Пальцы бегали так, будто не было этого катастрофического для музыканта годового перерыва. Они сами ринулись к клавишам и пустились в пляс по черно-белым ступенькам, сами собрали в музыку разлетевшиеся по уголкам памяти ноты шопеновской фантазии-экспромта, которую без постоянной поддержки формы не сыграешь как следует.
Они, пальцы, почувствовали свободу, как щенки, выпущенные на зеленую лужайку в солнечный день: резвились, бегали по знакомому с рождения полю, освобожденные от сдерживающего поводка. И засверкала в тишине пустого зала эта прекрасная волшебная филигрань ювелира, отбрасывая в воздух золотые блёстки отполированного мастером украшения. Они отражались от стен, окон и проникали в душу, перемешиваясь с картинками, возникающими перед глазами: совсем недавно она подъехала к дому, где раз в неделю наводила порядок за пятерку в час, драила туалеты, мыла ванны, шкрябала пол в прихожей (sckrub the floor!), затоптанный кучей неаккуратных детей, и услыхала звонкий голосок одного из них: «Мама, мама! Тетя cleaner приехала!». Острой иглой кольнула фраза, загорелись щеки как от неожиданной пощечины, и она подошла к этому пацану с расшитой серебряными нитками плоской нашлепкой на голове и сказала, сложив едва выученные английские слова: «Запомни, мальчик, я не cleaner, я музыкант. Так случилось, что тут убираю. Но скоро перестану это делать. И не говори больше, что я «cleaner». Понял?». Ни черта он не понял, но кивнул на всякий случай и побежал жаловаться маме.
В этот день она убирала и плакала. В доме, конечно же, стояло пианино - как же в еврейском доме без пианино? Она вытирала пыль с него, но крышку не открыла ни разу. Не за это ей платят...
А пальцы играли музыку - они помнили все ноты, все нюансы этого шопеновского шедевра - и рвали душу, ставя непреодолимый барьер между жизнью там и невостребованностью здесь. Там консерватория, филармония, ученики – нарасхват. Здесь – даже в продавцы не взяли. «Вы когда-нибудь работали в магазине?» «Если откровенно, - нет. Я пианистка, вообще-то..., но разве продавать так сложно выучиться?» Кто же знал, что здесь многостаночники не котируются: или всю жизнь музыкант, или продавец.
Одна из стен зала примыкала к коридору. Четыре широких двери предназначались для тех, кто передвигался на колясках. Сквозь приоткрытые створки мелькали люди, потом возвращались и стояли, завороженные звуками.
Торцовая стена было похожа на гармошку: за ней находилась синагога. Видимо, на время молитвы стена сжималась и два зала сливались в одно помещение. «Гармошка» тоже была прикрыта не плотно и сквозь щель она видела сидящего на стуле человека, который откровенно плакал, вытирая слезы салфеткой.
Пальцы прекратили терзать клавиши и восстановилась тишина. Лица в дверных проемах исчезли. Из-за «гармошки» вышел стройный мужчина, лет пятидесяти, в кипе, с мокрой салфеткой в руке.
- Я Дэвид. Простите, расчувствовался. Вы удивительно играли. Душу мне разворотили полностью. Я ведь тоже музыкант. Не такой, как вы, но много лет учился на скрипке. Нет, не работаю здесь – просто помогаю – волонтёр в синагоге. Знаете, я подумал, что мы могли бы попробовать поиграть вместе, если вы не против... Как вас зовут?
-Аня… Ann, - я много месяцев не подходила к инструменту. Не помню уже ничего. Это пальцы помнят. Насчет поиграть? С огромным удовольствием!
- А здесь вы как, ждете кого?
-У меня appointment. Хочу попробовать получить работу.
Она пришла сюда на беседу: сказали, что ищут человека для работы с пожилыми – заставлять их вести активный образ жизни, развлекать. Хорошо, что умеет играть. Знала, что справится с такими обязанностями, важно только, чтобы взяли. Встречу назначили в этом огромном зале, с роялем посредине. Вот к нему и рванули соскучившиеся по музыке пальцы.
- Я здесь всех знаю. Не волнуйтесь, все будет ОК.
Конечно, она обрадовалась. Хоть один человек вызвался помочь, и на том спасибо. Тьфу-тьфу, не сглазить бы.
Интервью прошло прекрасно. Спрашивали много всякой ерунды, половину не понимала, потом играла, - это она умеет, лица вроде довольные, показывала консерваторский диплом, они не совсем понимали, что это такое, оставила свой телефон. Теперь ждать. Только бы не возвращаться в тот дом, где она была «тетя cleaner».
Первое время они с мужем пытались заводить знакомства с американцами. Ну и корысти ради, конечно, может с работой помогут. Так оказалась в большой синагоге. Аня помолилась там пару раз, пытались приобщиться к религиозному таинству. Из всего сервиса она понимала только, что нужно встать и можно сесть. Поют красиво. Особенно нравились угощения после сервиса - куки.
Аня с мужем познакомились с Рабаем – встретил как старых друзей. Принес анкеты для вступления в общину – to become a Member. Глаза на лоб – деньги пока еще никем не зарабатываются. «Это ничего не значит, -говорит, -найдете работу, тогда будете оплачивать». Делать нечего – подписали.
Видит Бог, в членство не рвались, просто хотели новых знакомств с американцами. Но никто не проявлял к нам никакого интереса и планами на будущее не интересовался.
Через неделю получили счет за “Membership”. Решили, что это шутка и счет выбросили. Потом получили второй, где предлагалось погасить предыдущий «долг» и оплатить этот. Даже пригрозили подпортить репутацию. Муж настрочил в синагогу письмо с преобладанием непереводимых на английский русских выражений. Видимо, там правильно поняли содержание.
После интервью так никто и не позвонил - снова осечка. Винить некого: и диплом не тот, и язык ни к черту...
Начались репетиции. Дэвид играл отвратительно, «не чисто». Но выбора не было. Концертного репертуара тоже. Все делали с нуля. Дэвид притащил кучу нот и был поражен, что Аня играет сразу, «с листа». И сам старался. Иногда, посреди репетиции, неожиданно срывался с места и летел в свою синагогу – то забыл одно подготовить, то другое переставить – ночевал бы там, если б можно было.
Дэвид, дай Бог ему здоровья, - нашел несколько домов для престарелых, где согласились их послушать, и концерты прошли с успехом. Оплата мизерная, но главное, что не за уборку.
Однажды они играли в каком-то доме «по программе». Слушатели - в основном бывшие русские. Кто-то пил чай с тортиком, кто-то кофе с молоком. Были еще угощения на столах. Старички совмещали приятное с полезным. Вдруг, когда Давид еще выкручивал пальцы на очередном музыкальном пассаже, открылась дверь и в нее протиснулась немолодая дама в косынке – сразу видно – религиозная особа, и прямо с порога начала кричать на ломаном русском языке, не обращая никакого внимания на оторопевших музыкантов:
- Ви что сибе позволяите? Это посуда не для молочни! Это нильзя смешивать! – покричав с минуту, она увидела музыкантов. – Ой, я извиняюсь! Я не могла видеть такой безобразие! Молочни в неправильни посуда! – потом так же неожиданно удалилась. Аня подумала, что это местная сумасшедшая. Оказалось - жена и сподвижник Рэбе, очень популярного среди «русских» эмигрантов.
Репетиции продолжались, расширялся репертуар. Дэвид по-прежнему срывался в синагогу – непонятно, что он забыл там сделать вовремя.
- Что ты бегаешь взад-вперед? – спросила Аня. – Давай закончим играть, потом иди в свою синагоду и сиди хоть до утра.
- Не надо так, – помрачнел Дэвид. – Для меня это очень важно. Я просил Бога найти мне невесту. Такую же набожную, как я. Не хочу гневить его.
- А ты разве не женат, Дэвид? Ты уже немного того... перезрел для молодой невесты. Сколько же лет ты ждешь?
- Давно жду. Были разные, но мне не нравились. Я дождусь. Бог поможет!
Аня чувствовала, что с ним что-то происходит, но не могла понять что. Своих цуресов выше крыши.
Концертов становилось больше. Играли много классики. Но особенно оживал Дэвид, когда исполнял еврейскую музыку. Даже как-то в пляс пустился.
И вдруг Дэвид исчез. В синагоге не знали ничего о нем – кто будет интересоваться волонтёром? Но все-таки кто-то его видел, кто-то сказал, что из-за проблем с сердцем он попал в госпиталь - конкретно ничего не было известно. С трудом Аня узнала его адрес, и они с мужем поехали его искать.
Место шикарное. При въезде охрана. Кругом чистота. Пахнет богатством. Но у Дэвида богатством не пахло. Апартмент маленький – студия. Мебели нет – кровать, стол, пара стульев, диванчик обшарпанный – и все. Даже телефона нет.
Дэвид восседал на кровати, как король на троне – удобней, чем на твердом стуле или прогнувшемся диване. Выглядел паршиво – бледный, похудевший. Аня по-хозяйски открыла холодильник – пусто. «Чем же ты питаешься?». Послала мужа за продуктами. Давид сказал, что ему ничего не надо, Здоровье стало пошаливать, бывают проблемы с сердцем, но теперь все ОК. Молодой ведь еще, жениться собирается, если Бог невесту даст.
-Ты что, совсем один? – спросила Аня. – У тебя родственники вообще-то есть?
-Есть сестра и два брата. - Дэвид помрачнел. – Но мы не общаемся. В Нью-Йорке живут. Они стали избегать меня, когда я пришел к Богу. Не хотят со мной водиться. Ну и черт с ними! Живут, слава Богу, в достатке, а мне и так хорошо.
-Мне не совсем понятно, - сказала Аня. – Вот ты веришь в Бога, ждешь от него помощи, а он помогает твоим родственникам. У них дома, дети, бизнесы, и живут по-человечески, потому что только на себя надеются. А ты на кого?
-А, - махнул рукой Дэвид, - ты ничего не понимаешь. Я намного богаче их.
В общем поговорили еще немного на разных языках. Она поддакивала – все равно ведь он ее не слышит, а она его не понимает.
С концертами придется повременить, надо о здоровье позаботиться. Договорились, что она будет иногда приходить. На том и расстались.
Америка страна верующих – выбирай любую религию - и молись на здоровье. А тут сплошные атеисты понаехали. Аня была светской женщиной, хотя могла и пойти в синагогу, но их так много и все глядят в разные стороны. Что-то должно было затянуть ее в эту пропасть – самой не прыгнуть. Да и не могла она без смеха представить своего супруга в ортодоксальной одежде, с пейсами, в черном лапсердаке или в меховой шапке и длинных чулках, или себя лысой, в парике вместо шикарных волос. Были, конечно, и такие - прыгучие, но сложно поверить в их искренность, скорее, искали более легкий путь к выживанию в новых условиях. Встречались среди знакомых чисто русские, сделавшие своим сыновьям обрезание... Привели как-то Аню с мужем в ортодоксальную синагогу - интересно ведь! Прямо на пороге к ним подскочил Рэбе, схватил мужа: «Скорей! Скорей! Вы как раз вовремя!», будто представитель с небес явился и очень торопится обратно, и потащил внутрь. Накрутил на опешившего мужика какие-то коробочки, накинул сверху талес – очень похожий на плед или полотенце, всунул в руки потрепанную книжку и сказал: «Читай!». Дочитал муж текст, снял коробочки и пулей выскочил на свежий воздух. Бедный! Не понравилась ему религия. Не сложилось у них как-то сразу.
Не соединились в одно понятия: вера и религия.
Как раз в это время в Израиле произошла трагедия, коренным образом повлиявшая на религиозное мировоззрение Ани и ее мужа, насовсем разлучившая их с синагогой.
Анин племянник, эмигрировав в Израиль, о котором мечтал еще в Союзе, стал одним их выдающихся ученых, женился и подарил любимому государству двух маленьких израильтян. Регулярно посещал синагогу и вносил большие пожертвования. Однажды он летел на какой-то симпозиум, и на пути домой самолет захватили арабские террористы. Все пассажиры погибли. И вот среди погибших гражданин Израиля с указанной фамилией опознан не был. Как же так? - говорили родственники. - У вас же есть его фотография!
-А причем здесь фотография? – отвечают, - мы смотрим, делали ли ему обрезание. Получается, если не обрезан, значит не израильтянин. А когда его все таки опознали, то не разрешили хоронить в Израиле, пока не пройдёт обряд. И родственники согласились: деться-то некуда! Не нужной оказалась Израилю его светлая голова... уже ничего ААня сама справлялась с выступлениями – профессионал ведь. Через неделю решила проведать Дэвида, но он снова исчез. В прежнем апартаменте его уже не было. А куда подевался – не знал никто. Что Богу лучше всего удается, так это чудеса. Всемогущий ведь.
Очередной концерт состоялся в том самом зале, где Аня впервые встретила Дэвида. Она заглянула за «гармошку» и неожиданно увидела «пропажу». Он раскладывал книжки и не обращал на Аню никакого внимания. «Странно, может обидела чем», - мелькнула мысль, и она позвала: «Дэвид! Это я, Аня! Ты что, не узнаешь меня?» «Узнаю, но я сейчас очень занят. Я потом подойду». - И даже не посмотрел в ее сторону. Аня помнила, как преображался человек, играя на своей скрипке, которую любил безумно и к которой не прикасался долгие годы. Каждый раз она отвоевывала у синагоги несколько часов жизни для этого доброго человека, видела его глаза, излучающие неземной свет, то ли от переполняющих чувств, то ли от слез – у него всегда влажнели глаза, когда он играл.
Аня заметила еще одного человека. Тот вышел будто из укрытия и направился к ней: «Не обращайте внимания, please, с ним не все так просто. Пусть занимается чем-нибудь». Он задержал на Ане взгляд, видимо, чтобы убедиться, правильно ли она его поняла. Аня поняла правильно: с Дэвидом говорить бессмысленно - он болен.
И она решила сыграть шопеновскую фантазию. Дэвид услышит музыку - и снова вернется к жизни. Пальцы все поняли. Они бегали по клавишам, передавая эту «морзянку» за перегородку: слушай, слушай, дорогой мой человек... Но Дэвид так и не появился.
Аня ехала домой и не могла осмыслить очередной парадокс. Если посмотреть вокруг, то видишь, сколько убийц, насильников коптят этот свет до глубокой старости, сколько подонков живут и процветают. А как хороший человек – так инфаркт, инсульт, нервный срыв, сумасшествие. Впечатление такое, что небесной канцелярии постоянно нужны хорошие кадры, как бы «советники президента». Лучших – к себе, а остальные пусть помучаются еще немного.
Дэвид посвятил Богу свою жизнь. Отдал ее всю, без остатка. Его кровные родственники прекрасно живут, не думая о «каре небесной», земной хватает. Воспитывают детей, наслаждаются внуками. Богу такие не нужны – и слава Богу! А Дэвид? Брошенный всеми, никем не востребованный, чистый, светлый человек. Одна радость – хоть чем-то быть полезным Богу. А что Бог? Смотрел на него, смотрел, махнул рукой и отнял у верного слуги его маленькое земное счастье, потом здоровье, а напоследок лишил разума. «Все вы, евреи, такие: честные, порядочные, верные, а кому это надо? Молитесь, просите, чтобы Я за вас трудился – тому здоровье дай, другому жену хорошую. Всю Стену расколупали. Где набраться на вас всех? Идёте на любые уступки, изобретаете, лечите, развлекаете, а вас за это бьют. Сильные ведь, а выпячиваете только слабость. А за слабость не уважают. Не зря говорят: «Был бы калека - обидчик найдется». Что-то, видимо, недоработал, создавая вас».
Несправедливо это, признайся, Господи...
Послушал бы хоть раз Шопена...
____________
Рисунки автора
Добавить комментарий