Пятнадцать лет Юлий Гусман — бывший врач, комсомольский работник, капитан веселых и находчивых бакинцев, а также режиссер — властвовал в московском Доме кино. При нем этот Дом работал бастионом демократических сил, при нем стал гнездом крылатой богини “Ники” и просто худо-бедно сохранился, что не всем подобным Домам удалось. Год назад правление Союза кинематографистов попросило Гусмана с занимаемой должности. А точнее — указало ему на дверь. С формулировкой “за неудовлетворительную хозяйственную деятельность”. Как и принято, постная формулировка драпировала совсем иные резоны — пряные, но не слишком аппетитные. Гусман покинул кабинет в Доме на Васильевской и перебрался в другой — тот, что в одном из особнячков Гранатного переулка. В том особнячке нынче обитает “Ника”, уже взрослая шестнадцатилетняя барышня с академическим статусом. По паспорту — Российская академия кинематографических искусств, по вероисповеданию — независимая, по нраву — веселая, в родителя.
Гусман унынию враг. Ему все бы шуточки шутить. Я уже включил диктофон, а он продолжал разыгрывать по телефону Анатолия Лысенко: “Здравствуйте, я режиссер из Саратова. Хотел бы представить для ознакомления вашей академии свой новый фильм “Падение веселой задницы с горы”. Толя, не узнаешь, что ли?”
— Вступаете в очередную академию?
— Да это Толя Лысенко свою телевизионную академию создал. Сейчас академии плодятся со страшной силой. Каждый честный человек считает своим долгом что-то такое учредить. А каждый нечестный — украсть чужое. Популярную газету, раскрученный бренд.
— Про эту русскую страсть еще Николай Карамзин все популярно иностранцам объяснил. Как вы думаете, склонность к воровству — это от нашей природы или от нашего воспитания?
— Мы же с вами материалисты. Отчасти — генетически, конечно. Но не от главной части. Воспитание много значит. У нас всегда в почете был не только тройной вопрос “кто виноват, что делать и с чего начать?” Не меньшей популярностью пользуются и другие: как это — ему можно, а мне нельзя? как это — у него есть, а у меня нет? И отсутствие того или иного стимулирует не желание чего-то добиться, а стремление отнять, присвоить и поделить. Безумное желание, очень хочется. И еще есть непробиваемая уверенность, что обладатель того, чего у тебя нет, сам по себе ничего не стоит. Никогда не забуду один эпизод, который я, тогда еще достаточно молодой человек, наблюдал на студии “Азербайджанфильм”: сидят режиссеры, операторы, а по телевизору показывают какое-то кино. И каждый второй периодически вскакивает и кричит: “А что, я так не могу, да? Я тоже так могу!” Причем ни одному из них и в голову не пришло воскликнуть: “Я могу лучше!” Вот от этого “я тоже так могу” многие наши беды. Кругом непрофессионалы, работать не хотят. И когда появляются люди, которые — неважно, в бизнесе, в искусстве, в журналистике — добиваются успехов, то незачем думать: он талантливее меня, соображает лучше, у него перо острее. Гораздо легче отмахнуться: да ладно, он внук генерального директора или племянник главного редактора.
— До недавнего времени в нашем кино была одна академия, теперь их у нас две, просто кабаре-дуэт. И у каждой по своей награде, которая объявляется главной: пару половозрелой девице “Нике” составил младенец “Золотой орел”. Вы хотите сказать, что своим рождением он был обязан бессмертной идее “я тоже так могу”?
— Совершенно не хочу этого сказать. Вторая академия создана потому, что Никита Михалков захотел аккумулировать всю кинематографическую власть. Если с наскока овладеть “Никой” не удалось, значит, нужно создать параллельную структуру и своей мощью, своей харизмой выдвигать ее вперед в расчете на то, что соперница захиреет и отвалится. Сначала он взял Московский кинофестиваль, разогнав команду Сергея Соловьева. А сейчас в пику Рустаму Ибрагимбекову и его Конфедерации Союзов кинематографистов назначил ровно на сроки фестиваля “Киношок” одесское “Эхо “Золотого Дюка”. Мне тут попалось на глаза сообщение в газете “СК-Новости”, как бы официальное, об этом новом “Дюке”: вот, через 15 лет возрождается замечательный фестиваль, который придумал и организовал Станислав Говорухин, и все такое. А дальше длинный список того, чем был славен “Дюк”, и все правда, но одного, обидно, не сказано: что создавала его команда под руководством Юлия Гусмана, Армена Медведева и Марины Шахматовой — при участии Говорухина. Он замечательный режиссер, мой товарищ — вон, видите на стене фотографию с первого “Дюка”, где мы присели рядом, а он мне руку на плечо положил? Дай бог, чтоб возродился “Золотой Дюк”, не можете ничего придумать сами — берите, не жалко. Но зачем обязательно в те сроки, которые давно занял “Киношок”? Это недостойно и стыдно.
— Вас это должно некоторым образом забавлять: ваши непримиримые оппоненты проводят “Эхо” вами придуманного фестиваля.
— Знаете, это не очень веселые забавы. Они ведут к расколу сообщества. Творцы никогда не бывают особенно дружны, но какая-то политическая корректность, санитарная норма в отношениях должны сохраняться. Сегодня же все эти безобразные разборки привели к тому, что мы в очередной раз с треском уронили авторитет своего дела и своей профессии.
— Конечно, им стоило действовать не нахрапом, а тихой сапой. Если уж задумали извести “Киношок”, то надо было придумать свой кинофестиваль стран СНГ и Балтии, но проводить его в другое время.
— А-а-а, здесь вы не понимаете. Ведь и Гусмана можно было выдавливать из директорского кресла Дома кино тихой сапой, что я и предлагал, кстати. Я же понимал, что мы с Михалковым не сможем сработаться. Условно говоря, приходит в газету, где вы служите, новый главный редактор, и вы ему не нравитесь. Раньше все вас обожали, вы были любимец редакции, на каждой пьянке первый тост за вас, а вот ему — не нравитесь, хоть убей. И он имеет право от вас избавиться, как это вам ни грустно. Он скажет: извините, у нас сокращение, но мы расстаемся с надеждой на будущие встречи, вот вам грамота от профкома и командирские часы от бухгалтерии. Вы будете ночью плакать в подушку, будете говорить: какая свинья, выпер меня, гад. Но формально он имеет право. Тем более в такой вежливой форме. А вот если он вам еще скажет, что вы воруете из принтера чистые листы бумаги и изнасиловали буфетчицу, которую на самом деле в глаза не видели, это уже подлость. Это значит, вас не просто хотят уволить, но еще и унизить. Чтобы вы поняли, что вы никто. Что вас опускают, по стенке размазывают. Насчет меня Михалков распорядился коротко и ясно: угробить. И его подручные принялись это распоряжение выполнять. Потом приходили ко мне: что мы можем сделать, барин приказал.
— Значит, если бы все было обставлено как полагается — командирские часы, грамота от профкома, — вы бы спокойно ушли?
— Его избрал съезд, меня он не избирал. Дом кино подчиняется СК, Михалков его возглавляет. Да, для меня, сохранявшего наш дом в течение семнадцати лет, это драматично, но я могу поверить, что люди хотят новых веяний, а со мной тяжело. Первые три-четыре года я оборонялся, а потом стал понимать, что приходит все больше людей Михалкова, что от идеи приватизировать Дом кино, найти инвестора и заключить с ним выгодную сделку они никогда не откажутся. Что, собственно говоря, и делается сейчас под благородными лозунгами. Я разговаривал со вменяемыми людьми из его окружения, тому же Игорю Масленникову говорил: давайте я перейду на положение внештатного худрука, отдам право финансовой подписи и не стану вам глаза мозолить. Не нужна мне подпись, Дом кино — это ж не “Сибнефть”, честное слово, и не “ЮКОС”. Видит бог, я там бесплатно стакан чая не выпил, потому что если выпил бы, они бы обязательно это раскопали. Нет, им хотелось непременно задавить гадину в ее собственном логове, как устрицу в раковине. Не тихо-мирно, а показательно — раз не целует руку, не падает ниц, не берет под козырек. Но я и в девятом классе под козырек не брал, мне поздновато уже... А тогда я должен был улетать, накануне позвонил Масленникову, спрашиваю: какие-то слухи ходят, что на завтра назначен секретариат по Дому кино, это правда? Да не волнуйся, отвечает, просто мы обсудим, как лучше тебе помогать, спокойно лети и лечись. Я улетел, а они в присутствии двадцати одного человека из шестидесяти, необходимых для кворума, меня снимают. Причем пытались сделать вид, что кворум был, но на суде выяснилось, что все доверенности, по которым голосовали, фальшивые — написаны одной рукой. Это вообще уголовные дела. Так и дворника уволить нельзя, а они увольняют заслуженного деятеля искусств России, народного артиста Азербайджана, директора с семнадцатилетним опытом, не имеющего никаких взысканий.
— Сказали, что хозяйствовать не умеете, что туалеты грязные.
— Вот как раз насчет туалетов — совершеннейшая ложь. Дело в том, что я, как это ни смешно, первый свой директорский день начал именно с туалетов. Когда я пришел, то понимал, что много чего могу напридумывать здесь как художественный руководитель, но я назначен директором, а это не одно и то же. Повсеместный и неистребимый запах мочи — главное, что меня всегда возмущало в советских учреждениях. Однажды я летел в Америку, мы сделали промежуточную посадку в каком-то маленьком аэропорте, и тамошний туалет меня восхитил: чистенько и тихая музыка играет. Я поставил задачу: чтоб в наших туалетах всегда были бумага, мыло и чистота и чтобы играла музыка.
— Классический репертуар или музыка из кинофильмов?
— Ну, разные Морриконе-Мориа, music for pleasure. Об этом все газеты писали. Мы наняли еще десять уборщиц, я им сказал: да, наши гости пачкают, садятся в позу орла, отвинчивают ручки, тащат мыло — а вы все мойте, все чините, кусок мыла режьте на шесть частей, бумагу рвите на листочки, но чтоб все всегда имелось в наличии. И так было, клянусь вам, кроме, может, редких случаев, когда тысяча человек сразу нагрянет. Я лично каждый вечер инспектировал мужской туалет, а моя зам — женский. Самое смешное, что летом предыдущего года мы все туалеты еще и отремонтировали. Я меньше всего хочу сказать, что в Доме кино все блестело и сверкало. Там была масса проблем. Здание, где располагается собственно СК, не ремонтировалось с ленинских времен, а в примыкающем к нему Доме кино капитального ремонта не было тридцать пять лет. Естественно, коммуникации ветшали, трубы протекали, кондиционер не работал — новый стоил сто пятьдесят тысяч долларов. Но мы реконструировали большой зал, установили там замечательную аппаратуру, привели в порядок малый зал и видеозал. Понимаете, мысль о том, что Дом кино мог бы приносить больше экономической выгоды — Союзу, кому-то еще — сама по себе не глупа. Мы себя обеспечивали, помогали СК оплачивать коммунальные расходы, но не было такого, чтобы я весь в белом стоял на пороге Дома кино и кричал: изыдите, язычники, из храма, никогда не пущу вас в святое место с вашими торговым проектами! Я каждый раз объяснял: наша команда этого не умеет, нас всего пять человек. Вот вы, журналист, наверняка не умеете торговать бензином, да? Так и я. Ну, не умею. Кроме того, надо либо быть сплошь коммерческими, либо не быть совсем и относиться к своему дому как к дому, а не как к привозу. А наполовину — смысла нет. Давайте устроим платные сеансы? Давайте. Но ведь не получилось, и ясно, почему. Нельзя показывать фильмы без рекламы, сейчас полно отличных кинотеатров. Поэтому в зале было два-три человека. Портить копию, жечь аппаратуру весь день, стать полукоммерческим, потерять все обаяние клуба — ради чего? Чтобы ничего не заработать и просто доказать, что можно крутить кино за деньги? Можно. Коммерциализоваться вполне реально, но тогда надо быть готовым к власти жестких законов бизнеса, к войнам за “Киноцентр” и к выстрелам в СТД. Когда ко мне приходили и говорили: давай откроем киоск по торговле серебром — я всегда отвечал: штука тебе, штука мне — это для графа де ля Фер слишком мало, а для Атоса слишком много. Но я не возражал: давайте, мы же с мая по ноябрь закрыты — устраивайте выставки, ярмарки. Фототехника, кинооптика, фильмы Сингапура — все что хотите. Только не смешивайте бизнес и искусство. Так денег не заработать, а если и заработать, то все ухнет в бюрократический котел. Или в другое место. Вот сейчас газеты пишут о нарушениях нового руководства, о недовольстве Угольниковым — за что боролись, на то и напоролись.
— Суд восстановил вас в должности?
— Да. Несмотря на все их немыслимое давление, суд принял решение признать мое увольнение незаконным, вернуть зарплату в полном объеме и выплатить моральную компенсацию. Ура, полная победа. В газете “Ника” мы опубликовали исполнительный лист, всем разослали. Дальше они, опоздав со всеми сроками, подали апелляцию, а мне пришла другая бумага — уволить по сокращению штатов.
— Должность директора Дома кино не предусмотрена новым штатным расписанием?
— А того Дома кино больше нет. Они как правопреемники СК СССР своим приказом его закрыли и открыли другой — с Угольниковым во главе и под измененной вывеской. Ну, это известная практика банкротства: “Дом кино-2”, “Дом кино Плюс”, да как угодно. Раньше он назывался — Центральный дом кинематографистов, а сейчас — Дом кино Союза кинематографистов России. Закрывать организацию со всемирным авторитетом только для того, чтобы сгноить ее директора... Ладно, закрыли. По закону получили право собственности, хотя по большому счету это тоже не очень правильно: Дом кино всегда был юридическим лицом и балансодержателем, то есть владельцем собственности, по сути. Но я сам всегда выступал за то, чтобы эта собственность принадлежала Союзу, не предполагая, разумеется, что Союз способен подложить мне такую собаку. Так что в известной степени способствовал тому, чтобы это произошло. Они получили право собственности, но это право — на стены и на крышу. Все, что внутри, Дом кино заработал за шестьдесят семь лет сам. А они создали ликвидационную комиссию без нашего в ней участия. Даже милиционер никогда не зайдет к вам в дом без понятого, потому что вы его засудите. А тут гигантская структура описывается и забирается без участия юридического лица. Надеясь на то, что все будет как обычно: когда через три-четыре года завершится разбирательство, которое десять раз откладывается, и примут какое-то решение, на этом месте уже будет котлован или другое здание, а акции пять раз перепроданы. Они прислали к нам аудитора, даму с хутора из Волгоградской области, чтобы проверить наши счета. Я получил от нее грозное письмо с требованием предоставить все уставные документы. А мы, когда начался этот погром, передали их в правовые структуры, чтобы хранились там. Я этой даме позвонил, мы с ней минут сорок поговорили, я пригласил ее к нам. Приезжает. Оказывается, молодая барышня лет тридцати. И когда я ей все рассказал и показал — решение суда, новый приказ об увольнении, — то у нее, человека, которого наняли специально, чтобы нас уничтожить, глаза на лоб полезли. Она стала говорить: да как же так, они не вправе закрывать вас без вашего участия в комиссии, этого не может быть, это преступление, так делать нельзя. Да ладно, глупо сейчас все это ворошить. Смешно хвастаться тем, что правда путешествует без визы.
— И какой же выход?
— Единственный выход — брать ОМОН и идти на их ОМОН, но я совершенно не собираюсь этим заниматься, потому что делал свою работу не ради собственного тщеславия и всегда найду себе место. Что утешает, так это позиция большинства, хотя и молчаливого. Нет такой инстанции, где считали бы, что Михалков прав, нет такого человека, включая его собственных адвокатов. Одни говорят: сошел с ума. Другие — что деньги человека погубили. Третьи — что перестал быть художником, стал начальником. Но никто не сказал: молодец, правильно и последовательно отстаивает экономические принципы. Потому что цена этим принципам — та же, что у Остапа Бендера. Помните, под детей деньги взять можно? А здесь — нам нужны деньги, чтобы помочь неимущим кинематографистам. Вы же понимаете, как много этим кинематографистам достается. Не будем о грустном накануне юбилея.
— С которым я вас поздравляю.
— Спасибо.
— Можно ли сказать, что сейчас, в отсутствие директорских забот о Доме кино, вашим главным делом стала “Ника”?
— “Ника” — мое главное дело вот уже семнадцать лет из прожитых шестидесяти. И возвращаясь к большинству — я ощутил такую поддержку этого нашего общего дела, что был потрясен. Когда пошли все наезды, наскоки, попытки отобрать последнее — мы решили провести неформальную перерегистрацию. Просто чтобы понять, кто с нами. Попросили подтвердить свое членство и получить новое удостоверение. Только два человека этого не сделали.
— Кто же они, если не секрет?
— Не секрет: брат председателя СК и Масленников. Остальные — да. Четыреста, сейчас уже пятьсот человек. Весь цвет кинематографа. Вы, наверное, знаете, что мы, оглашая результаты первого тура, устраиваем прием для прессы. Обычно из тех, кого принято называть лицами, на прием приходит человек пятьдесят, не больше.
— В этом году было побольше.
— Все пришли. Такое голосование ногами. Я звоню Георгию Николаевичу Данелия, своему любимому, и он говорит: непременно буду, специально приду. Люди слышат, что колокол звонит, и понимают, что завтра он может зазвонить и по ним. Я ведь для них придумывал “Нику”, не для себя. Вы можете в это, конечно, не верить, но лучше поверить. Талант ли у меня такой, характер ли, но мне это интересно. И когда я затевал бакинский КВН, тоже меньше всего думал о том, как буду в бабочке красоваться на сцене. Мне было двадцать лет, я работал инструктором студенческого отдела в ЦК Комсомола Азербайджана, и как раз Баку впервые получил телевизионный “сигнал” из Москвы с этим черно-белым КВНом. Мы заболели КВНом в 64-м году, в 65-м стали делать свой, в 66-м начали играть в Баку, в 67-м создали сборную, капитаном которой был я, выиграли у всех и до 72-го никому не проигрывали. Но я из этой ниши никого не выпихивал — я занял ее, потому что она была свободной. То же самое с “Никой”. Пять лет она боролась за выживание, на первую церемонию мы вообще не могли найти людей, чтобы зал заполнить: он в Доме кино большой, и билеты на последние пять рядов мы раздавали осветителям. А потом постепенно — пошло, и пошло, и пошло, и когда “Ника” наконец выросла в красавицу — хрясть! Надо этот брэнд отбрэндить. И все время так. Я за любой фестиваль, за любую новую академию, пусть их будет сто пятьдесят. Замечательно, когда хотя бы награды ласкают людей, которым не платят приличные деньги. А у нас даже самые высокооплачиваемые звезды получают мало. Только не надо жрать друг друга, не надо оскорблять и унижать. Ну, найдите вы свое.
— Если ваш приз называется “Ника”, то Михалкову свой нужно было назвать “Золотой Юлик”, все бы оценили шутку и расслабились.
— Тогда уж лучше просто “Юл”. Нет, серьезно, я им предлагал: ребята, не копируйте нас в каждом слове. Сделайте такие номинации: “За служение кинематографу”, “За верность теме”, “За вклад” — то есть с общезначимыми формулировками. И будете выглядеть надмирными божествами, а мы скромно продолжим присуждать профессиональные призы под вашим патронажем. Но нет, только диктатура.
— Я не сказал бы, что вторая академия во всем копирует вас буквально. У вас награждение во главе угла, а у них, помимо “Золотого орла”, размах крыльев будь здоров: научные сектора, отделы стратегического прогнозирования и образования, издательство и проч. Я не о том, что из этого получится, а что нет, я про громадье планов. Вы не думаете расширяться, на них глядя?
— Дело в том, что изначально наша академия, как и все другие подобные образования мира, не является академией в привычном российскому человеку понимании этого слова. Это академия не в ученом смысле, а в значении “уважаемое собрание”, то есть, по сути, большое жюри. А Михалков списал свою организацию с академии, я не знаю, живописи. Это другое.
— Насчет российского понимания слова “академия” можно и поспорить. Как раз название михалковской структуры, в отличие от вашей, почти что калька с официального имени американской Академии кинематографических искусств и наук, которая в своем уставе совсем не ограничивается вручением “Оскара”.
— Все равно любые семинары, которые они проводят, любые акции — это только для “Оскара”, во имя “Оскара” и ради “Оскара”. Мы тоже выпускаем газету, устраиваем фестивали, “Эхо “Ники” по разным городам, были по всему миру, сейчас едем во Франкфурт, но это — производное. Главное — подведение итогов года высшим кинематографическим сообществом, награждение высшим кинематографическим призом. Для серьезной ученой деятельности существуют специальные институты, научные и учебные заведения — к чему дублировать их функции? Если вы считаете, что ВГИК, НИКФИ, Высшие курсы, ВНИИК — бедствуют, то почему их не развивать? Зачем создавать на новом месте параллельные структуры? Кроме того, появление такой академии означает раскол и гибель Союза кинематографистов. С одной стороны, будут академики, золотой фонд кинематографической нации, а с другой — остальной профсоюзный балласт в 2500 человек.
— Вы не допускаете, что именно разделение по кастам и входит в планы?
— Я не только допускаю — я убежден, что так и есть. Эта цель чуть ли не продекларирована. Но почему-то мало кто это понимает. С нашим братом художником очень легко интриговать: он может быть очень талантлив в своем деле, однако в политике, экономике и подковерных играх, как правило, не силен. Иначе не получилось бы, что кучка людей по делегированному Союзом праву управляет всей его собственностью как хочет.
— Оставаясь в призовом поле, не думаете о возрождении приза молодым кинематографистам “Зеленое яблоко — золотой листок”, который вот уже несколько лет не вручается?
— Обязательно возродим. Проблема только в том, чтобы найти на это деньги. Все стоит денег: от пригласительного билета до аренды зала, от строительства декораций до выступления звезды, от приза до банкета. Можно, конечно, придумать фестиваль и назначить ему бюджет в сто миллионов долларов, можно учредить академию и потребовать государственное финансирование. Но мы за все время не взяли из бюджета ни одной копейки. Ни одной. Это наша принципиальная позиция. Я всегда говорил и говорю, что если нас совсем прижмут, ото всюду выдавят, то мы все равно проведем церемонию. Значит, засядем где-нибудь в подвале, значит призы будут из фольги. Но они будут. Мы никогда не отнимали деньги у съемочных групп, не залезали в карман пресловутым неимущим кинематографистам. Это всегда были деньги спонсоров. Когда меньше, когда больше. Спасибо, в последние годы нам помогает группа компаний “Сибнефть” и Фонд президентских программ Бориса Ельцина. Смета небольшая, но твердая, и мы весь год на эти деньги живем.
— Не хотите выкроить из них сумму еще на одну награду и учредить российский аналог “Золотой малины”?
— Не хочу. Во-первых, у нас таких “Малин” за самый бредовый сценарий, самую беспомощную режиссуру и самую скверную актерскую игру не напасешься. Во-вторых, я не люблю того, что обижает и злит людей. Не подумайте, что я строю из себя мать Терезу, но мне бы не хотелось самому получить “Малину”, и вручать ее тоже никакого желания нет.
— Вам-то она в любом случае не грозит, вы кино давно не снимаете.
— Сейчас буду. Это комедия, называется “Парк советского периода”. Заканчиваю вылизывать сценарий — пятую версию сто восьмого варианта.
— Сценарий ваш?
— Мой и Эдуарда Акоповова.
— Комедия, надо полагать?
— Комедия, притча, фантастика, приключения — все вместе. В двух словах: молодой человек в силу разных обстоятельств попадает в “Парк советского периода” — нечто среднее между Диснейлендом и ВДНХ, где воссоздана советская власть в самых разных ипостасях — от пивнушки до столовой Политбюро, от БАМа до Целины, от тридцатых до пятидесятых годов.
— А первый отдел там тоже есть?
— Там все есть. Можешь съесть мороженое за десять копеек и прокатиться на лодочке в парке Горького. Будет даже аттракцион “ГУЛАГ”. Но выясняется, что с советской властью не так-то просто расстаться, смеясь: она и в таких веселых формах начинает реагировать и вести себя как прежде.
— Когда приступаете к съемкам?
— Думаю, что весной-летом. Там натура — мерзкая осенне-весенняя Москва и сумасшедший Крым — ведь в советские времена в Крыму была всегда отличная погода, яркое солнце, синее небо.
— Зеленые кипарисы, белые костюмы, лакированные штиблеты...
— О-о, да вы все знаете, приезжайте консультантом. Все так и будет. И еще я очень хочу поставить музыкальный спектакль “Человек из Ламанчи” для Владимира Михайловича Зельдина, которому пошел восемьдесят девятый год.
— Вы рядом с ним мальчик.
br— Точно. Не потому что я хочу войти в книгу рекордов Гинесса как режиссер мюзикла с самым пожилым актером в главной роли. Просто я очень люблю Зельдина и убежден, что идея этого мюзикла жива, что там замечательная музыка, замечательные слова, и они будят замечательные мысли и чувства. Я могу показаться непроходимым романтиком, но мне жаль тех, у кого нет мечты, кто не знает, ради чего живет. Тут никакие “мерседесы” не помогут в любом количестве. Когда мне делали операцию на ноге, было тяжело, я лежал на столе и пел про себя арию Дон-Кихота.
Добавить комментарий