для жизни миновала, мне разрешено было вернуться. (Марго с дочерью, не дождавшись меня, отбыли раньше.)
В довершение ко всем «удовольствиям» однажды ночью я вскочила как ужаленная от того, что дом вдруг заходил ходуном. Услышав люсино: «Аман, еркрашарже!» («Ой, мамочки, землетрясение»), я кубарем скатилась с кровати, потом по лестнице со второго этажа – вниз, ударяясь от трясущегося дома о стены, и первая выскочила на улицу. Фонарь, висевший на цепи над крыльцом, бился о потолок, а в доме напротив из рамы вывалилось огромное витринное стекло и разбилось вдребезги.
Никакими коврижками не заманить бы меня обратно в дом – от животного, неконтролируемого страха я совсем потеряла голову. Но вернуться пришлось, хотя земля под ногами все еще дрожала. Бабушка Люся спустилась сверху сама. А вот дядя Жано после инсульта был частично парализован и с постели не вставал. Грантуи не могла оставить его одного дома. Так что мы с Люсей подняли дядю Жано, усадили в инвалидное кресло и выкатили на крыльцо.
Землетрясение, к счастью, было не самое сильное, около 6 баллов, но автошоки постоянно повторялись все последующие дни, до самого моего отъезда. Оказалось, что я патологическая трусиха. Может просто нервы и мое послеоперационное состояние были тому виной. А только я наотрез отказывалась возвращаться в дом и следующую ночь провела в саду, под большим развесистым фикусом. Люся, женщина мужественная, закалившая нервы еще в осадном Бейруте (где ездила за продуктами для всего их дома под перекрестным огнем и спала под пулями на балконе), выпила снотворное и легла в постель. Узнав наутро, где я провела ночь, она была в ужасе, объяснив, что вокруг полно черных, которые могли со мной сделать все, что угодно.
Страх вселился в меня так прочно, что я уже ни о чем, кроме землетрясения, и думала не могла, мечтая лишь об одном – поскорее покинть эту зыбкую и опасную землю. Я нервничала, если машина останавливалась под мостом автострады, боялась многоэтажных паркингов с их низкими бетонными перекрытиями, не хотела заходить в магазины. И даже уже в самолете мне казалось, что он слишком медленно выруливает на взлетную полосу, что вот сейчас земля разверзнется под его шасси и поглотит нас вместе с крылатой махиной прежде, чем мы успеем взлететь. Это было похоже на паранойю.
Улетая, я была абсолютно уверена, что ни за что в жизни сюда больше не вернусь. И уж тем более не захочу здесь жить. Но прошел год, и я со старшим сыном снова прилетела в гости к Варакянам, по их приглашению. А еще через несколько лет мы всей семьей перебрались навсегда в Лос-Анджелес. И, должна признаться, ни разу об этом не пожалели.
Добавить комментарий